Джумпа Лахири - Низина
Она начала трясти его, как будто пыталась вернуть к жизни, словно он был покойником или пустой раковиной, пустым крабовым панцирем.
Когда ночь перешла в утро и эти слова как-то улеглись у Белы в голове, она стала расспрашивать Субхаша об обстоятельствах смерти Удаяна. Расспрашивала о повстанческом движении, о котором до сих пор не имела ни малейшего понятия, а теперь заинтересовалась. Но и только.
— А он был в чем-то виновен?
— Да, в некоторых делах был. Твоя мать никогда не рассказывала мне всей правды.
— А что она рассказывала?
Он рассказал, что знал: Удаян был заговорщиком, готовил акты насилия, собирал взрывные устройства. Еще сообщил ей, что все эти годы вина Удаяна не была доказана и степень его вины не определена.
— А он знал обо мне? Знал, что я должна родиться?
— Нет.
Бела сидела напротив, глядела ему в глаза и слушала. Он сказал: где-то в доме остались письма, которые он не выбросил и сохранил. Письма Удаяна, в которых Гори упоминалась как его жена.
Он предложил ей прочесть эти письма, но она покачала головой. Выражение лица ее в тот момент было жестким и неумолимым. Она сумела растормошить его, вернуть к жизни, но теперь он был для нее чужим человеком.
У него не осталось ощущения полного окончания разговора. Это признание измотало его. Он прикрывал ладонью глаза, уже не мог больше держать их открытыми. Бессонные ночи, накопившиеся после смерти Ричарда, проявили себя, и он, извинившись, что не может больше бодрствовать, поднялся к себе.
Когда он проснулся утром, ее уже не было в доме. В душе он был готов к этому — сейчас удержать ее было невозможно. Конечно, на всякий случай он заглянул в ее спальню, увидел там застеленную после сна постель, но сумки с ее вещами отсутствовали.
На кухне на столе среди блюд с фруктами лежал телефонный справочник, он был раскрыт на странице вызова городского такси.
Она узнала правду о своем отце. Вернее, о двух своих отцах. Теперь их, оказывается, было двое. Правда, одного она никогда не видела. Как не видела пока того, кто сидел у нее в утробе.
С этим неизвестным ей пока человечком, росшим внутри ее, Бела чувствовала крепкую связь, пока ехала обратно из Род-Айленда, пытаясь успокоиться и переварить все, что она там услышала. Только этому маленькому человечку, сидевшему внутри ее, она могла доверять, и только его могла считать родным. Из окошка междугороднего рейсового автобуса она смотрела на пейзажи своего детства и не узнавала их.
Теперь она знала, что ее обманывали всю жизнь. Но эта ложь никак не увязывалась с правдой. Ее отец оставался отцом, хотя и сказал ей, что им не является. Хотя и сказал, что ее отцом является Удаян.
Она не винила отца и не злилась на него за то, что он не открыл ей этой тайны раньше. С таким же успехом ее ребенок, который сидел сейчас у нее в животе, мог бы в один прекрасный день возмутиться по той же примерно причине.
Зато теперь у нее имелось объяснение, почему мать ушла от них. Почему в детстве она почти никогда не видела родителей вместе.
Теперь ей стало ясно, почему она в детстве не испытывала радости от общения с матерью. Почему чувствовала себя белой вороной среди других детей.
И мать никогда не притворялась, не пыталась ввести Белу в заблуждение. Она всегда буквально источала несчастье, потому что действительно была несчастна, хотя никогда не выражала этого словами. И Бела улавливала эту скрытую информацию, воспринимала, как высокую гору. Громадную, высоченную гору, через которую нельзя перебраться.
Теперь оказалось: у нее есть еще и третий родитель. На него отец указал ей как на новую звезду, различать звезды на ночном небе он учил ее в детстве. Некое светило, которое, оказывается, существовало все это время, но которое можно было заметить только с определенного ракурса. Мертвая, погасшая звезда, ожившая только для Белы. Звезда имела отношение к появлению на свет Белы, но не имевшая на нее никакого влияния.
Ей смутно вспоминался портрет на стене в доме в Толлиганге — портрет под наколотыми на гвоздь квитанциями. Улыбающееся лицо в потертой деревянной рамочке. Лицо молодого мужчины, которого бабушка почему-то называла ее отцом. А потом отец сказал ей, что это портрет Удаяна. Она быстро забыла это лицо. Когда ей сказали, что это не ее отец, она просто перестала обращать внимание на эту фотографию.
Теперь она поняла, почему ее мать не поехала с ними в то лето в Калькутту. Почему она вообще никогда туда не ездила и почему никогда не рассказывала о своей жизни там, когда Бела просила.
