Эльмира Нетесова - Колымское эхо
— А вы чего вернулись? Иль не простились с кем?
— Я припомнил свой должок перед ребятишками. Их навестить нужно завтра с утра. Попрошу прощения у них. Может, отпустят мне грехи. Не хочу проклятий в спину. Тяжело так уходить. Разрешишь ты мне ночь переночевать у тебя?
— Ночуй, пожалуйста!
— А в чем ты перед ними виноват?
— Одного поставил под пулю за то, что деревенскую корову прямо из стада к бабке угнал. За это ему председатель не простил. Подал заявление, расстрел потребовал. Я сроком заменил. Ну, да не повезло. Его грозой убило вместе с коровой, когда перегонял на ферму. Уж так не повезло пацану. Второй — рыбу глушил динамитом. И тоже попался. Тому срок дали на всю катушку. А в доме шесть детей младше его, всем жрать охота. Отец в лесу замерз. Семья вовсе без кормильца осталась. Еле выжили. И только мальчишка подрастать стал, в лесу на кабана напоролся. Тот секач мощным был. Мальчишка с ним не справился. Так и разнес в клочья. Все я их в последние дни во сне вижу. Да так нехорошо. Пора бы мне от своей вины очиститься.
— А секач сам на пацана бросился? — спросила Варя.
— Конечно сам. У мальчонки всего-то перочинный нож был. Да и тот лежал в кармане сложенный. С таким на кабанов не ходят.
— А за что судили, если пацан не виноват.
— Кого было судить? Он мертвым был. Кабан убил. А за то судили, что на поросят охотился. Запрещена была охота на молодняк в то время. Но он свиньи не увидел. Думал, что убежит, но не получилось. И штраф за того поросенка наложили на всю семью. Они совсем недавно за него рассчитались.
— Да еще с Дуняшкой прощусь. Эта и вовсе ни при чем. С телеги сноп зерна упал. Она подняла и понесла зерно следом. Телегу не смогла догнать. Зато ее нагнали. На целых десять лет упекли. Дуняшка кровавыми слезами не раз умылась, а ничего никому не сумела доказать. Ей никто не поверил.
— Ты знаешь, Варь, здесь перед каждой могилой можно прощение просить. Смотришь, и душа кровью обливается. Убит, расстрелян, замучен... Вроде для жизни человечьей нет других слов. А для чего человек родился? Чтоб все терпеть и плакать, ведь смеяться и не приходилось.
— С детства знали голод и горе. Я сама не знаю, зачем выжила и выросла. Никого вокруг, только я одна, как былинка среди Колымы. Кому нужна и зачем, сама не знаю.
— Вот потому говорю, обдумай свою жизнь. Зациклилась на своей Колыме, а ведь жизнь бывает и другою, с облаками в небе, с караванами птиц над головой, с цветущими садами, с голубыми водами в реках, зеленой травой под босыми ногами, со стрекозами, с теплым куском хлеба, с объятием любимого, с первым трепетным поцелуем, какой зовется любовью. Ты оглядись, это твое, родное. Хватит слепнуть от снегов, морозящих душу. Не давай себя убить морозам. Ведь ты столько пережила и перенесла, что давно достойна самого большого человеческого счастья. Ты улыбнись ему, раскинь руки, как когда-то навстречу солнцу, и беги за ним днем и ночью. Никому не верь, только своему сердцу. Оно никогда не подведет и не обманет тебя. Ему ты сможешь довериться, как себе, и сказать:
зоз
— Я люблю тебя, Аслан! Больше своей жизни тебя люблю. Ты — мое единственное счастье!
— Вот этого я никогда не скажу ему,— заявила Варя уверенно.
— Женщина никогда не может быть уверена, что скажет она в следующий момент.
— Я за себя в этом смысле ручаюсь! — ответила Варя жестко.
— Никогда не ручайся. В свое время я на том погорел. Не хотел предлагать руку, а как видишь, предложил и очень пожалел о том. Не всегда человек командует своими поступками. Случается, что они опережают разумные мысли.
— Скажи, а ты свою жену не видел?
— Сына встречал недавно. Как раз перед самым отъездом сюда. В гостинице встретились.
