Андрей Рубанов - Психодел
Принц прискакал, и он прекрасен, да. Но остальное придется делать самой.
Потом ела, салат был смехотворен, какие-то грубо очищенные мандариновые дольки и кислый виноград, Кирилл налил себе коньяку, был тих и вежлив, порывался вытирать ей губы салфеткой, она отстранялась, рассматривала кухню; ящик для стерилизации шприцев исчез, на его месте лежала книга писателя Адольфыча.
– А что Борис, – спросил людоед, – он тебя не проверяет?
– Насчет чего?
– Насчет других мужчин.
– О боже. Как он это проверит?
– Я бы на его месте проверял.
– Да? Слежку бы устроил? Или допрос с пристрастием?
Людоед удивился:
– Зачем сразу «слежку»? Достаточно послать тебя сдать анализы. Любой врач определит, был у тебя другой мужчина или нет.
– Я предохраняюсь.
Людоед посмотрел с превосходством.
– Неважно. Есть микрофлора, у постоянных партнеров она всегда примерно одинаковая. Одни и те же колонии бактерий живут у тебя и у него. Появляется другой партнер – он заносит свою микрофлору. Меж колониями начинаются всякие разногласия, войны... Двадцать лет назад женщины жили с этим и не подозревали, что происходит на их слизистой. Гонорею, конечно, выявляли – но более мелкая зараза никого не волновала. А сейчас умеют обнаруживать кокки шестого, седьмого ряда, почти неопасные, но надо знать, что всякий новый мужчина добавляет к населению твоей пиписьки новых маленьких жильцов. Я думал, Борис это знает. Это же просто. Раз в месяц давать женщине деньги, отправлять в лабораторию... Резкие изменения в микрофлоре означают появление нового полового партнера.
– Расскажи Борису, – предложила Мила. – Это сильно укрепит наш брак.
– Кстати, когда свадьба?
– Через две недели.
– Молодцы.
Мила доела творог, отложила ложечку.
– Учти, – сказала она совсем тихо, – если с его головы хоть волос упадет...
– Зачем мне волос? – усмехнулся Кирилл. – Я волосы не ем. Они не перевариваются. Не волнуйся. Ты никак не пострадаешь. Для тебя так будет даже лучше. Наш мальчик станет тихий, спокойный... Будет жить только ради тебя. Поняла, нет? Забросит свои игрушечки, машинки, так называемый бизнес... Он будет тебя любить, уважать и слушаться. Он всегда будет делать то, что ты ему скажешь. А иногда – то, что я ему скажу. Потом он тебе надоест, и вы разведетесь.
– Почему ты решил, что мы разведемся?
Людоед тяжело вздохнул, скривился, стал особенно некрасив и бледен.
– Потому что он тебе не пара, – с расстановкой, скрежещущим фальцетом ответил он. – Потому что он – никто. Декорация. Мужик, который не пристроен к мужскому делу. У него нет шансов. Таких сейчас много, я их каждый день вижу... Замуж – ради бога, сходи на годик-два, но всю жизнь прожить с таким – глупо. Он тебя в свою песочницу утащит, пропадешь.
– С любимым можно и в песочницу, – сказала Мила.
– Нельзя, – каркнул упырь. – Нельзя взрослому в песочницу! Ловушка это. Для лохов. Журнальчики, машинки, кино, кредиты, поездки в Египет – всё это придумано крутыми людоедами мирового масштаба. Поняла? Там такие пасти, такие клыки, там людей миллионами жрут... Заманивают – и вот так!
Он опять громко щелкнул зубами. Подмигнул и вдруг захихикал.
– Что? Страшно? Да, я плохой дядя. Со мной нельзя водиться. Особенно маленьким девочкам... Но некоторым – можно. Таким, как ты. Я – зло, а зло надо знать. Поэтому ты приходишь сюда.
– Не поэтому, – сказала Мила.
– А почему?
– Не твое дело.
Людоед кивнул.
– Ладно. Не хочешь – не говори. Но поверь мне, с Борисом нет будущего. Он тебе надоест. Любовь пройдет, останется быт, совместная жизнь, партнерские отношения... А из этого мальчика партнер никакой. Он слишком медленный, нерешительный, вперед не смотрит, осторожничает... Надо грызть, зубы вонзать – а он думает, буксует... Ты будешь ненавидеть его. А потом – сама сожрешь. Все женщины жрут своих мужей. Особенно если мужья не против. Лучшее, что ты можешь сделать, – это посадить меня за свой стол. Я буду со своей стороны откусывать, а ты – со своей, поняла, нет? Вдвоем интереснее. Ты крутая, ты мне нравишься. Никаких комплексов, смелая, умная, всё на лету схватываешь... А? Что скажешь? Устроим трапезу на двоих?
– Не знаю, – пробормотала Мила. – Я подумаю.
– Думай.
Она помолчала. Откуда-то сверху донеслись хриплые вопли: пьяная семейная свара, женщина визжала, мужчина ревел.
– Соседи, – хмыкнул Кирилл. – Тоже людоедская семейка. Можно часы сверять: в половине пятого с работы приходят, в пять накатывают по первому стакану, в половине шестого концерт начинается...
Мила смотрела, как он шевелит короткими пальцами, словно крутит невидимую рукоять. Словно пытается настроить некий расстроенный механизм.
– Отпусти нас, – попросила она.
– Что?
– Отпусти нас. Бориса, меня.
– Не могу.
– Всё ты можешь.
– Не всё, – с сожалением сказал людоед и сжал пальцы, отчаявшись, видимо, настроить расстроенное. – Не всё. Не могу я. Конец пришел твоему Борису. Хочешь, скажи ему это прямо сегодня. Накажу я его. За глупость. Он думал, что жить умеет. Он меня из песочницы своей учил и по плечу похлопывал. Было такое, однажды. Очень он меня разозлил, поняла, нет? Так разозлил, что я никому такое не расскажу никогда, всё равно не поверит никто. Даже ты.
– Я поверю. Расскажи.
– Придешь еще раз – расскажу.
Мила кивнула:
– Приду.
Глава 2
В тренде
Он сидел, молчал, слушал – и удивлялся. Сначала смотрел, потом перестал просто смотреть, а начал изучать. И слушать тоже перестал, а начал вслушиваться, внимательно, словно бы в замысловатую музыкальную пьесу. Таких, как Борис – взрослых мальчиков, – много видел он вокруг себя, но всерьез не воспринимал. Мальчики – они и есть мальчики. Чистенькие, веселые, все прекрасно одетые, почти все – рослые, крепкие. Все-таки на рубеже восьмидесятых и девяностых, когда вся страна стонала от безденежья, очень многие отцы и матери умели находить и мясо, и рыбу, и фрукты – дети получали полноценное питание, и косточки их росли без удержу.
Но этот был не просто мальчик, а тот самый мальчик. Пацанчик Бориска. И его квадратные плечи и бычья шея не удивляли. Папа-академик не бедствовал даже в самые дикие перестроечные годы. Кормил ушастого-голенастого отпрыска полным набором жиров и углеводов. Был тоненький, стал плотненький.
И мама, замеченная, вместе с сыном, в кофейне на Большой Полянке, тоже была не такая тоненькая, как в далеком восемьдесят восьмом году, уже раздавшаяся в талии, и плечи рыхловаты, и грудь висит – зато несравнимо более холеная.
Красивый и мускулистый сын ее пить не умел; уже на третьей рюмке нарушил естественную субординацию, стал фамильярен и громогласен. Разложил перед собой зажигалку, телефон, ключи с брелоком, пачку сигарет; этикетка на пачке наполовину заклеена черно-белым предупреждением: “Il fumo uccide”, то есть сигареты были непростые, а из Европы, и всё остальное тоже не простое, а со смыслом. В процессе хмельной беседы юный предприниматель непрерывно манипулировал предметами, брал, двигал, прикуривал, щелкал, позвякивал и вертел в пальцах, чтобы каждому было понятно, что в этом непростом кабаке он тоже не самый простой парень.
А Кирилл – наоборот, сделался сентиментален. Ему хотелось спросить: «А помнишь, я тебя вот этим пальцем в ребра тыкал, а ты смеялся?» Или: «А помнишь, мама твоя нашла у тебя в кармане патрон от макарова, который я тебе подарил?»
Еще больше хотелось, чтобы собеседник кивнул и ответил: «Да, помню. Я тогда тебя не выдал; сказал, что на улице нашел. И мама выбросила патрон в помойное ведро...»
Но юный атлет не был настроен вспоминать прошлое. В принципе, Кирилл его понимал. Лебеди не желают возвращаться во времена гадких утят. Лебеди хотят махать крыльями.
И мальчик стал махать.
– Подъем бешеный! – вещал он, ухмыляясь счастливо и значительно. – Люди хватают всё шикарное! Всё равно какое – лишь бы шикарнее, чем у соседа. Всё... ну, как бы... как в сказке, понимаешь? Про деньги, про цену – вообще вопрос не стоит. Работаю по принципу “show me”. Приезжает дядя на «бентли», заходит в рум, оглядывается – и ты понимаешь: сейчас он скажет “show me!” – и в этот момент ты должен ответить! Если не ответишь – дядя уедет и больше никогда не вернется. Но от меня, – юный бизнесмен тыкал себя большим пальцем в солнечное сплетение, – никто не уезжал. Я любого удивить могу. Ручка коробки передач из чистого золота в виде головы Мефистофеля – как тебе? А ведь у меня, если разобраться... ну, как бы мелкая лавочка! Занимаюсь главным образом интерьером салона. Кресла, потолки, фурнитура, кнопочки всякие – на большее не замахиваюсь... Максимум могу колеса дорогие сделать, несерийные, аэрографию исполнить или решетку радиатора придумать... А люди покрупнее, кто моторы заряжает или ходовую часть, – они вообще миллионы загребают!