Эту свою неудовлетворенность несчастливым супружеством мать увезла с собой, когда уехала из Род-Айленда. Она обделила Белу даже в этом, лишила ее возможности понять, пожалеть или сопереживать. Невозможное случилось. Непреодолимая гора исчезла.
На ее месте с тех пор лежал тяжелый камень — из тех, что врастают намертво в песок на пляже, и их ни за что нельзя выкопать. Очертания таких камней видны только над землей, но истинные сокрытые размеры никому не известны.
Она уговаривала себя плюнуть на все это, отвернуться. Но в ней уже прострелили какую-то дырочку, через нее теперь могла появиться угроза ее существованию.
Она вернулась сейчас к этой дырочке. Слои песка наконец поддались, и она могла теперь выковырять то, что ранее было намертво в них зарыто. В какой-то момент она даже почувствовала размеры своей находки, смогла подержать ее в руках. Наконец Бела ощутила всю тяжесть находки, а потом выпустила ее из рук, вернее, уронила в море.
Несколько дней от нее не было ни слуху ни духу. Субхаш звонил ей на мобильник и понимал, почему она не отвечает. Он понятия не имел, где она находится. И спросить было не у кого. Мучаясь догадками, он решил, что она поехала в Калифорнию — разыскать Гори и выслушать ее версию.
В следующем разговоре с Элизой он сообщил, что планы Белы изменились и она уехала. Он много раз порывался сказать Элизе, что он не родной отец Белы и поэтому Гори в свое время ушла из семьи. Ему казалось: Элиза его обязательно поймет. Но все-таки молчал, считал: Бела должна узнать первой.
Он все спал и спал, просыпался, не чувствуя бодрости, и опять спал. Когда не мог уже больше спать, все равно оставался в постели. Ему вспоминались неторопливые покачивания на морских волнах, когда во время долгого штиля капитан выключал мотор.
Вроде бы ничего плохого не было, но Субхаш постоянно чувствовал дискомфорт, никуда не уходивший, никуда не пропадавший. Несколько дней он не выходил на работу — позвонил в лабораторию и сказал, что болен.
Он лежал в постели и думал, не выйти ли ему на пенсию. Или продать дом и уехать. Ему хотелось позвонить Гори, наорать на нее, спустить на нее всех собак, сказать, что из-за нее жизнь его пошла наперекосяк. Что он выложил наконец правду Беле, и Бела всегда будет знать, кем он приходится ей. Но на самом деле ему нужно было не это. Ему нужно было, чтобы Бела простила его.
По ночам он маялся в душной комнате, все ждал прохладного ветерка, ужасно хотел, чтобы такая жуткая жара прошла.
В конце недели зазвонил телефон. К горлу подступила тошнота — ведь он полноценно не ел несколько дней, только пил чай, кое-что пробовал из привезенных Белой фруктов. Он оброс щетиной и подолгу продолжал лежать в постели. А о звонке подумал: это Элиза проверяет его.
Он не хотел даже подходить к телефону, но в последнюю минуту все-таки снял трубку. Решил Элизе все рассказать и услышать ее совет.
Но это звонила Бела.
— А чего ты не на работе? — спросила она.
Его буквально подкинуло, он сел на постели в растерянности, как будто она застукала его в неприглядном виде.
— Я… ну… взял выходной…
— А я видела китов-лоцманов. Так близко от берега, даже можно было доплыть до них. Это вообще нормально в такое время года?
В тот момент он плохо соображал и не смог толком ничего ответить. Обрадовался, что слышит ее голос, но боялся получить в ответ что-нибудь страшное для него, боялся, что она повесит трубку.
— Ты где? Где ты находишься сейчас?
Оказывается, она уехала на такси в Провиденс, потом на автобусе в Кейп-Код. Оказывается, в Труро жила ее школьная подружка.
— Ой, здесь так здорово! Такой шикарный пляж! — сказала она в трубку.
Таких восторгов он не слышал с ее школьных времен.
Он помнил, как возил ее на мыс Кейп-Код, когда она была маленькая. Поздней весной, в тот год, когда от них ушла Гори. Бела тогда все бежала впереди, искала под ногами что-нибудь интересное.
Когда находила, он подбегал и смотрел на ее находку. На дохлого дельфина с выпученными, но даже в смерти усмехающимися глазами. Он доставал фотоаппарат и фотографировал бедного дельфина. Фотографировал и видел, как Бела плачет, сначала молча, а потом и вслух — когда он утешительно обнимал ее за плечи.
