Павел Сутин - Эти двери не для всех
– Какого кролика?
– В духовке у меня кролик, – Галка вытянула из пачки сигарету. – На кошку похож.
Она что-то шепнула Романовой, и они вместе пошли из комнаты.
"Не тает ночь и не проходит… А на Оке, а над Окой…" – пели Конрой с Тёмой.
– У тебя что – тоже зуб на Гариваса? – спросил Вацек.
– Что значит "тоже"? – не понял Майкл. – У кого еще на него зуб?
– У Галки.
– А еще у кого?
– Ну вот… у Галки еще…
– Ясно, – ухмыльнулся Майкл. – Гаривас – то, Гаривас – се. Если человек сам по себе, то люди просто кушать спокойно не могут. Ты вот что. Ты Галку в голову не бери. Я всю их историю хорошо представляю. Там все ясно как день. У них свой скелет в шкафу. Галка обожает тонкие психологизмы. Трепло она вообще, наша Галка… Это при том, что ей наплевать, что человек, к примеру, с дежурства. А утром пожрать не даст. Спит.
– Ты-то откуда знаешь?
– Это я-то откуда знаю?
– Ах, ну да…
– А Гаривас… Вовка пулю на себя возьмет, если увидит встречное движение.
Галька, поди, ему тогда любовь наобещала, а потом стала нервы трепать. А у Гариваса разговор короткий. Надел кепку и – пока. Что для Галки свобода маневра, то для Гариваса простая нечестность. Вот так. А ты ведь у него сейчас, да?
– Я вообще-то в Институте. Ну, и у него тоже.
– И как тебе у него?
– Даже не знаю, – сказал Вацек. – Я не в штате. Так – обложки, титулы…
Тут Вацек подумал, что теперь может легко уйти из Института. Есть куда уходить.
И все благодаря Гаривасу. Два года назад Вовка пригласил Вацека во "Время и мир", теперь почти всю графику в журнале рисовал Вацек. И это Гаривас помог Вацеку создать профессиональную репутацию. Гаривас настойчиво вытягивал Вацека на все мероприятия в Домжуре. И Гаривас очень поощрял заказы "Монитора",
"Большого Города", он просто радовался, когда главного графика "Времени и мира" начинали сманивать на сторону.
Майкл вернулся в комнату, а Вацек стоял и думал, скольким он обязан Гаривасу, всегдашней его хорошей снисходительности.
"И вот ведь черт – рукоплескал всегда моему рисованию. Переоценивал. Я левой ногой накалякаю, а он – трудяга, мускулистый романтик, умный – всю эту дребедень обсасывает, подвергает анализу, тенденции-фигенции усматривает. И жить хочется после этого. Да и рисую лучше. Потому что хочется еще и соответствовать его исключительно завышенному мнению о моей абсолютно заурядной персоне".
– Ты чего тут один?
Вацек вздрогнул. Рядом с ним стоял Конрой. Пение в комнате утихло – Конроя больше не было в комнате.
Конрой сел на стул и закурил.
– Ты бы притормозил, певун, – нелюбезно посоветовал Вацек. – Нажрешься.
– Отлезь, гнида, – ответил Конрой. – Кстати, мамочка, что тут у тебя за совещание? То Галина, то Миха…
– Да все Гаривас. Про Гариваса говорим.
– А чего про него говорить? Про него потом в учебниках пропишут. И бюст… на родине героя. Хороший человек. Самодостаточный. Он мне звонил на той неделе, сказал, что тебе заплатят за какой-то альбом.
– Сам ты – альбом. За альманах.
– Вот-вот. За альманах. Тебе когда заплатят за альманах, ты денежки отложи. И поедем с Бергом в Червинье. В феврале. А?
– Дожить надо до февраля. Пойдем, столы сдвинем, потанцуем. Девки хотят потанцевать, я же вижу.
– Да попозже.
– Попозже ты нажрешься.
– Отлезь, гнида. А где Гаривас?
– Не, это массовый психоз. Мы же собрались праздновать Галкину квартиру. И все разговоры, заметь, о Гаривасе.
– А что тут странного? – рассудительно произнес Конрой. – Он это… заметный человек.
На балкон, потеснив Конроя, вышел Ванька.
– Конрой! Перестрой гитару, – требовательно сказал Ванька. – Будь другом, перестрой гитару.
Ванька в компании любил попеть, но у него что-то странное было со слухом – совершенно отсутствовало сопряжение. Слышал он все верно, но с трудом воспроизводил. К тому же Конрой оставлял после себя гитару на семиструнном строе.
– Чего вы тут засели? "А чо это вы тут делаете, а?" Курите, отцы? Хорошую сигарету хотите? – Ванька протянул им пачку.
Он неделю назад вернулся из Сент-Луиса и привез огромное количество "солдатского", как до сих пор принято говорить, стиляжного "Кэмела" – крепчайшего, простого, вкусного, без фильтра*.
– Сколько раз, Иван, тебя Минздрав предупреждал? – грозно спросил Конрой.
