Пилип Липень - Параметрическая локализация Абсолюта
– Понимаю, – шепнула она в ответ и пригладила волосы, магнитящиеся к нимбу.
– И меня! – шепнул справа Трактор, всё слышавший.
– И меня! – шепнул слева Летучий танк.
В-153 тихонько рассмеялась:
– Как славно! Они будут нашими детками, братиками. Можешь, Вероника?
Глава 12. Вилен, дедушка
1. Плохая память на цифры
– А сколько вам лет, дедушка Вилен?
Вероника сидела, поджав ноги, на стареньком цветном диванчике и лакомилась засахаренными грушами, Миша дремал на кушетке, укрывшись длинным тулупом, а дедушка Вилен, пригласивший их переночевать, ворочал в печке кочергой, двигая догорающие поленья.
– Ох и много, внученька! Я ещё в те времена родился, когда времена года менялись, и зима была, и лето, и весна. Слыхала про такое? Зимою снег с неба сыпался, белый-пребелый, холодный, а если подышать на него – он в воду превращался от тепла. Сейчас такое только в холодильнике увидишь. Видела, в холодильнике-то? А речки зимой льдом покрывались, таким толстым, что на коньках можно было кататься, и он не трескался. Зимою люди шубы носили и варежки, а на ногах – войлочные валенки и галоши. Месяцев в году было двенадцать, или даже четырнадцать, не припомню уже, но не так, как сейчас, только один октябрь. Помню, Рождество как раз зимой праздновали, наряжали ёлку игрушками и конфетами, и целую ночь не спали, ждали, пока новый год наступит. А как вечный октябрь пришёл, трудно стало года считать. Мы со старушкой моей сначала по календарям считали, продавались тогда такие отрывные календари, на каждом листике один день с числом, потом по деткам нашим – если в школу забрали, значит семь ему лет или восемь, если в армию, значит восемнадцать или даже двадцать – и прибавляли примерно. Первенький наш родился, когда мне двадцать пять было, второй – когда тридцать, а третий – когда тридцать три. И прибавляешь. Потом детки выросли и разлетелись по своим делам, и старушка моя уже по внукам считала, у неё специально для этого блокнотик был, а когда померла жёнушка, то и вовсе я со счёту сбился.
– Неужели ты год свой не помнишь, отец? – засомневался из-под шубы Миша. – В паспорте посмотри, там написано.
– У меня, сынок, на цифры память плохая. Вот деньги, скажем, вовсе считать не могу, но зато на людей мне везёт, всю жизнь добрые попадаются люди, никто ни разу ни на копеечку не обманул, сколько уж грибы на рынок вожу, а это давнооо… – он хлопнул по пустому карману на груди. – Иногда вспоминаешь, и курить как захочется – но нету. Врачи совсем не велят… А паспорт мой сгорел, детки, во время войны. Летучие танки здесь как раз к столице прорывались, по нашей деревне как утюгом прошлись, выжгли всё дотла. Хорошо, что жёнушка моя сердцем почувствовала, радио не поверила – соблюдайте мол спокойствие, враг не пройдёт – ушли с детками в лес накануне, в землянку. Я ещё помню спорил, хорохорился – да что они могут, америкосики, слабачки! Но она в слёзы, в ноги, уговорила. И как знала, ночью такое началось! Вспомнить страшно… А вернулись утром – пепелище… Кабы знал, что так оно случится – взял бы паспорт с собой… И собачку бы взял…
– Собачку? – встрепенулась Вероника.
– Собачку. У меня тогда овчар здоровенный был, умный, убило его…
2. Вот они, ваши телепорты!
На несколько минут наступило молчание. Дедушка Вилен опустил кочергу, замер, и было непонятно, о чём он думает. На всякий случай Миша сменил тему:
– Много ли на грибах зарабатываете? На бензин хватает?
– Что вы, внучки, сколько ж на грибах заработаешь, смех один. Это развлечение у меня, а не заработок. На машине я только до станции езжу, а там до города на электричке, электрички сейчас для пенсионеров бесплатные сделали, спасибо ПСС. Но уж очень я люблю автомобиль водить! Вот и езжу по чуть-чуть. Бензин дорогой, так хоть пять минут прокатиться.
– А отчего до города на электричке ездите, а не телепортом?
– Не люблю я эти телепорты, не доверяю. И вам не советую. У нас в семье из-за них беда приключилась.
– Что ещё за беда? – удивилась Вероника.
