Андрей Рубанов - Психодел
Босс посмотрел на часы; второй и последний намек на окончание аудиенции.
– Приходи с конкретной проблемой, – приказал он. – И я, Шамиль, конкретно решу любую твою конкретную проблему. Хочешь – будут тебе менты. Хочешь – будут бандиты. Очень злые. Настоящие. Казанские. Слыхала про таких?
– Нет.
– И хорошо. Страшнее казанских бандитов только казанские милиционеры. Вспомни, кто у нас сейчас в МВД главный, и иди. Спокойно работай. Если что – звони мне в любое время. Если я не отвечаю – значит, в бане нахожусь. Ты мне нужна, у тебя голова варит и ноги красивые, я не дам тебя в обиду. Сам могу обидеть, другому – не позволю. Поняла?
– Спасибо, Шамиль.
– Спасибо на хлеб не намажешь. Иди.
Она вышла и спустя четверть часа уже была глубоко в недрах любимого Excel – там никто не интриговал, не путал и не влезал под кожу, там были только цифры и ячейки, и стенки ячеек, до смешного тонкие, на самом деле нельзя было пробить никаким образом, помещенная в ячейку цифра оставалась там навеки, никуда не стремилась и никого не домогалась, не старела, не страдала депрессией, тройка не завидовала семерке, а семерка не пыталась отобрать у девятки то единственное, что было у девятки, – значение.
На тридцать девять миллионов рублей мартовской выручки бухгалтер Людмила Богданова без труда начислила десять тысяч рублей налога на прибыль в бюджет субъекта Федерации.
Это было похоже на торговлю самосвалами под видом самокатов.
Потом пришел визитер, Мила подняла глаза и вздрогнула.
Она уже видела его, трижды или четырежды, периферийный деловой партнер, а может, просто приятель Шамиля или родственник, она не помнила ни имени, ни занятия гостя, помнила только, что он богат и внешне малоприятен, а сейчас рассмотрела и ощутила озноб: в дверь босса негромко скребся людоед, существо той же породы, что и Кирилл Кактус. Тот же мягкий шаг, то же поверхностное, тщательно перед зеркалом настроенное обаяние, легкая полуулыбка, быстрый кадык над узлом галстука; немолодой, некрасивый, маленький, очень дорого одетый, холеные руки, на безымянном пальце левой руки – золотой перстень с мелкими камнями.
Оцепенев, она смотрела, как упырь входит, приятным глухим голосом кидает приветственную шутку и закрывает за собой дверь.
И поняла, что теперь умеет их видеть. Упырей. Вчера один из них, тихий глотатель человеков, лежал рядом с ней, голый и потный, трогал, произносил длинные, шершавые, интересные фразы, шептал, какие любопытные у нее пятки и надключичные выемки, запускал в ее волосы узкие пальцы, брал губами ее соски, щекотал языком, рассказывал хохмы из жизни наркодилеров, политиканов, сутенеров, зеков, виноторговцев, финансистов, врачей и ментов. Она слишком близко подпустила к себе одного из них и теперь угадывала породу мгновенно, с полувзгляда и полужеста, по любой мелкой детали, по изгибу нижней губы, по игре шейных жил.
Не ошиблась. Визитер с перстеньком мгновенно начал действовать. Из кабинета Шамиля потоком понеслись распоряжения; секретарша Оля, оглаживая протокольную юбчонку, забегала туда и обратно, доставляя кофе, минеральную воду, лед, бумажные салфетки, скобки для степлера, карандашную точилку, одежную щетку – людоед был мощный, крепкий, много крепче Кирилла Кактуса, по сравнению с ним Кирилл был просто малоежка, этот жрал непрерывно, без пауз, всё подряд, живое и неживое. В очередной раз несчастная Оля выбежала из-за двери жалкая и красная, как реклама кока-колы, едва не в слезах – разумеется, между делом людоед и ее захотел на вкус попробовать, и Мила тогда поняла, что если селектор опять захрипит и выплюнет очередную просьбу, она остановит бедную Олю, взятую на работу по причине глубокого невежества и четвертого размера груди, и сама понесет Шамилю очередную чашку или бумажку.
Но, судя по всему, у гостя наступил период временной сытости, и спустя несколько минут он вышел, улыбаясь и вытирая рот вчетверо сложенным клетчатым платком, а следом – провожая – появился и хозяин кабинета, внешне бодрый, но не скрывающий облегчения.
Возвращаясь, Шамиль посмотрел на Милу и сурово подмигнул; между шефом и его бухгалтером за долю мгновения проскочил разряд.
Видела?
Разумеется; всем людоедам людоед.
Вот такие они и бывают.
Согласна; именно такие.