– Вань, – сказал Вацек и подмигнул Конрою, – кого тут не хватает?
– В каком смысле? – Ванька оглянулся на гостей. – Гариваса не хватает. А ты что имел в виду?
– Ответ положительный, – вздохнул Конрой.
Он встал со стула и увел Ваньку перестраивать гитару.
Вацек посмотрел им вслед и стал вспоминать, как Гаривас летал в Пекин.
Это случилось два года назад.
У Ваньки погибала жена. От лимфогранулематоза. Ванька исхудал, посерел, метался во все стороны, как курица по проезжей части. То он пробивался на прием к генералам науки, то отыскивал целителей.
Генералы солидно сопели, превозмогали свою чрезвычайную занятость. Целители много говорили. К одному целителю Ванька, на беду целителя, пришел с Гаривасом.
Целитель жил в Сокольниках, плотный, седенький, бодрый.
Когда Ванька с Гаривасом вошли, в прихожей сидели отец безнадежного семилетнего мальчишки с лимфолейкозом и осунувшийся цирковой атлет с остеосаркомой. Чудодей с порога объявил, что денег брать не станет, потом сделал несколько осторожных оговорок. Некоторое время Гаривас слушал. После того как целитель прописал мальчишке браслеты из меди и пластины из олова, Гаривас шумно вздохнул, взял целителя за воротник, несколько раз сильно тряхнул и неинтеллигентно спросил:
– Что же ты, сука, ебешь мозги несчастным людям?
На следующий день Валера Новиков отвел Ваньку к доктору Киму. Валера сказал, что Виктор Ким – доктор наук, его выжили из "Блохинвальда", он слишком громко говорил о том, что официальная онкология преступно задавила неофициальную.
Валера заговорил с Кимом на их птичьем языке, Ванька увидел, что Валера слушает Кима внимательно и почтительно.
– Он очень грамотный. Правильный, – сказал Валера, когда Ким вышел из кабинета.
– Он ей поможет. Если я что-то понимаю в людях.
Ким приносил Ванькиной жене какие-то отвары – ее перестало тошнить, она начала есть (потом, когда было совсем плохо, Ким приносил комки опия – это помогало лучше аптечных наркотиков). Ким подолгу говорил с ней и просил Ваньку в это время к ним не входить, – и она перестала плакать часами, чаще вставала, она как-то сосредоточилась. К тому времени Ванька списался с двумя американскими и тремя европейскими клиниками. Из четырех клиник ответили, что время упущено, а из пятой прислали подробные рекомендации, как правильно подготовить свою жену к смерти. Типа, чтобы она все верно понимала и не обижалась.
– Все неправильно, – грустно сказал Ким через три недели. – С самого начала все нужно было делать не так. Но ведь вы этого знать не могли.
Он сам проводил Ваньку в китайскую лечебницу на Мосфильмовской. Там присюсюкивающий моложавый доктор сказал Ваньке вежливо и прямо, без восточных околичностей:
– При этой болезни очень трудно помочь. Трудно, даже если лечить сразу, даже если лечить китаянку, которая всю жизнь жила и питалась, как китаянка. У нас в Китае существует сеть лечебниц, – он быстро произнес китайское слово, – там занимаются такими болезнями. Я напишу туда.
– Но вы же китайский врач. Вы же учились… – Ванька глядел собачьими глазами.
– Я учился в Германии, – сказал врач. – Но этому я тоже учился. Я буду ее лечить. Мне нужны лекарства. Запишите. – И он стал надиктовывать труднопроизносимые транскрипции.
Тут опять появился Гаривас. Он накануне звонил Валере, потом Киму.
– Дай мне тот списочек, – сказал Гаривас. – Все равно мне туда лететь.
Позже выяснилось, что это было не "все равно". Гаривас планировал серию статей о литературном наследии русской колонии. Но лететь предстояло не в Пекин, а в Харбин. И не самому Гаривасу, а кому-то из его сотрудников. Но, так или иначе, Гаривас улетел в Пекин и привез много мешочков и коробочек с порошками и пилюлями. Ванькина жена вскоре умерла, но Вацек, Берг, Ванька и все остальные запомнили, как Гаривас без разговоров летал в Пекин.
– Ух ты! – бодро сказал Ванька за спиной у Вацека. – Ух ты, как я наелся!
Он пошатнулся, нетвердо прошел мимо Вацека и оперся о перила. На просторном балконе была заштабелевана всякая хурда-мурда – велосипед "Урал", торшер без абажура, рассохшаяся тумбочка, кафельная плитка, стопки старых журналов, завернутые в полиэтилен.
Ванька шумно вытащил шезлонг, неверными движениями разложил, постоял, прицеливаясь, и со скрипом улегся.
– Вот, – одобрительно сказал он. – Здесь и ляжем. Здесь, значит, станем отдыхать. А ты, Вацек, не пускай ко мне никого… пожалуйста.
И через несколько секунд он спал, отвесив нижнюю губу.
