Павел Сутин - Эти двери не для всех
Дни рождения у них мистически совпадали – двадцать четвертое мая. Они уже собрались выходить, как позвонил Конрой и дурашливо сказал, что за ним заезжать не надо, он уже в "Ту степе", и, кстати, тут Машкин бывший, хотите – сам ему наваляю, хотите – вам оставлю. Черт его тянул за язык, мудака…
Машка подобралась, поскучнела и сказала: "Саш, давай куда-нибудь в другое место".
Берг взбесился, ничего не мог с собой поделать.
– Конрой там, Ванька с Гариком приедут туда! Тёма тоже! Какое нам дело до него?
Возьми себя в руки!
– Ну уступи, Саш, – просила Машка. – У меня день рождения.
– И у меня! – резонно отвечал Берг.
Гаривас сидел на кухне, курил и смотрел телевизор.
– Скажи ей, – попросил Берг, в сердцах хлопнув стопарь.
– Нет, – сказал Гаривас и отрицательно покачал головой. – Сам. Все сам.
– Я тебя прошу! – зашипел Берг. – Иди к ней! Поулыбайся, уболтай! Она тебя послушает!
– Нет, – сказал Гаривас. – Твоя женщина – ты и убалтывай.
– Ну и пошел в жопу! – в бешенстве сказал Берг.
Гаривас пожал плечами, аккуратно погасил сигарету и ушел.
Берг вдребезги разругался с Машкой, швырнул в стену духи, цветы и серебряный браслет, выпил три таблетки тазепама, стакан коньяка и уснул на кухне.
Утром, слава богу, Машка была дома.
– Прости, Саш, дурака сваляла…
Телефонные разговоры в ванной прекратились, спустя два месяца Машка вышла замуж за Берга. А Галка тогда же, на свадьбе, сказала Бергу:
– Сашок, поверь, мы очень ценим деликатность. Но еще больше мы ценим то, как в нужное время нас крепко берут за шкирку и отводят куда положено. Даже если со скандалом.
В комнате заиграла музыка. Танго. Танго!!! Пам-пам-пам-пам… У Галки было под сотню виниловых пластинок. Галкин отец многие годы был резидентом в Аргентине.
– Все вы – щенки! – объявляла Галка еще на институтских посиделках. – О вас газеты писали? А обо мне писали! Мне пять лет было, а обо мне писали газеты!
И она, смеясь, показывала всем вырезки из аргентинских газет: "Советский атташе по культуре Пасечников объявлен персона нон грата и в среду ночью покинул Буэнос-Айрес"*. На пожелтевшей газетной бумаге – фото. Мама несет спящую пятилетнюю Галку к трапу самолета. Спустя год Галкин отец Борис Борисович вновь был атташе по культуре и вновь резидентом – в Перу. А двойняшек Галка принесла в подоле, когда Папа Боря консультировал разведку Фиделя. В семье Пасечниковых культивировали "латино" – и кухню, и музыку. А вот Гариваса Папа Боря не терпел, хотя ко всему прочему был снисходителен – к гулянкам в просторной квартире на улице Куусинена, к диссидентскому пению, к терп-кому запаху шмали из комнат дочерей.
Младшая Галкина сестра Света вышла замуж за Федю Горчакова, Папибориного подчиненного и протеже, а во времена Галкиного студенчества была в свои пятнадцать-семнадцать конченой шалавой. Гаривас же как-то раз пылко сказал Папе Боре (Папа Боря снизошел до покровительственного разговора с юношеством):
– Специфика вашей профессиональной среды, Борис Борисович, еще в том, что подвизаются в ней, главным образом, обалдуи, циники и интриганы. И не надо, пожалуйста, красивых легенд про советские плащи и советские кинжалы.
Папиборины предтечи выкосили Гаривасу полсемьи, историю своей страны Гаривас знал, от гэбэшных сказок его натурально тошнило. Еще тогда, в студенчестве. А впоследствии Гаривас только укрепился в своем отношении к тайным службам. От чего, кстати, пострадала его дружба с Тёмой и Федей Горчаковым.
Вацек вошел в комнату – там стояли по стенам. Галка с Гариком танцевали. Вацек с удовольствием поглядел на Галку. Она танцевала. Она была интересна. Качнула бедрами – нет пяти лет из ее сорока двух. Быстрый поворот головы – еще минус пять. Короткий взгляд темных глаз, тряхнула челкой на третьем такте – вот та двадцатишестилетняя Галка… Крепкие тонкие лодыжки, круглые колени, гибкая спина… И сохнет во рту, и вспоминаешь, как она жарко дает, как сидит, голая, скрестив ноги и протягивает раскуренную сигарету…
– Вацек…
Вацек с нежностью и грустью смотрел на дружище Галку.
– Вацек, потанцуем?
Он обернулся.
Рядом с ним стояла Ленка Романова.
– Давай, Ленка, – сказал Вацек. – Потанцуем.
Он приобнял ее и повел. Куда ему было до Галки с Гариком. Но танго – он мог. Без излишеств, без чувственных прогибаний, без концентрированной страсти окраинных байресовских melonges. Но провести в полном согласии – мог.