Я бы и не узнал, он сам окликнул. Отозвал в сторону, к окну. Поговорить решил. Я не уклонился, хотя говорить, если честно признаться, было не о чем. Слишком много лет прошло, и я отвык от них. Оказалось, они неплохо устроились. Живут в хорошей квартире в Магадане. Мать повторно вышла замуж. Сын женат. У него есть ребенок, так что я дед. Они знают
о моей реабилитации и простили меня. Правда, для этого понадобилось очень много лет. Но зато теперь все в порядке, каждый доволен и никто не жалеет о случившемся. Он даже не посетовал, что рос без отца. Меня, конечно, ни о чем не спросил. Только оглядел пристально и неприлично сморщился. Меня это не задело. Мы слишком разные. Он воспитан в духе матери и обращает внимание на внешние данные. На одежду, обувь, стрижку, короче, мимо чего я прохожу, не заметив. А он мне по ходу сделал несколько замечаний.
— Смешно, человек спросил, почему я не брит и не спросил, давно ли я ел. А уж предложить такое тем более не догадался.
— Расстались мы с ним холодно, как чужие, малознакомые люди. Поверишь, даже не обменялись ни адресами, ни телефонами. Увиделись случайно и также расстались.
— Он преуспевающий щеголь. Все у него в порядке. Но ничего похожего на меня. Вылитая мать. Ее портрет и повторение. Тоже осуждение и презрение в глазах. В каждом слове холод, в голове одни сквозняки. Я так обрадовался, когда мы расстались, словно от нежеланного знакомого избавился. Случается такое. Решил для себя избегать дальнейших встреч с ним.
— Так если вы не знаете, где он живет и работает, как сможете увидеться? — удивилась Варя.
— Не забывай, я в прошлом прокурор. И разыскать человека в Магадане мне не сложно. Стоит только захотеть. Но желания не возникло ни у него, ни у меня. Вот тебе и родные люди. Казалось бы, самые близкие. А общего ничего нет. Лучше не иметь таких родственников. Хорошо, что без матери был. Эта на весь свет меня бы осудила.
— Как же женился на ней?
— По глупости!
— Сослепу, наверное.
— Молодой был. Опыта не было.
— Сын так ничего и не спросил?
— Ну, о реабилитации осведомлен. Дальнейшее ему неинтересно. Я, понятное дело, не стал навязывать свои темы. Поговорили обо всем и ни о чем. Даже смешно. Ну, да Бог с ним, этого еще клюнет в задницу жареный петух. Самостоятельно он не стоит на ногах.
— А вам его не жаль?
— Пока нет к тому повода.
— Знаешь, в его возрасте я был самостоятельнее. Конечно, допускал ошибки по молодости, но и спасал людей. Целые семьи, жизни отпускал, снимал с них наказание, рисковал своею головой и жизнью.
— Игорь, я о том наслышана от наших, даже от своих девчат. А уж эти не сбрешут, не приукрасят. Это же надо решиться сразу на восемь человек, на их приговоры протесты написать. Четыре сразу были удовлетворены. И вышли люди на волю. Этот день им никогда не забыть. А только ли они! Ребятишек пачками из зоны освобождал. Они и теперь это помнят. Может, если б не ты, не дожили до воли. Практически ты им вторую жизнь подарил.
— Не заходись, Варь. Это моя обычная работа. Времени было мало. Вот в чем беда. На всех не разорваться. Я знал, что много невинных отбывают сроки. Но как помочь всем, на это не хватало ни сил, ни времени.
— А жаль! Сколько людей дожили бы до этого дня,— вздохнула Варя с сожалением.
— Случалось, освобождали иных из зоны, а он через пол года снова туда попадает. Вот где обидно было. Так вот мужика освободили. Он жену, председателя сельсовета, все время колошматил. Но, видно, не без дела дубасил. А вернулся домой, застал с каким-то чмо и обоих урыл одним заходом. Месяца не прошло, снова в зону вернули.
— Так стоило его выпускать? Он теперь так и умрет в тюрьме. Не выйдет на волю.
— А у нас бабка была. Жила в бараке. Хромая, кособокая, с одним глазом. Увечий куча. Ох, и скандальная карга. Она своего деда все время колотила чем попало. То стиральной доской, утюгом, каталкой. Сама ему по пояс. А доставала всюду. Ну, старик терпел, сколько мог. Весь в шишках и синяках ходил. Совестно на человека смотреть было. За всякую мелочь придиралась к нему. Ну, вот так и ляпнул:
