Павел Сутин - Эти двери не для всех
– "Даже память не обязательна для любви… Есть земля живых и земля мертвых, и мост между ними – любовь. Единственный смысл, единственное спасение…" – замогильным голосом сказал Вацек.
Романова светло улыбнулась и растормошила Вацеку волосы.
– Верно, – сказала она. – И нечего вспоминать плохое.
– Знаешь, что я тебе скажу. – Вацек поставил стакан на пол, взял Ленку за руку и поцеловал прохладную ладонь. – Женщина не должна быть такой умной. Машина думать не может – машина должна ехать.
– Вацек! – Галка выглянула на балкон. – Вацек! Быстро! Растащи их!
Вацек раздраженно поморщился и шагнул за Галкой. Он много лет разнимал Гарика с Майклом, потому что те начинали с литературы, а заканчивали старыми обидами.
Когда Вацек вошел, Майкл с Гариком уже сопели по разным углам, их разнял Витя.
– Ну, чего ты, Гаря. – Витя держал Бравика за локоть и успокаивал. – Конечно, поколение ему обязано. И мы обязаны.
Наверное, Майкл прошелся по кому-то из светочей, "делать жизнь с кого".
– Никто, видишь ли, никому не обязан, блядь. – Гарик Браверман слабо вырывался.
– Он воевал, он сидел, он литературу делал. А ему никто не обязан! Ты ведь, мать твою, и детям своим так станешь объяснять – что никто никому ничем не обязан! А существует только индивид, белокурая бестия, с ее сраными воззрениями и сраными достижениями!
– Да не воевать же надо было, баран! А семью спасать! Себя спасать! – выкрикнул Майкл и попытался вернуться к барьеру, но Нинка твердо усадила его на диван. – Не было в той войне победителей! Не было! Ты-то не дед-пердед, живот в орденах, ты-то должен понимать! Это потом навертели вокруг мифологии! Одно рабство победило другое рабство! Он за Эльбу мог уйти! Мог – и опять себя в рабы записал! И детей своих в рабы записал!..
Но они уже успокаивались. У Бравика имелся очень типичный комплекс – "воевал, сидел, делал литературу". Вацек, по простоте душевной, не раз пытался объяснить Бравику, что раз уж на то пошло, то людям пристало только делать литературу, а на остальное людей обрекала жуткая эпоха и брутальная самопожирающая страна. Но Бравик, кажется, в детстве не доиграл в войнушку. Бравик, прекрасный хирург, ощущал себя неполноценным. А может быть, так испытывал вину перед теми, кого почитал. Бравика вообще надо было отправить за впечатлениями к Вите Князькину.
Витя не сидел, не писал, но навоевался досыта. Но они бы друг друга не поняли.
Все-таки Бравик был умственный, а Вите муторно было вспоминать политотделы, дизентерию, то, как он штык-ножом отрезал голову своему комэску – голова держалась на кожном лоскуте, иначе извлечь тело из расплющенного вертолета было невозможно…
– Гариваса на тебя нет, романтик долбаный, – зло, но уже негромко сказал Майкл.
– Он бы тебя укоротил.
– Сталина на меня нет, – огрызнулся Бравик.
Галка, досадливо поджав губы, меняла пластинку. Нинка придерживала Майкла за плечо и по-матерински смотрела на него.
Нинка жила между Москвой, Хайфой и Нью-Йорком. В Хайфе жили родители. Нью-Йорк она обожала так, как могут обожать его только люди, полжизни прожившие при советской власти. А в Москве жил Мишка, в которого злоязыкая Нинка была – тайно для Мишки и явно для всех – влюблена с первого курса.
"Рядом с Мишей я чувствую себя мужчиной!" – смеялась Нинка, пока у нее была еще охота смеяться.
Вацек оглядел гостей.
Боря Полетаев уныло кушал салат. Саша Берг, горнолыжный человек, листал альбом с фотографиями. Конрой (он самовольно влез в духовку), шкодливо улыбаясь, откусывал от кроличьей ноги. Федя Горчаков – Фриц – тихо разговаривал по сотовому телефону. Тёма Белов, доставая из нагрудного кармана рубашки сигареты, осторожно пробирался на балкон, в левой руке он бережно нес полную рюмку водки.
Они собрались здесь, чтобы отпраздновать новую квартиру друга Галки.
"…По наступление дня пятидесятницы все они были единодушно вместе…" И тогда, как в плохой пьесе, грянул дверной звонок.
Все наконец замолчали. Звонок грянул вновь. В Галкиной квартире стало тихо.
Потому что все ждали Гариваса.
Сюрпризы Гариваса, зима 99-го
"ЭТИ ДВЕРИ НЕ ДЛЯ ВСЕХ"
Посвящается Владимиру Петровичу Сергееву (Гаривасу).
Сюжет подарен мне моей женой Ирой.
Я устал сбивать подошвы о булыжник мостовых, И английский мелкий дождик сеет дрожь в костях моих.
Редьярд Киплинг "Мандалей" – Ага! – азартно сказал Гаривас. – И ты, значит, тоже считаешь, что солдат главнее физика?
