Александра Маринина - Ад
— А Геннадий как к внуку относится? Радуется, что дедом стал?
— Ну прям! Он вообще, по-моему, не очень понял, что его дочка ребенка родила. Вернее, так: он понял, что Лариска родила, но что это означает для него лично — не допер.
— Это в каком же смысле? — прищурился Камень.
— Да в том смысле, что пить-то надо бросать и дочери помогать сына растить. Это ему в его пьяную голову даже не пришло. Как пил — так и продолжает, и буйствует по-прежнему. Теперь уж Лариска не терпит, как раньше, чуть что — сразу к Романовым бежит. За себя-то она не особо боялась, могла отцу и сдачи дать, а теперь у нее маленький ребеночек на руках, им рисковать она не может. Вот и приходит, когда днем, а когда и среди ночи. В общем, только-только у Любы с Родиславом жизнь как-то наладилась, так пожалуйста: новое беспокойство.
— Как же она наладилась, когда с Колей неизвестно что? — возразил Камень.
— Ох ты, господи! — вздохнул Ворон и укоризненно покачал головой. — Вот как ты есть Камень, так и рассуждения у тебя каменные. Если от тебя кусок отколоть — он обратно прирастет?
— Разумеется, нет.
— А то место, откуда этот кусок откололся, затянется?
— Тоже нет. Это же очевидно.
— Правильно. Потому что ты — Камень. Ты так устроен. И судишь о людях по себе. А люди устроены по-другому, они живые, понимаешь? И раны у них затягиваются. Отстриженные волосы отрастают, ногти тоже, шрамы сглаживаются. Человек — это подвижная система. Человек может ко всему привыкнуть. В первый момент ему все кажется очень страшным и болезненным, а потом он привыкает, примиряется и ощущает уже не так остро. А то и вовсе не ощущает. Колька уже почти год как сбежал. Сначала, первые несколько месяцев, было ужасно. А потом привыкли. Раз не сообщают из милиции, что нашли труп, значит, жив. И слава богу.
Камень удрученно вздохнул. Нет, никогда ему до конца не понять этих человеков. Уж больно странно они устроены.
— Ты, наверное, устал, отдохнуть хочешь? — осторожно спросил он Ворона.
— Да я в порядке, — бодро откликнулся тот. — Какая такая усталость в мои-то годы? Что я, старая развалина, по-твоему? Я в ноябрь девяносто шестого хочу слетать, не возражаешь?
— А что там?
— Ну, там может про Николая Дмитриевича что-нибудь интересное выплыть. Все-таки переименование праздника — это тебе не кот начхал.
Камень вспомнил, что в девяносто шестом году указом президента праздник годовщины Великой Октябрьской социалистической революции был переименован в День примирения и согласия. Пожалуй, Ворон прав, генерал-лейтенант Головин не мог остаться к этому равнодушным.
* * *Переименование праздника Николай Дмитриевич воспринял как пощечину и долго не мог успокоиться.
— Я могу понять, что нынешние воззрения порицают насильственное свержение власти, — говорил он, придя 7 ноября в гости к дочери и зятю. — Я даже готов смириться с тем, что коммунисты, сделавшие эту революцию, сегодня не в чести. Но почему надо переименовывать этот день? Почему надо вычеркивать его из истории? Что, история от этого станет другой? Переименуем праздник — и как будто никакой революции не было? Что за бред? Я уж не говорю о том, что переименование праздника Великого Октября — это верх неблагодарности.
— Почему? — удивилась Люба.
Она действительно не понимала, о какой благодарности может идти речь.
— Потому что все, кто сегодня у власти, родились после революции.
— И что?
— А то, что если бы революции не было, то они не родились бы. Их бы просто не было на свете. Жизнь была бы другой, социальное устройство другое, и их родители просто не встретились бы, неужели непонятно? А даже если и встретились бы, то у них родились бы совсем другие дети, потому что зачаты эти дети были бы в другие дни и в других условиях. Поэтому каждый из ныне живущих должен быть благодарен любому событию из прошлого, потому что каждое такое событие привело нас к той жизни, которой мы сейчас живем. Если уж на то пошло, то без той революции ваш Ельцин не был бы сейчас президентом великой страны, даже если бы ухитрился все-таки родиться.
— Папа! — Люба не могла скрыть изумления. — Откуда такие мысли? Ты никогда раньше не говорил ничего подобного. Я даже не предполагала, что ты можешь так рассуждать.
— Как — так? — нахмурился Головин.
— Ну… — