Черешни растут только парами - Виткевич Магдалена

– Я не собираюсь упускать того, что мне причитается, – пробормотал он. Упаковал в чемодан свои вещи, забрал с собой всю найденную в доме выпивку, немного еды и ушел. Возле дома он сел в машину – машину Дворака. У него не было водительских прав, но он умел водить. После смерти фабриканта он использовал его машину по своему усмотрению, и никто не удивлялся, потому что все знали, что Анна живет у него в доме. То есть в доме его родителей. И все думали, что он ездит с ее разрешения.

Через несколько минут Куба был уже на вилле на улице Жеромского.

Дом был в плачевном состоянии. Пепелище, битое стекло. Все напоминало о недавних событиях.

Он вошел внутрь. На стене уже не было картин, кто-то взял кресло-качалку. Прошло всего несколько дней, а народ успел подсуетиться, растаскивая добро по своим домам. Его добро. Он улыбнулся. Его, его – вот и документы есть. Усевшись в кожаное кресло, он достал из ящика стола сигару, положил ноги на стол. Он еще не успел начать новую, богатую жизнь, а она ему уже нравилась. Закурил. Разве не в этом состоит прелесть жизни? Наверное, в этом. Наконец судьба улыбнулась и ему. Он взял документы и прочел их еще раз.

Черт, черт, черт побери! Ребенок! У него на пути стоит ребенок!

Так, спокойствие! Пока никакой ребенок не мешает. А как только начнет мешать, тогда и будем думать, что делать. Он достал бутылку из чемодана и уже было хотел выпить прямо из горла, как заметил стоявшие в буфете хрустальные бокалы. Он улыбнулся. Прошли те времена, когда он пил в кустах, на дороге, прямо из бутылки. Теперь будет пить из элегантного бокала, потягивая сигару и размышляя о светлом будущем.

Мне было хорошо. Я хотела, чтобы этот момент продолжался как можно дольше. Иногда я вспоминала трудные судьбы обитателей этого дома. Я не раз представляла себе Анну, бегством спасающуюся от Кубы Ржепецкого. Девушке удалось укрыться здесь. Хенрик тоже не запирал дверь на ключ. Как и я. Анна оказалась здесь в худший момент своей жизни. Не думаю, что ее жизнь была счастливой. А моя? Сейчас я чувствовала, что счастье разлито в воздухе.

Видимо, жизнь такова, что иногда она должна быть очень, очень плохой – именно для того, чтобы потом все стало хорошо.

– Иногда мне кажется, что рассказанная паном Анджеем история – это такой логический пазл. А ведь это еще не конец.

– Не конец, – подтвердил Шимон. – Я расскажу тебе еще одну историю. Головоломка на этот раз вообще без рисунка. И если ты не знаешь, что существует такой рисунок, у тебя нет шансов решить ее.

Однажды мы отправились на прогулку. Шимон поставил перед собой задачу показать мне Лодзь со всех сторон. Мы ходили по музеям, галереям, выбирали такие маршруты, чтобы увидеть как можно больше достопримечательностей. Я впервые оказалась в парке Рейтана, куда мы вошли через массивные неоготические ворота.

– Лодзь полна необычных историй, – сказал Шимон. – Эта история, рассказанная паном Анджеем, не единственная. Лодзь – мультикультурный город, и представители всех национальностей, проживавшие в нем, жили в мире и согласии. Многие из жителей города имели немецкие корни. Тебе нужно как-нибудь поговорить с Яцеком. Он поведал бы тебе о своей прабабушке. Рассказывает так же завлекательно, как и пан Анджей, только для запуска «разговорной машины» нужно горючее, и чем выше градус, тем лучше. А так все больше молчит.

– Может быть, когда-нибудь мы с ним встретимся? – спросила я.

– Без проблем. Уверяю – заведется с полуоборота и с удовольствием все нам расскажет. И вот что любопытно: каждый раз он оснащает рассказ новыми деталями. Мне всегда интересно, сколько в этом правды, а сколько фантазии. Всякий раз, когда на меня особенно накатывало после смерти Магды, мы ходили с ним на кладбище, причем не всегда на могилу Магды. Мы вообще ходили по разным кладбищам и читали надгробия. Пытались догадаться, почему кто-то умер и оставил ли он после себя какой-нибудь след.

– Какое-то жуткое хобби, – передернуло меня.