– Давно это случилось… Ещё под Польшей когда деревня наша была. Собрался мой дед в город на ярмарку, вина продать да гостинцев деткам купить, и вбил он себе в голову, что телепортом отправиться нужно, время сэкономить. Бабушка моя отговаривала его, отговаривала, и мухой пугала, и чёрными дырами, как чувствовала, да так и не отговорила. И значит телепортировался он в субботу утром в город, да так и пропал. Вечером нет, ночью нет, бабушка в слёзы – запил кормилец! или разбойники ограбили по дороге! или цыгане увели! и где искать его теперь? – в воскресенье нет, побежала бабушка к пану. Пан добрым человеком был, поднял он на ноги егерей, все кабаки в городе обошли, всех барышников расспросили, весь лес вдоль большой дороги с собаками прочесали, всю реку с сетью прошли, а деда моего не сыскали. Поплакала бабушка, порыдала, попричитала, одежды на себе порвала, а потом пошла к ксендзу. Ксёндз ей и говорит: не отчаивайся, жено, и не ропщи, а молись горячо – и возвратится твой супруг. Послушалась бабушка ксендза, всю ночь молилась, с колен не вставала, а к утру заснула. И чуть солнышко над виноградниками встало – стук в дверь. И голос – открывай, родная, это я, муж твой! Отворила она дверь… а там негр.
– Негр??
– Негр. Чёрный, как ночь, губатый, кудрявый, красивый. Бабушка сначала не поверила, что это дед вернулся, но он – в ноги упал, выслушать уговорил и доказал: такие вещи о ней знал, какие никто кроме мужа родного знать не может. Приняла она его конечно – чёрный или белый оно-то по сути всё равно, главное, что душа у него прежняя осталась. Но разве ж это по-людски, такие превращения терпеть? Вот они, ваши телепорты, какие!
– Ну нет, батя, это ты сказку сочинил! – засмеялся Миша, зевая через смех.
– Сказку! Ишь ты! А вот посмотри-ка.
Дедушка Вилен взял с серванта фотокарточку в рамке и подал ему. На фотокарточке, старинной, с белыми виньетками, чинно сидела на стуле пожилая крестьянка в шерстяном платке, а позади, положив руку ей на плечо, стоял статный седой африканец в кафтане, похожий на Луи Армстронга.
3. Расписной рушник
Дрова догорели. Дедушка Вилен закрыл заслонку и спросил Веронику, где она хочет спать – на печке или на диване. На печке, на печке! Она легко взобралась наверх – на табурет, на сервант, на печку – и весело осматривалась.
– Возьми там одеяло, внученька. И подальше от края устраивайся, не упади.
Он погасил свет и скрипнул диваном, укладываясь. Стало темным-темно, а потом медленно, постепенно проявилось окно, проступили снаружи ветки яблони.
– Спокойной ночи, детки!
– Дедушка Вилен, а расскажите перед сном ещё что-нибудь? – попросила Вероника шёпотом.
– Что же тебе рассказать, внученька?
– Почему вас так зовут?
– Вилен? Это в честь Владимира Ильича Ленина. По первым буквам, поняла? Знаешь, кто это такой? Нет? О-о-о… Это великий человек был, вождь народов. Он такую жизнь придумал, чтобы не было ни богатых, ни бедных, а все были равны и счастливы.
– Ага, и всех несогласных отправил в концлагеря, – подал голос Миша. – Я про него передачу смотрел.
– И ты им веришь, сынок? Эх ты… Они ж не знают ничего, придумывают всякую несуразицу, чтоб только людей баламутить. Вот послушай. Давным-давно, когда я ещё не родился, был у моей маменьки рушник расписной с узорами, на котором она папеньке каравай хлеба подносила, когда он усталый с поля домой возвращался. Покушает папенька хлеба и веселеет, и сил набирается, и всё у него в руках спорится. И вот однажды потерялся тот рушник, не могла маменька его найти. Уж и хлеб подоспел, и папенька вот-вот в дом войдёт, а рушника нет и нет – ни на печке, ни под лавкой, ни в сундуке. Погоревала маменька, да что делать – поднесла папеньке каравай без рушника, на тарелке просто. Покушал папенька, покушал, насытился, но так и остался на табурете сидеть – не набрался сил. И всё у него в тот день из рук валилось, и заснуть он не смог, так усталый наутро в поле и пошёл. Всю хату маменька вверх дном подняла – и в подвале искала, и на чердаке, и в амбаре – нет нигде рушника! Вернулся папенька с поля совсем измотанный, и даже хлеб не смог кушать – совсем худо ему стало. Уж что маменька ни делала – и огурчики ему подносила, и грибочки, и водочку – ни к чему не притронулся, всю ночь глаз не сомкнул, а на рассвете в поле зашаркал, медленно-медленно, как старик. За ту ночь маменька все глаза выплакала у его изголовья, а днём прилегла на минутку, и приснился ей сон, а во сне свёкор-негр покойный. Манит её пальцем и улыбается. Испугалась маменька страшно, но приблизилась, а свёкор-негр ей молвит ласковым голосом: найдётся рушник твой, милая, но обещай назвать первенца своего Виленом. И исчез. Проснулась маменька, а рушник перед нею лежит – выстиранный да выглаженный да накрахмаленный. Ох и радости было! А тут и папенька с поля – увидел рушник, просиял, хлебушка покушал, и все силы к нему в один миг возвратились. И через год, как и полагается, первенец родился, я то есть. Вот так меня Виленом и нарекли, детки…
