Марк Хелприн - Солдат великой войны
— Подождите, — прошептал Алессандро. — Зря кипятитесь. Нас никто не видел. Давайте просто вернемся, пока они не начали стрелять. Волноваться пока не о чем.
— Скажи мне, что ты не боишься, — потребовал Эвридика.
— Разве он говорил, что не боится? — спросил Гварилья. — Он сказал, что не волнуется. Это другое. Мы всегда боимся, но мы не волнуемся…
— Это верно, — подтвердил Алессандро.
— Пока что они не начали стрелять. И не надо так бояться смерти, говнюк, а не то из-за тебя убьют и всех нас.
— Так, значит, такое бывает? — язвительно фыркнул Эвридика.
— Да! — подтвердил Гварилья. — Ты не пробыл здесь и десяти минут, паршивый щербатый трусохвост. Ты ничего не знаешь. Я воюю уже год. — Лицо Гварильи окаменело. — Именно так все и происходит.
— Никто не знает, как и что происходит, — вставил Алессандро. — Двигаем.
Они поплыли влево, против течения, в ряд, работая руками и ногами, рассекая бурлящую воду, быстро продвигаясь вперед, удивляясь собственной силе, и когда добрались до заводи, не сказали друг другу ни слова: все и так знали, что тут шлепать руками по воде нельзя. С уставшими от борьбы с течением мышцами, они гребли под водой, осторожно выныривая, чтобы набрать полную грудь воздуха, вновь медленно уходили под воду и плыли дальше. Алессандро вел их сквозь тьму. Они могли следовать за ним, потому что чувствовали завихрения воды от его гребков, а иногда, у самой поверхности, видели, как лунный свет отражался от его пяток. Потом ползком по мелководью добрались до того места, где входили в воду.
— Почему бы просто не побежать? — спросил Гварилья. — Когда они спохватятся, мы уже будем на середине подъема, а пока выпустят осветительные мины, мы уже будем в безопасности.
— Не нужны им осветительные мины. В том-то и дело. И потом, если мы побежим, нас точно заметят. Может, и придется бежать на второй половине подъема, но пока пойдем тихо.
— Поползем? — полюбопытствовал Эвридика.
— Зачем? — спросил Алессандро. — На склоне мы как на ладони. Разницы никакой. Держись подальше от валунов. Пригибайся, словно ты тоже валун. Замирай на подольше. Ну, понимаешь, играй в индейца.
Едва с губ Алессандро слетело последнее слово, они услышали минометный выстрел.
— Бежим! — крикнул Алессандро, вопреки тому, что он сам только что сказал. Они бросились бежать, перескакивая через валуны, ударяя ноги, прислушиваясь к посвисту мины. — Не останавливайтесь, пока она не взорвется. Поначалу она их ослепит.
Эвридика выполнял указания. Осветительная мина залила реку и склон ярким дневным светом.
— Прячься! — крикнул Алессандро. Он и Гварилья спрятались за валуны в начале подъема. Эвридика тоже, но чуть позже. Они услышали пальбу на севере и на юге: беспорядочные выстрелы, свидетельствующие, что пока стреляют наугад.
— Они нас видят! — прокричал Эвридика.
— Нет, не видят, — возразил Гварилья.
Последовал еще один минометный выстрел, потом третий, четвертый, определенно в их направлении.
— Видят, — согласился Алессандро.
— Почему бы нам не остаться за валунами? — спросил Эвридика, срываясь голосом на фальцет. — Мы тут в укрытии.
— Это ты так думаешь, чертов говнюк. — Гварилья говорил так быстро, что слова сливались в одно. — Если бросят разрывную мину выше по склону, нам хана.
— Бежим, — приказал Алессандро.
Они снова побежали, когда три осветительные мины еще посвистывали над головой. Потом они вспыхнули, одна за другой. От слепящего света они едва не остановились. Четыре осветительные мины превратили ночь в ясный день, так что им не оставалось ничего, кроме как прибавить скорости.
Солдаты с Колокольни воздерживались от ответного огня, не хотели злить австрийцев, которые могли ударить по склону всей огневой мощью, но враг уже заметил три одинокие фигурки. В десяти метрах от колючей проволоки склон взрыла пулеметная очередь. Пришлось остановиться. Они опять спрятались за валунами, но размер последних оставлял желать лучшего. Осколки пуль и каменная крошка летели со всех сторон и во все стороны.
Что-то ударило Алессандро в шею, под самым кадыком. Потекла кровь, но он мог дышать. Эвридика закричал.
— Не ори, выдохнешься, — бросил ему Гварилья, с трудом выдавливая слова.
Алессандро поднял голову и увидел, как что-то летит из Колокольни, вращаясь в воздухе, закрывая звезды.
— Гениально! — прокричал он. — Гениально! Они собираются ослепить их фосфором. Приготовьтесь…
Двадцать фосфорных гранат перелетели через парапет. Миновали троицу и взорвались на склоне, ослепив всех, кто смотрел на них. Австрийские пулеметчики прекратили огонь на десять или пятнадцать секунд, а когда зрение к ним вернулось, купальщики уже миновали заграждения из колючей проволоки и вернулись в Колокольню.
Узкий тоннель привел их в cortile, где они обнаружили, что у Алессандро глубокая рана на шее, и грудь залита кровью. Гварилья получил пулю в бедро. Он испугался, что она по-прежнему в ране, торопливо осмотрел ногу, нашел выходное отверстие, и на лице отразилась безмерная радость. Он напоминал человека, который только что выиграл деньги на ипподроме.
Эвридика страшно гордился собой.
— Я не умер, — воскликнул он. — Я опять не умер.
— Теперь они знают, что мы купаемся, — пожаловался Алессандро, пока один из сбежавшихся солдат прижимал марлевую салфетку к его ране.
— Может, и нет, — возразил Микроскоп. — Может, они думают, что мы просто ходим гулять полуголыми.
— Надеюсь на это, — Гварилья согнулся от боли. — Надеюсь, что именно так они и думают, это гребаные говняные австрийцы.
— Больше никаких заплывов! — скомандовал Гитарист.
— Это уже и неважно, — заметил Алессандро. — Холодновато становится для купания.
* * *На солнце, в укрытых от ветра местах жара еще чувствовалась, но в тени солдаты уже надевали гимнастерки. И хотя полдюжина мужчин, голых по пояс, еще сидела во внутреннем дворе, ловя последнее летнее солнце, Алессандро, Эвридика и Гитарист, находившиеся в бункере, где хранились карты, надели шерстяные свитера. Сумрак бункера усиливал яркость дневного света, и они ясно и отчетливо видели далекие горы.
Амбразуры смотрели на север. Из них открывался прекрасный вид на оба берега до самого поворота русла, который находился так далеко, что до него не долетела бы пуля из трофейного «Маузера-98» Алессандро, более точной и удобной винтовки, чем итальянские «Мартини»[42]. Укороченный штык существенно повышал ее эффективность в ближнем бою. Алессандро никогда не использовал штык и надеялся, что до этого и не дойдет, но, согласно приказу, его следовало держать примкнутым и зачехленным, что усложняло перемещение в тесноте как в бункере, так и в окопах.
Хотя Алессандро предпочел бы греться на солнышке, он получил приказ наблюдать за северным сектором с шести утра до позднего вечера. Сидел на плетеном стуле у центральной бойницы и всматривался вдаль. Нижняя часть бойницы была уже верхней. Винтовка лежала на дне бойницы, пристрелянная на расстояние двести метров, штык Алессандро снял и приставил к стене. На треноге, установленной на прикладе, на уровне глаз крепилась подзорная труба. Линзы диаметром восемьдесят миллиметров обеспечивали двадцатикратное увеличение, позволяя любоваться далекими горами.
Далеко на севере лежала снежная белизна Тироля, сердца Австрии. То, что даже вражеская страна может выглядеть столь чистой и прекрасной, вселяло в Алессандро надежду. Практически каждый ясный день он приходил в бункер полюбоваться далекой красотой, и его сердце переполняла радость.
Эвридика сидел на койке. Никто не может пялиться в подзорную трубу всю долгую вахту. Требовался сменщик, даже такой, как Эвридика, который слишком мало еще находился на передовой, чтобы понимать, что он видит. Да и открывающееся зрелище так завораживало его, что он забывал о враге. Алессандро забавляло, что солдатам Колокольни, не имеющим специальной подготовки, доверили наведение на цель большей части размещенной в этом районе итальянской артиллерии. Иногда приезжал артиллерист, чтобы сверить координаты, записывал все в блокнот, объясняя, что теперь артиллерия работала главным образом по ночам, и людям, которые обслуживают орудия, не требуется видеть, куда они стреляют: вполне хватает записей.
Во второй половине дня горы ослепляли белизной. Повар принес три котелка pasta in brodo[43]. Хотя на этот раз они получили слишком много brodo и минимум pasta, в другие времена им приносили много pasta и каплю brodo. Следом за поваром вошла Серафина, села в ожидании, с жадностью глядя на три котелка с едой, стоящие на столе с картами.
— Pasta in brodo, — возвестил повар, прежде чем уйти, до глубины души оскорбленный тем, что никто не взглянул в его сторону, кроме кошки, а ведь из отпускаемых ему продуктов он делал все, что в его силах.
