Джумпа Лахири - Низина
На самом деле Элиза Силва ей всегда нравилась. После окончания школы Бела, конечно, забыла о ней, но теперь вспомнила, как всегда ждала ее уроков. Только она приехала к отцу прошлым летом, то сразу догадалась: у него с Элизой что-то есть. Догадалась по их виду, как на том завтраке в ресторане отец склонился к Элизе и читал ее меню, хотя мог бы взять и свое. И Элиза советовала ему, что взять из блюд. От Белы тогда не ускользнула какая-то особая безмятежность их лиц. Между ними уже образовался союз, какого никогда не было у отца с матерью Белы.
Конечно, Беле теперь стало интересно, поженятся ли отец с Элизой. Правда, для этого ему сначала придется развестись с ее матерью. О себе же Бела точно знает: она никогда не выйдет замуж. Несчастливый брак ее родителей сыграл свою отрицательную роль.
Когда она была моложе, то злилась на отца больше, чем на мать. Она винила его в уходе матери и в том, что он ничего не предпринял, чтобы ее вернуть. Возможно, остатки той злости и мешают ей сейчас сообщить ему, что она живет всего в трех часах езды от него, в Нью-Йорк-Сити. Впрочем, она всегда вела такую политику — видеться с ним только по ее желанию и никогда не ставить его в известность, где она находится.
К настоящему моменту она прожила почти половину своей жизни отдельно от него. Восемнадцать лет в Род-Айленде и пятнадцать — самостоятельно. В следующий день рождения ей исполнится тридцать четыре. Порой ей хочется, чтобы время летело не так быстро, хочется какой-то другой жизни. Но она даже не представляет, чем еще могла бы заниматься.
Бела предпочла бы, чтобы встречи с отцом были не такими угрюмыми, чтобы горячо любимый в детстве Род-Айленд не напоминал сейчас о матери, которая его так ненавидела. Когда Бела бывает там, чувствует себя нежеланной и с еще большей остротой осознает: мать никогда не вернется к ней. В Род-Айленде она испытывает какое-то душевное опустошение. Бела нечасто продолжает наведываться туда, более или менее наладила отношения с отцом и теперь считает его своей единственной семьей. Одно она точно знает: не смогла бы жить там длительное время.
Когда-то давно, много лет назад, доктор Грант научила ее оформлять свои чувства в слова. Она говорила Беле: это чувство брошенности будет периодически ослабевать, но никогда не уйдет навсегда. Оно будет сопровождать ее везде, где бы она ни была. Уход матери всегда будет присутствовать в ее мыслях. И еще доктор Грант сказала: Бела никогда не найдет ответа на вопрос, почему мать ушла от нее.
Доктор Грант оказалась права: чувство это и в самом деле пока не гложет ее уж очень сильно, просто живет где-то на периферии, словно бы на расстоянии, словно бы со стороны. Как ее бабушка в Толлиганге, которая все свои дни проводила на террасе, смотрела на низину и пруды.
Бела проходит мимо рабочих, пытается вникнуть в их разговор, понять их речь — чужую, иностранную и вместе с тем какую-то очень близкую и знакомую. Им даже в голову не может прийти, что их речь на нее так действует. Она машет им, а сама размышляет, куда еще податься бы после Бруклина, они машут ей в ответ.
Во время следующей встречи с отцом она будет говорить с ним по-английски. Но если бы ей довелось встретиться с матерью, то на любом языке мира Бела не нашла бы что ей сказать.
Хотя нет, это неправда. Она и так постоянно общается с матерью. Все поступки, совершенные Белой в жизни, были как раз реакцией на поступок матери. «Я такая, какая есть, — сказала бы Бела ей. — И я живу так, как живу, из-за тебя».
Глава 4
В июне тучи заслонили солнце, и штормы выкрасили море в серый цвет. В доме ощущалась какая-то промозглая сырость, так что Субхаш ходил в вельветовых шлепанцах вместо вьетнамок и, как зимой, продолжал пользоваться электрическим одеялом. Дождь лил по ночам — то барабанил со всей силы по крыше, то слабенько моросил ближе к утру, слегка утихал, но не прекращался. Вроде бы иссякал, потом набирал силу и снова обрушивался что есть мочи.
Снаружи на стене дома уже появилась какая-то плесень — пришлось отскребать, чтобы не разрасталась. Из подвала пошел ужасный запах. В огороде земля раскисла от воды, все посаженные Субхашем семена размыло. С рододендрона слишком рано осыпался цвет, едва распустившиеся пионы побило дождем, и они теперь лежали в грязной черной жиже. Повсюду стоял запах сырости и гниения.
