Рональд Х. Бэлсон - Исчезнувшие близнецы
Зима 1942–1943 годов принесла в Хшанув большие перемены. Был получен приказ зачистить и снести гетто. В соответствии с воплощением в жизнь «окончательного решения» по распоряжению Рейнхарда Гейдриха сильных и здоровых евреев, живущих в гетто, отсылали в концлагеря, остальных – в один из шести лагерей смерти: Собибор, Хелмно, Белжец, Треблинка, Майданек, Освенцим-Биркенау. Депортация должна была начаться немедленно. Эшелоны отправлялись из Хшанува уже несколько месяцев, теперь же темп значительно возрос.
Зима 1942–1943 годов также повлияла на присутствие немцев в Хшануве. Осенью наш городок был просто наводнен немецкими солдатами, эсэсовцами, гестапо. Они гуляли на площадях, сидели в ресторанах и барах, подстерегали нас за каждым углом. Теперь немцев стало значительно меньше. Тогда мы не знали, но тому была причина – кровопролитные сражения на Восточном фронте.
Стратегия Гитлера по стремительному захвату СССР провалилась – большинство историков считают ее переломным моментом в войне. В 1941–1942 годах в неудачных попытках захватить Москву погибло более миллиона солдат вермахта. После того как армия отступила, Гитлер изменил стратегию и в 1942 году послал армию на юг – захватить Сталинград и богатый нефтью Кавказ.
Битва за Сталинград стала самым кровавым сражением этой войны. Погибло около миллиона советских граждан. Германия и ее сателлиты потеряли восемьсот пятьдесят тысяч убитыми, а остатки Шестой немецкой армии капитулировали. Сталинград разбомбили до основания. Общие потери во время сражения достигли двух миллионов человек. Когда новость о поражении Германии и капитуляции под Сталинградом разнеслась по миру, эффект она возымела колоссальный. Союзники убедились, что СССР – могучий союзник и Германия может потерпеть поражение. Для нацизма Сталинградская битва стала деморализующим фактором.
Для нас, пребывающих в информационном вакууме относительно хода войны, с зимой были связаны возросшая потребность в шинелях и резкое уменьшение количества немцев в Хшануве. Неделя за неделей мы наблюдали, как в Цеху молодых немецких солдат становится все меньше. Ходили слухи, что дела на Восточном фронте обстоят неважно, поэтому всех военнообязанных, особенно тех, кто работал в Цеху, переводили на другое место службы.
Поскольку шинели были крайне необходимы, майор Фальштайн получил разрешение оставить – не грузить в эшелоны – сто еврейских швей. Я подошла к нему и спросила, намерен ли он оставить нас с Каролиной.
– А где твоя Каролина? – спросил он. – Я ее оставлю, если она вернется на работу. Она одна из моих лучших швей. Но ее нет на работе почти месяц.
– Она вернется через недельку-другую.
– Не подходит. Или она выходит на работу в пятницу, или я подаю ее фамилию на депортацию.
Я попыталась было возражать, но он развернулся и пошел прочь.
До пятницы оставалось два дня. Каролина уже достаточно окрепла, но что будет с крошками? Она же не может оставить их одних. В гетто Хшанува не было яслей и нянек, и с 1940 года юденрат запрещал женщинам беременеть. Тем же вечером я пригласила Мюриэль к нам в подвал. У меня созрел план.
– Майор Фальштайн сказал, что оставит Каролину, только если она в пятницу приступит к работе, – сообщила я. – Мы все понимаем, что детей оставить одних нельзя. Единственное решение – поменяться сменами. Я могу остаться в дневной смене. Если удастся перевести Каролину в ночную, я могла бы присматривать за малышками, пока она не вернется.
– А как же пересменка? – спросила Каролина. – Целый час никого дома не будет.
Я посмотрела на Мюриэль. Она кивнула.
– Я прикрою вас в этот час.
На следующий день я сообщила майору Фальштайну, что Каролина выходит на работу и что она предпочла бы работать ночью. Он обрадовался: возвращалась одна из его лучших швей, к тому же сама просилась поставить ее в ночную смену.
Мюриэль нам сам Бог послал. Она не только помогала с малышками, но и нашла в заброшенных квартирах детские вещи. Принесла несколько распашонок, крошечные розовые трико, детские одеяльца, связанные вручную свитера и два пальтишка. Еще она нашла три детские бутылочки и несколько сосок, чтобы кормить детей, когда Каролина на работе.
– Где ты все это взяла?
Мюриэль улыбнулась, но как-то грустно.
– Люди оставили.
Каролина расплакалась:
– Как же я могу это взять? Их с любовью дарили другим маленьким детям. Детям, которых отправили на вокзал и усадили в эшелоны. Эти вещи принадлежат им.
– Детей здесь больше нет, – утешала ее Мюриэль. – Уверена, родители больше обрадовались бы тому, что ты их забрала, чем если бы нацисты их выбросили.
Каролина кивнула и прижала к себе одежки.
– Уверена, что ты права. Буду относиться к ним бережно, с любовью.
Когда мы дожили до марта, я почувствовала уверенность в сегодняшнем дне. В подвале тепло, у нас достаточно еды, питья, одежды и угля. И мы решили проблему с тем, как позаботиться о малышках днем. В конце концов, как сказал полковник Мюллер, все ради того, чтобы выжить. День за днем. Мы и представить не могли, что с нами случится в ближайший месяц.
Глава тридцатая
Дети Каролины были восхитительными малышками. Я не могла дождаться окончания смены, чтобы вернуться домой и взять на руки Рахиль и Лию. В середине марта им уже исполнилось два с половиной месяца, они быстро росли. Обе так мило улыбались и смотрели вокруг во все глаза. Они лежали на спинке и хватали ленточки, которыми я поигрывала в воздухе.
Я приходила после пересменки, а Мюриэль в это время забавлялась с малышками. Ей не хотелось уходить. Не раз она, свернувшись калачиком, ночевала у нас, только бы побыть рядом с малышками. Представьте, двое младенцев и три женщины в крошечной котельной. Но мы не роптали. Несмотря на весь ужас оккупации, в нашей комнатушке царила радость.
Эти дети были нашими общими детьми. Они принадлежали нам троим. Когда мы на них смотрели – мы видели будущее. И неважно, что происходило вокруг, мы не поддавались отчаянию. Эти близняшки были нашей надеждой, надеждой нашего народа, надеждой Польши. Они были нашими близнецами!
К этому моменту в гетто мало кто оставался. Больше не работали ни магазины для евреев, ни булочные, никто из горожан не заглядывал сюда с товарами с «черного рынка». Нас осталось мало. Не было и сотни швей, чтобы работать в Цеху. Днем на фабрике раздавали еду, но ее хватало не всем. И в рационе явно недоставало витаминов и белка. Недоедание не могло не сказаться на оставшихся в гетто.
Суровые морозы свирепствовали и в марте – безжалостные, неумолимые. На улицах лежал глубокий снег. У многих не было теплой одежды, и только у нас четверых отапливалось жилье. Мы чувствовали вину за то, что у нас есть печь, но того угля, который принес Зигфрид, едва хватало, чтобы отопить очень маленькое помещение. Люди умирали от холода. А если не от голода или холода, то от тифа. И конечно, этого и добивались нацисты.