– Да как сказать… Вот ходишь по этим кладбищам и понимаешь, что не только ты кого-то потерял. Все могилы, которые я видел, означали для кого-то потерю. Мое отчаяние не было каким-то исключением. Скорбь по ушедшим вписана в нашу жизнь. Хочешь ты или не хочешь, настанет такой день, когда умрет кто-то близкий тебе. И тебе будет очень плохо. Ну, разве что ты умрешь первым, и тогда скорбеть будет кто-то другой.

Я поняла, что и сейчас он думает о жене. Наверное, не было дня, чтобы он не думал о ней.

– Его прадеды жили в двадцатые годы прошлого века в Колюшках. Они там встретились и полюбили друг друга. В этом не было бы ничего странного, если бы не то, что один из них пришел из очень богатого немецкого рода, а другой – из бедной польской семьи, но с традициями. Прабабушка решила по-своему и последовала за своим сердцем. Они поженились и зажили одним домом. Жили скромно. К сожалению, у этой истории нет хэппи-энда… Может быть, когда-нибудь ты с ней познакомишься. Но знаешь, почему я рассказываю тебе ее прямо здесь?

– Нет, – покачала я головой.

– Где-то здесь ее похоронили.

– Что значит здесь? – Я растерянно посмотрела на детскую площадку, мимо которой мы проходили.

– Здесь, – сказал Шимон, – до середины двадцатого века было кладбище. Потом оно стало приходить в упадок, а в восьмидесятые годы было ликвидировано официально. От него остался только парк, красивые неоготические ворота и остатки надгробий, разбросанные среди окутывающих весь парк живописных зарослей плюща.

– Никогда бы не подумала, что хожу по кладбищу.

– Вот видишь. Я говорил, что для разгадки этой логической головоломки надо еще кое-что о ней знать. – Он улыбнулся. – Когда я познакомился с Яцеком, еще в институте, мы всегда первого ноября ходили в этот парк, чтобы зажечь прабабушке свечу. Это была такая наша мужская экспедиция. Вот уже три года мы встречаемся у могилы Магды. Наверное, Яцек приходит сюда один. Магду он тоже иногда посещает. Я никогда не встречал его там, но всегда на ее могилу он кладет несколько цветных драже «Эм-эн-Эмс». Он всегда шутил над ней – говорил, что, если к ее щекам прилепить эти цветные крошки, никто бы не заметил. Такой она была веснушчатой.

Руда Пабьяницкая, тридцатые годы

С момента пожара прошло уже несколько дней. Анна по-прежнему молчала. Иногда она садилась в кресло, гладила свой круглый живот и улыбалась. То были единственные моменты, когда можно было заметить какие-либо эмоции на ее лице.

Янина чувствовала себя все хуже и хуже. Ей эта беременность давалась уже не так легко, как в молодости. Ее сознание отягощала память о том, что у нее есть сын. Она всеми силами старалась забыть его, решила вычеркнуть его из памяти в тот день, когда узнала правду о пожаре. Ее муж, Кароль, тоже все узнал. Однако он не отрекся от своего чада. Все чаще и чаще он захаживал к сыну на виллу Дворака. Наверное, Куба хотел, чтобы все говорили «вилла Ржепецкого». Увы. Для местных жителей единственным законным владельцем этого дома оставался добрый фабрикант Хенрик Дворак, о котором они всегда вспоминали с уважением.

Кароль помогал сыну восстанавливать дом. Когда дом практически вернулся в состояние былого великолепия, туда переехала Элиза.

Почему он согласился на это? Ему была нужна женщина для работ по дому. Ведь кто-то должен был стирать, готовить, наводить порядок в комнатах. А еще удобнее было иметь поблизости кого-то для ночных забав. В этих делах Элиза была незаменима. И беременность ей тоже оказалась очень кстати: ее грудь стала более круглой и упругой, а губы необыкновенно страстными. Она была веселого нрава, молода и влюблена в Кубу до безумия. Не то что Анна, мрачная, молчаливая, с темно-синими, горящими от ненависти глазами.

Кароль не мог найти себе места в доме. Он знал, что натворил его сын, Куба, и всеми силами старался забыть об этом. Когда он, сидя в кресле в новом кабинете сына, пил ликер из элегантного бокала или ел обед, поданный Элизой, в этот момент он будто парил в небесах. Но все менялось, когда он переступал порог своего дома и видел полный упрека взгляд Анны. Она смотрела как человек, одаренный предвидением будущего. А твердость ее взгляда не сулила ему ничего хорошего. Поэтому он старался все реже бывать дома.