По ночам его будил дождь — стучал по оконному стеклу, по дорожке перед домом. Субхаш прислушивался к нему и думал, нет ли в нем какого-нибудь знака. Не ждать ли ему каких-то перемен в жизни. Ему вспоминался тот жуткий ливень в их с Холли первую ночь в ее коттедже. И другой жуткий ливень — в тот вечер, когда родилась Бела.
Он уже начал опасаться, что вода просочится через крышу, зальет дымоход, затечет в щель под дверью. Ему без конца вспоминались муссонные дожди в Толлиганге и два пруда, вышедшие из берегов.
В июле огород начал зарастать сорняками. Дни теперь были длинными, по утрам небо светлело уже в пять. Бела позвонила и сообщила о своем приезде. Иногда она прибывала на поезде, иногда прилетала рейсами до Бостона или Провиденса. А один раз прикатила за сотни миль во взятой напрокат машине.
Он пропылесосил ковер в ее спальне, постирал постельное белье, хотя никто на нем не спал с прошлого приезда Белы в Род-Айленд, притащил из подвала еще один запасной кондиционер, отвинтил пластмассовую решетку, протер его внутри от сырости, собрал обратно и повесил у нее возле окна.
На полках в ее комнате хранились всякие их совместные находки, сделанные во время походов по лесу и по берегу. Птичьи гнездышки, сплетенные из прутиков. Череп гадюки. Дельфиний позвонок, напоминающий маленький пропеллер. Он помнил, какой восторг их обоих охватывал, когда они находили все эти штуки, их Бела предпочитала игрушкам и куклам. Он помнил, как она, еще совсем маленькая, пихала сосновые шишки в капюшон курточки, когда все карманы были уже забиты.
Она всегда вносила элемент буйной стихии в его размеренную, упорядоченную жизнь. Разбрасывала свои вещи по всему дому, одежду по полу. А ее длинные волосы? Они даже не промокали, когда она стояла под душем. К ее приезду он покупал для нее специальную еду в магазине здоровой пищи — амарантовые хлопья, зерновые хлебцы, травяные чаи, миндальное масло, рисовое молоко. А потом она опять уезжала.
Он поехал в Бостон встречать ее. По дороге вспоминал, как в 1972 году встречал в аэропорту Гори, искренне полагая, что проведет вместе с ней всю свою жизнь. А еще вспоминал, как спустя двенадцать лет вернулся из этого же аэропорта с Белой и обнаружил, что Гори ушла от них.
Бела появилась с холщовой сумкой на плече и рюкзачком — прилетела рейсом из Миннесоты. Она отличалась от остальной толпы пассажиров, названивавших по мобильнику и усердно кативших свои чемоданы на колесиках. Загорелая, крепкая, без украшений и макияжа, она стояла на месте и ждала. Потом, завидев его, быстро пошла ему навстречу, обняла его своими крепкими руками.
— Ну, как ты, Бела?
— Да я нормально, у меня все хорошо.
— Ты голодная? Может, поедим где-нибудь в городе?
— Да ну, я хочу домой. Давай лучше завтра пойдем на пляж! Ты как сам-то?
Он сообщил ей, что на здоровье не жалуется, чувствует себя отлично, занят своими исследованиями и статьей. Еще сообщил, что помидоры в огороде, видимо, погибнут — на листьях у них появились черные пятна.
— Не переживай. Тут ничего не поделаешь — такая уж весна выдалась дождливая. А как там Элиза?
Он сказал, что у Элизы все отлично. Но этот разговор о личной жизни показался ему каким-то куцым, особенно если учесть, что Бела никогда не приезжала к нему со своим молодым человеком.
Подростком она никогда не спрашивала у него разрешения пойти на свидание с мальчиком. В этом отношении она вообще не создавала ему проблем. Но отсутствие у нее ухажеров сейчас его беспокоило.
Вот даже сегодня он втайне надеялся, что она сделает ему сюрприз — появится в аэропорту не одна, а со спутником. С кем-то, кто заботится о ней, разделяет с ней неприкаянную кочевую жизнь. «Я не буду жить вечно», — сказал ей однажды, набравшись смелости, по телефону, когда сообщал о смерти Ричарда. Но в ответ Бела только упрекнула его в мелодраматизме, что он преждевременно сгущает краски.
Теперь он уже, конечно, начал отучать себя от чувства ответственности за ее будущее — от идеи сыграть свою роль в ее будущем выборе. Если бы он растил дочь в Калькутте, то такая роль еще могла бы состояться, в Калькутте он еще мог бы заводить разговоры о ее замужестве. Здесь же подобные вещи считались вмешательством в чужую личную жизнь. Независимо от степени родства. Он вырастил свою дочь в местах, свободных от подобных традиционных оков и устоев. Когда он однажды поделился своими переживаниями на этот счет с Элизой, она посоветовала ему просто молчать на эту тему, напомнила: у современной молодежи принято теперь жениться в тридцать, а то и в сорок лет.
