Александра Маринина - Ад
— А отец ребенка? — спросил Камень.
— Какой отец? Какого ребенка?
— Ну, от кого Лариса беременна. Он-то был на поминках?
— Ага, щас! Три раза он был! — презрительно откликнулся Ворон. — Я вообще не уверен, что Лариска знает, от кого беременна. Так-то она девка неплохая, и о бабке заботилась как следует, и дом соблюдала, убиралась, еду готовила, и работает она хорошо, начальство ее хвалит, а вот в личной жизни неудалая она какая-то. Спит с кем ни попадя. С юности такой была.
— Какой ужас! — охнул Камень. — Как же так? Просто в голове не укладывается.
— Да очень просто. Думаешь, такие, как Лариска, — редкость? Да они среди людей на каждом шагу попадаются. Ей очень хочется замуж выйти, и она вбила себе в голову, что если переспать с мужиком, то есть шанс, что он на ней женится, вот она этот шанс и использует направо и налево. Только никто чего-то не стремится жениться на ней. Интерес проявляют, она все-таки девка видная, хоть и невысокая, но фигуристая, объемная такая, выпуклая во всех местах, где надо, так что спать с ней охотники всегда находятся. Вот я и удивляюсь, почему она аборт не сделала при таких раскладах.
— Может быть, отец ребенка все-таки намерен жениться на ней? — предположил Камень.
— Если бы так, то он должен был быть на поминках, а его не было, — возразил Ворон.
— Ну, мало ли, может, он болен или в отъезде. Ты посмотри, как Лариса рожать будет и кто ее из роддома встречает, тогда ясность наступит.
— Хитрый какой! — заверещал Ворон. — Думаешь, так легко попасть, когда не знаешь точную дату? Думаешь, я тебе на глазок сроки беременности и родов могу установить? Живот — он и есть живот, чуть больше — чуть меньше. Как я попаду-то, куда надо?
— Ладно, давай тогда сразу… Что у нас там было, когда Татьяна Федоровна умерла?
— Середина июня, — проворчал Ворон. — Ельцин как раз первый тур президентских выборов выиграл.
Камень завел глаза к небу и принялся что-то подсчитывать.
— Давай сразу в сентябрь, там уже должна быть ясность.
— Куда, в начало месяца или в конец? — уточнил Ворон.
— Лучше в конец, чтобы уж наверняка.
— В конец не полечу, — решительно заявил Ворон. — Там грустно.
— А что такое?
— В Ростовской области маневренный локомотив столкнулся с автобусом. А в автобусе дети. Представляешь? Двадцать один ребенок погиб. Вся страна переживала. Даже национальный траур объявили. Я в этом месте всегда рыдаю, у меня сердце не выдерживает.
— Ну, тогда отправляйся в октябрь, — разрешил Камень. — Там уж точно с Ларисиным ребенком будет все понятно.
На этот раз Ворон вернулся не так быстро, Камень успел не просто задремать, но и целый сон посмотреть. Сон был ярким, красочным и очень радостным. Они со Змеем и Вороном втроем встречали какой-то праздник, вроде бы и Новый год, потому что ель стояла наряженная, вся в игрушках и в переливающихся гирляндах, но при этом светило яркое солнце, было совсем тепло, и рядом с Камнем цвели цикламены. Змей и Ворон помирились, в сущности, по этому сну выходило, что они и не ссорились никогда, и все были веселые и счастливые и обсуждали предстоящую женитьбу Ветра. Жениться он должен был почему-то на белочке, на той самой, с которой так усиленно флиртовал в реальной жизни Ворон. Но Ворон во сне совсем не ревновал, наоборот, радовался и за старого приятеля, и за свою подружку — многодетную мать. В общем, все было здорово!
Проснулся Камень оттого, что Ворон осторожно тюкал его клювом по макушке.
— Просыпайся, соня, — вполголоса приговаривал он.
— Я не сплю, — хриплым со сна голосом отозвался Камень. — Так, задремал немного. Ну, что там, рассказывай.
— Родила! — с гордостью объявил Ворон, словно в том была его несомненная заслуга. — Еще в августе. Мальчика. Назвала Костиком.
— А отчество? Отчество-то у него какое? Ты в свидетельство о рождении заглянул?
— Сергеевич он. Как Станиславский.
— Как кто?
— Константин Сергеевич Станиславский. Был там у них такой театральный деятель, жутко знаменитый, у него даже какая-то своя особая система была, так и называлась: система Станиславского.
— А кто ж такой этот Сергей? Ты его видел?
— Нет. Рядом с Лариской никакого Сергея нет, я хорошо посмотрел. Какой-то случайный партнер, наверное.
— Плохо, — расстроился Камень. — Значит, за отца ребенка она замуж не выйдет. Жалко.
— Да чего ты жалеешь-то ее? Может, он охламон какой-нибудь или вообще бандит, мы же не знаем. Может, без него-то ей и лучше будет.
— Может быть, — согласился Камень. — Но одной ей в любом случае лучше не будет. Как она с ребенком управится? Бабки нет, помочь некому, отец сам как второй ребенок, за ним глаз да глаз нужен.
— А Люба на что?
— Ну ты вообще! — задохнулся от возмущения Камень. — Мало Любе мучений со своими и чужими детьми, мало она на Ларисину семью сил потратила, так она еще и ребенком ее должна заниматься? Ты что выдумал?
— Ничего я не выдумал, — оскорбленно отозвался Ворон. — Что есть, то и говорю. Моя Любочка не может бросить соседку на произвол судьбы, она же помнит, как они с Родиславом перед девочкой виноваты и перед ее отцом тоже виноваты. Твой Родислав, — Ворон сделал упор на слове «твой», — конечно, морщится, маленький пищащий и какающий комочек ему совсем не нравится, но куда ж деваться. А Люба помогает вовсю.
— Черт знает что! Неужели у Ларисы совести не хватает оставить соседей в покое? Вроде взрослый человек, сама должна все понимать. Должен же быть какой-то предел.
— Вот и видно, что ты в людях ничего не понимаешь, а в женщинах — особенно. Тем более в матерях. Какая совесть может быть, какой предел, когда есть ребенок, в котором сосредоточено все счастье, вся жизнь, весь ее смысл? Женщина, защищающая своего малыша, не знает ни совести, ни пределов, заруби это на своем каменном носу. Если ребенок ночью просыпается и истошно плачет, Ларисе начинает казаться, что у него что-то болит, что он заболел страшной неизлечимой болезнью, что он вообще уже умирает, она жутко пугается и начинает звонить Романовым: мол, тетя Люба, я боюсь, можно, я к вам приду? Что Любе отвечать? Что нельзя? Мол, справляйся сама, как умеешь, а нас оставь в покое? Конечно, она разрешает Ларисе прийти, и не просто разрешает — велит немедленно приходить, сама смотрит ребенка, успокаивает, укачивает. Люба двоих вырастила, у нее опыт, и потом, у нее интуиция, она если чего и не знает, то точно чувствует. Во всяком случае, она всегда правильно угадывает, от чего малыш кричит: от боли, от голода, от жажды, от страха или еще от чего.
— А Геннадий как к внуку относится? Радуется, что дедом стал?