– Теперь, Ленка, танго не танцуют, – сказал он в теплую Ленкину щеку.
– А что танцуют? – Романова ласково поглядела на Вацека и шагнула ближе.
"Какие у нас классные девки, – подумал Вацек. – Как мы их любили, боже, как мы их трахали! Они настоящие друзья – наши девки. До сих пор нас любят".
– Сальсу, – сказал Вацек. – Теперь танцуют сальсу. Знаешь, как танцуют сальсу в Берлине? Огненно!
– Я бы танцевала сальсу, – Романова усмехнулась. – И дракончика бы на жопе наколола. Если бы была помоложе.
– Куда моложе-то? – искренне сказал Вацек.
Танго закончилось, но Вацек видел, что Галка с Гариком друг от друга не отходят, ждут, когда пластинка опять заиграет. И Полетаев с Нинкой Зильберман тоже стоят рядом.
– Ленка, пойдем-ка на балкон, – сказал Вацек. – Я там полвечера провел. Привык.
Пойдем, покурим. Поговорим.
Романова вяло улыбнулась и сняла руки с плеч Вацека.
Опять зазвучало танго. Гарик с Галкой быстро обнялись, они что-то говорили друг другу, Гарик целовал Галку в ухо. Гарик, лысеющий толстячок, про которого Галка еще пятнадцать лет назад сказала: "Единственный настоящий мужик среди этих ковбоев Мальборо…" Боря Полетаев танцевал с Нинкой – она возвращала Борины руки со своих ягодиц на талию и гладила Борю по щеке.
"Девчонки как сговорились – все без мужей", – подумал Вацек.
Они с Романовой прошли между танцующими на балкон, Вацек галантно усадил Романову на табурет. Ванька спал в шезлонге и тихо постанывал.
– Переверни его на бок, – сказала Романова.
– Зачем? – не понял Вацек.
– За тем, – деловито сказала Романова. – Переверни. Он очень быстро нажрался. Я видела. Не надо на спине. Он уже блевал? Нет? Переверни его на бок!
Вацек опустил спинку шезлонга и перевернул Ваньку.
– Ты выпьешь? – спросил он.
– "Налить вам этой мерзости? Налейте…" Выпью.
Вацек нагнулся, взял бутылку массандровского портвейна. Ленка подхватила с перил стакан и протянула Вацеку.
Темнело. Стало прохладнее. После комнаты и танго – совсем хорошо.
– Гариваса все нет, – сказала Романова.
– Уж полночь близится, а Вовика все нет…
Вацеку всегда нравилась Романова. Она, в отличие от Галки, никогда не устраивала сцен.
Галка всем устраивала, и Романовой тоже – "Холодная сука!.." Галка была чересчур изобретательна. "I want it all, I want it now!" Кареглазая смуглая Галка некогда попыталась утащить в постель белокожую пепельноволосую Романову. "Обойдешься", – спокойно ответила ей Романова, Вацек слышал из соседней комнаты, это было на турбазе в Звенигороде.
Ленка была сдержанным и доброжелательным человеком, мастером спорта международного класса по лыжным гонкам. Она рано вышла замуж – на третьем курсе.
Ни с кем из компании у нее ничего не было, а с Гаривасом – было.
– И ничего, – сказала Романова. – Он еще приедет.
– Он еще покажет, – зачем-то сказал Вацек.
– Что покажет? Ах, покажет… Да. Покажет. Он всю жизнь показывает.
– А чего в нем такого особенного? – ревниво сказал Вацек.
– Ты сам знаешь… Но это не важно… У нас, – Романова кивнула в сторону комнаты, – куда ни плюнь, попадешь в особенного. Укомплектованы страстями по самое не могу. И все друг на друге завязаны. Вот черт! Все друг на друге завязаны! Не сейчас, так когда-то. А Вовка для наших – как та точка, которую ловят глазами, когда крутят двадцать четыре фуэте.
– Ленка, а что у тебя с ним не срослось? – грубовато спросил Вацек.
Романова слегка удивленно посмотрела на Вацека и ответила:
– Он трус.
– Да ладно!
– Помнишь, как я замуж вышла? – задумчиво спросила Ленка.
– Конечно, – кивнул Вацек. Он до сих пор чувствовал досаду от того, что их милая Ленка стала женой какого-то неизвестного поца.
– Это был обычный, нормальный студенческий "замуж", – сказала Романова. – Через год Антон родился. Через пять лет развелись. Два года спали врозь. Тут Гаривас вспыхнул. Загорелся. Увез нас с Антошкой к себе. Потом поехали в Новый Свет. В августе.
– А потом?
– Потом он испугался. Дрянь. Слабак. Антошка к нему сразу привыкать не пожелал.
Родители мои уперлись. Вовка же инфантилен! Дарить – умеет, помогать – умеет. А свою жизнь менять – не умеет.
– Развели вы вокруг него… – недовольно сказал Вацек. – Пуп земли. Красноармеец Сухов…
– Зато он всех объединяет, – неожиданно рассмеялась Романова. – Его все любят, и он всех объединяет!