– Нет же! Не так! – Берг махнул рукой. – Период первичного накопления капитала многое ставит на места!
– И что же в этот благословенный период так удачно ставится на места, а Берг? – утомленно спросил Гаривас. Гаривасу был скучен период первичного накопления.
– Я вижу, тебе мои нынешние кореша не нравятся, – запальчиво сказал Берг.
– Да с чего ты взял, что они мне не нравятся?
– Ну, у меня глаза есть…
– Ладно, с другого бока зайдем – а чем они тебе так нравятся?
– Вот! – Берг воздел указательный палец. – Объясню. Изволь. У меня к ним, понимаешь, такое отношение… Вот как тебе сказать… "Брат-храбрец"… да!
Понимаешь?* – Прекрасно понимаю. – Гаривас кивнул.
Берг махнул рюмку.
– Ты вчера нос воротил за столом.
– Кто нос воротил?
– Ты. Невежливо себя вел. Натан тебе рассказывал про корма, а ты скучал.
– Саня! Окстись! Ну какое мне, на хер, дело до куриной еды?!
– Хейфецы купили помойку и сделали из нее конфету! Они мне здорово нравятся! У них не было папика за спиной – и у меня не было! У них – птицефабрика, у меня – магазин. У нас с ними одна группа крови. Ты когда-нибудь слышал такое слово – "партнеры"?
– Я слово дал. Купеческое слово, – ехидно сказал Гаривас. – Саня, ты просто увлечен. Остынь.
– У нас же всегда: по ноль-семь и – о поэзии, – презрительно сказал Берг.
– Ну, дружок. – Гаривас развел руками. – Кто же виноват, что у твоих нынешних корешей не в чести поэзия? Да, впрочем, и проза. И кто виноват в том, что ты был интеллигентом, а стал бизнесменом?
– Да. Тебе это скучно. Но в том, чтобы прокормить семью, есть своя поэзия, – убежденно сказал Берг. – В это сучье время…
– В это сучье время надо почаще вспоминать о поэзии, – сквозь зубы сказал Гаривас и закурил.
Берг недовольно промолчал. От Машки, своей жены, он перенял неприязнь к отвлеченным разговорам. Машка, слыша малопонятное, становилась агрессивна.
Стоило Гаривасу произнести "трансцендентно", – Машка шумно вставала и меняла блюда. А коли Гаривас не унимался и говорил "имманентно", – она подавала чай, и из этого следовало, что "гости закончились и всем пора".
Берг с Гаривасом в пятницу вечером сидели в маленьком офисе на втором этаже магазина "Berg Ski Location", разговаривали, попивали коньяк, курили, никуда не торопились. Час назад Берг позвонил Машке и предупредил, что задержится, потому что приехал Гаривас.
Машка не возражала.
На углу серого письменного стола, рядом с тарелкой тонко нарезанной бастурмы, рюмками и бутылкой коньяка "Васпуракан" стояла пара ботинок "Доломит". Ботинки сверкали никелированными клипсами и бликовали гладкими шоколадными боками.
Ботинки хотелось лизнуть.
– А за ботинки ты еще скажешь спасибо, – сказал Берг.
Гаривас кивнул. Ботинки обошлись ему очень дешево, он уже второй год покупал инвентарь в "Berg Ski Location".
– Третья клипса утягивает пятку, – сказал Берг. – Утром надеваешь, вечером снимаешь. И весь день – как дома у мамы.
Гаривас еще раз кивнул. Он знал, что Берг сам катается в "Доломитах". У Берга была оперированная стопа, он знал толк в ботинках.
– Хейфецы кормят свои семьи, – миролюбиво сказал Берг. – Их жены могут заниматься детьми. В этом есть своя поэзия. И Хейфецы – приличные люди.
– Да я же не спорю, – сказал Гаривас. – И Хейфецов уважаю.
Это значило: "Я тебя уважаю, Берг. И мнение твое уважаю, не рефлексируй. Но время все равно – сучье". Натан Хейфец и Гриша Хейфец были порядочные, умеренно богатые, способные люди. Берг два года ставил их, плоскостопых, на лыжи. Он выкатывал их в Терсколе и Цермате. И они помогли Бергу открыть "Berg Ski Location".
– Время… Время как время… Бывало и хуже время. – Гаривас завел руки за затылок и мощно, похрустывая, потянулся. – "Времена не выбирают – в них живут и умирают…" Но вот какая штука – хорошим людям природа иногда приоткрывает некие потаенные двери. Эти двери не для всех.
– Чего? – недовольно покосился Берг. – Мистика-схоластика. Попроще, Вова, попроще…
– Плесни, – попросил Гаривас.
Берг разлил коньяк. Они чокнулись, выпили.
– Хочешь, врежу по твоему марксизму-материализму? – лениво спросил Гаривас и стал жевать с кожурой лимонный кружок.
– Проще, проще, Вова, – повторил Берг и взял ломтик бастурмы.
– Покатаемся завтра?
– Конечно, – сказал Берг и с удовольствием съел бастурму. – Тебе вообще надо больше кататься. У тебя живот.