Работы было много, начало апреля, первый квартал позади, теперь садись, счетовод, и думай, изобретай, жонглируй. Зима получилась оживленная, то ли кризис действительно кончился, то ли еще какие случились глобальные подвижки в экономике; если январь вышел традиционно вялый, то в феврале и марте деньги приходили и уходили почти каждый день, всё это нужно было оформлять, выстраивать цифры; она плавала, из ячейки в ячейку, с листа на лист, изящно, свободно, молочно-серое пространство расступалось и смыкалось, черные знаки выпрыгивали из ниоткуда и замирали, отлично надрессированные, или превращались в другие, столь же послушные, их повелительница торжествовала, молочно-серая вселенная светилась изнутри, дружелюбная и уютная, всё было замечательно – и вдруг сбоку, извне приблизилось что-то холодное, черное, скользкое, прыгнуло сзади, и Мила, вздрогнув, закричала от страха, и выпала из молочно-серой нирваны, и увидела, что это всего лишь Божена, неслышно подойдя, положила ей на плечо руку в перчатке.
Она едва не вскочила и не выругалась дрянными словами, так страшно было прикосновение холодного внешнего мира, так внезапно выдернули бывшую девочку Лю из ее личного, подсвеченного, послушного и понятного пространства, так резко сомкнулась вокруг реальность, с ее желтыми столами, белыми стенами, настенными календарями, оконными стеклами, с Боженой в зеленом пальто и нелепом синем шарфе, со слишком черными, тщательно прокрашенными волосами, туго стянутыми на затылке, со слишком жирно подведенными глазами – но не нашлось сил вскочить, ослабели ноги, и Мила разрыдалась от жалости к себе и отчаяния и плакала взахлеб, сгорбившись, упрятав лицо в ладони, а Божена, сидя рядом, гладила ее по голове и предлагала корвалол, а когда Мила проревелась, прозрела и жестом отказалась от корвалола – увидела, что Божена тоже плачет.
– Прости, – сказала Мила, комкая платок.
– Это ты меня прости, – хрипло возразила Божена. – Я тебя напугала, дура грубая.
– Ты не виновата.
– Посиди. Успокойся.
– О боже... Почему так тяжело?
– Хочешь чаю?
Мила попыталась отдышаться – не выходило.
– Не хочу я чай. Ничего не хочу. Хочу назад, в прошлый год. Или лучше – в позапрошлый... Всё было так хорошо... А теперь...
Божена улыбнулась, неловко погладила ее по шее, рука – уже без перчатки – была теплая, легкая.
– Когда я была такая, как ты, я тоже обратно хотела. И всё вроде было: и человек любимый, и дети, и дом – живи и радуйся, да?... А я с ума сходила, веришь? Отправлю мужа на работу, детей – по школам, останусь одна – сажусь и реву, как последняя дура. Не хочу ни мужа, ни дома, ни детей, хочу только назад. Обратно! Чтобы не было никаких забот, никаких проблем... куда-нибудь в детство, под одеяло, к маме... И там остаться, под этим одеялом... И чтобы все плохие люди пропали пропадом... Чтобы только мама – и больше никого... Чтобы она мне говорила, какая я у нее красивая... Ревела в голос... Потому что всё мне было можно, а вот назад – нельзя. Мужикам хорошо, они не стареют. Вон, на Шамиля посмотри, ему скоро шестьдесят, а ведет себя, как мальчик. Бодрячком... А мы...
Божена решительно рванула застежку на сумке, потащила косметичку.
– Назад нельзя, понимаешь? Можно куда угодно, что угодно. Замуж можно, детей можно, на Канары можно, куда хочешь... Но назад – нельзя. Учись взрослеть.
– Не хочу, – прошептала Мила и опять заплакала.
Божена закрыла глаза пальцами.
– Еще годик... – всхипывая, просила Мила. – Еще один годик только, последний, а потом научусь... Один годик, и всё... О боже, как не хочется... Не могу, не хочу... Всё так быстро кончилось... Было так хорошо – и так быстро кончилось... Я же не знала, никто не предупредил... Что теперь делать...
– Всё будет нормально. Всё обойдется. Повзрослеешь. Научишься. И любимого человека научишь. Женщины взрослеют раньше и стареют тоже раньше. Женщина учит мужчину взрослеть, так всегда было... На вот, чая сделай глоток и успокойся... Седьмой час вечера, идти надо...
Мила кое-как справилась с собой, подняла глаза – и тут же отвернулась. Божена, с опухшими, покрасневшими веками, выглядела почти старухой.
– Послушай, – сказала Мила. – Извини, конечно... Но синее с зеленым не носят. Зачем тебе этот шарф?
Божена пожала плечами, усмехнулась. То ли презрительно, то ли стеснительно.
– У меня другого нет.
Глава 4
Волк позорный
Звонок был неожиданный, в десять утра, номер незнакомый, Кирилл не стал нажимать кнопку. Он собирался пойти в лес, подышать, послушать птиц, как Штирлиц из первых кадров «Мгновений». Настроился на отдых нервов, говорить ни с кем не хотелось. Кому надо – перезвонят.
