Луи-Фердинанд Селин - Защитительная записка
Обзор книги Луи-Фердинанд Селин - Защитительная записка
v. 1.0 — декабрь 2009 — DDD
Луи-Фердинанд Селин
Защитительная записка
1946
Возражения на обвинения в измене, выдвинутые против меня французским правосудием и воспроизведенные датскими следственными органами в ходе допросов, которым я был подвергнут в период моего тюремного заключения в Копенгагене в 1945–1946 годах.
Меня обвиняют:
В том, что во время оккупации я написал две книги — «Guignol’s band» и «Безон сквозь годы» — по заказу немцев и им в угоду.
Достаточно только открыть эти книги, чтобы убедиться в беспочвенности данного обвинения. Первая из них принадлежит к художественной литературе, вторая — история одной деревни под Парижем. Ко второй, кстати, я лишь написал предисловие, автор ее Альбер Серуй.
В том, что я был почетным членом Европейского клуба.
Я никогда не был членом Европейского клуба, равно как не состоял ни в каких других клубах, обществах, партиях и т. п. Я раза три, не более, обедал в Европейском клубе по приглашению французских медиков, состоявших его членами. На этом мои посещения Е.К. и ограничиваются. До меня в самом деле дошли сведения, что организаторы Е.К. в нескольких циркулярах поместили мою фамилию в списке почетных членов, несмотря на мои категорические возражения. Как только мне стало об этом известно, я написал чрезвычайно резкий протест против совершенного подлога и потребовал немедленно исправить ошибку. Я получил уведомление о том, что мое письмо получено, и впоследствии убедился, что мое имя исчезло из циркуляров.
В том, что в период оккупации Франции немецкими войсками я усугубил свои антисемитские выступления, призывая, устно и письменно, к преследованию евреев.
Данное обвинение откровенно противоречит истине. С приходом немцев я полностью перестал заниматься еврейской темой, тем более что прежде стремился вовсе не к войне, а к миру. Не помню, чтобы с 1937 года я написал хоть одну строчку антисемитского содержания. Кроме того, я никогда ни в одной книге ни единым словом не призывал к преследованию евреев. Я протестовал против деятельности некоторых еврейских кланов, которые подталкивали нас к войне. Это совсем другое дело. Позволю себе также заметить, что я никогда, ни разу в жизни не писал ни для одной газеты, не выступал по радио или на конференции. В Париже всякий знает, что я воплощенный анти-газетчик и анти-публицист. Я, возможно, единственный из известных французских писателей, кто ревностно и упорно продолжал оставаться писателем и только писателем в самом строгом смысле слова, без всяких компромиссов.
В ответ на это утверждение мне предъявляют четыре частных письма, подписанных моим именем и опубликованных в газетах.
В угоду обвинению личные письма названы статьями. Я решительно протестую против их использования в таком качестве. Это письма, не предназначенные для печати, и ответственность за их публикацию несут адресаты. Причем часть писем была, я полагаю, изрядно «подправлена», по крайней мере, некоторые места в них представляются мне весьма сомнительными. Кроме того, я совершенно не понимаю, какую пользу могла извлечь из них немецкая пропаганда. На мой взгляд, они скорее свидетельствуют о весьма скептическом отношении ко всякого рода коллаборационизму. Без сомнения, именно так они и были поняты оккупантами, мнение которых на мой счет оставалось неизменным: «исповедует опасные, анархистские взгляды, подрывает моральные устои». Написанные еще в период триумфального наступления немецкой армии, задолго до Сталинграда, эти письма подтверждают отсутствие у меня антисемитских настроений; добавим также, что мои книги арестовывались полицией Виши (равно как и гитлеровской полицией в Германии).
Совершал ли я какие-нибудь практические действия, которые можно расценить как сотрудничество с оккупантами?
Ни во время оккупации, ни до нее нога моя не ступала на территорию германского посольства. Я никогда не состоял членом какого-либо из многочисленных франко-германских обществ: культурных, литературных, медицинских и пр. Я, вообще, никогда в жизни нигде не состоял, кроме как во французской армии (я, между прочим, воевал и удостоился награды).
Мои литературные отношения с Германией.
С приходом Гитлера к власти все мои романы были запрещены в Германии, и этот запрет строго соблюдался на протяжении всего периода правления нацистов. Под запрет попали не только романы, но и памфлеты (кроме, кажется, нескольких страниц из «Безделиц», да и те урезанные, перекроенные, неполноценные). Немецкая критика всегда замалчивала мои произведения, как литературные, так и политические. Я удостоился лишь нескольких злобных выпадов в «Шварце Корпс» — органе СС и в «Дас Райх» д-ра Геббельса. Между тем многие французские писатели из числа так называемых антифашистов и участников Сопротивления встречали теплый прием в Германии при нацистском режиме, столь беспощадном к моим книгам. При нацистах переводились, печатались, ставились на сцене, поднимались на щит Мориак, Моруа, Мартен дю Гар, Жюль Ромен и т. д.; другие известные французские писатели: Ла Варанд, Бордо, Гитри, Монтерлан, Сименон, Жионо, Шадурн, Жалу, Мак Орлан, Пьер Ам и прочие во время оккупации регулярно поставляли свои юмористические или патетические опусы в коллаборационистские газеты и даже во франко-немецкие журналы. Но их никто сегодня не трогает. Они свободно разгуливают по Парижу. Похоже, 75-я статья не для них. И только я, никогда ни для одной газеты и строчки не написавший, микрофона в глаза не видевший, только я арестован, брошен в тюрьму, только мне угрожает приговор. Забавно то, что мои книги, запрещенные в Германии и в Виши, переводятся и публикуются во всех демократических странах, особенно в Англии и Соединенных Штатах, там они сформировали целые школы. Американский писатель Миллер, о котором так много говорят в последнее время, — он ведь мой конкурент или же ученик, равно как и многие другие.
Удостаивался ли я хоть раз почестей, благодарности или особого расположения со стороны немцев?
Никогда. Вот пример: они обладали во Франции полной монополией на типографскую бумагу, а я между тем не имел возможности издаваться из-за отсутствия бумаги, я ни разу не получил ни одного «талона на 10 кг» (в то же самое время они вдоволь снабжали бумагой всех, включая своих «врагов»).
Я повинен, однако, в том, что в период оккупации дважды обращался к немцам за покровительством. В первый раз я просил помиловать юродивого бретонского крестьянина, приговоренного к смертной казни военным советом города Кемпер (Финистер). Последовал сухой официальный отказ. Свидетель тому доктор Тюзе из префектуры Кемпера. Кроме того, я неоднократно хлопотал о разрешении выехать на лето в Сен-Мало (Бретань), в так называемую военную зону. Разрешения на аналогичные перемещения с легкостью получали «друзья» посольства, а также «враги» со связями. Я настаивал забавы ради, мне было отказано пять раз подряд. Несмотря ни на что я отправился в Сен-Мало и был задержан немцами. Выпутался только благодаря заступничеству одного приятеля, деголлевского уполномоченного.
Официальные посещения Германии.
Известно, что Геббельс неоднократно приглашал группы французских писателей и деятелей культуры в Германию, но я ни разу не попадал в их число. Меня заботливо отстраняли от всякого «сотрудничества». Я оказался в «черном списке», и это было мне только на руку.
Еврейский вопрос.
При желании я бы мог, похитрив, полицемерив, полюбезничав где надо, сделаться Верховным комиссаром по делам евреев во Франции. Эта должность и вытекающая из нее абсолютная власть должны были бы меня прельстить. Не следует забывать, что пресса в течение многих лет осыпала меня оскорблениями, бесчестила, требовала арестовать и уничтожить. А тут мне предоставлялась возможность вполне оправданного реванша. Недруги мои, окажись они на моем месте, без сомнения, не упустили бы такой шанс, как это явствует из их сегодняшнего поведения. Теперь я один, совершенно один против всех. Затрагивая столь щекотливые вопросы, лучше всего говорить без обиняков. Изучив все внимательно, беспристрастно, трезво, с учетом различных обстоятельств, евреи должны были бы мне памятник поставить за то зло, которое я мог бы им причинить, но не причинил. Они меня преследуют, я же их никогда не преследовал. Я не воспользовался их временным поражением, не мстил за бесчисленные оскорбления, ложь, злостную клевету, которые они пускали в ход до войны, чтобы меня затравить. Я никогда не призывал преследовать кого бы то ни было. Во всей этой истории безупречный демократ — это я. В период оккупации я не клеймил евреев, не звал к погромам, а вот радио Би-би-си и подпольные газеты то и дело безответственно и безосновательно называли меня предателем, продажной сволочью и тем самым откровенно подставляли под удар. И все это, понятно, неизменно прикрывается возвышенными чувствами уязвленного патриотизма.
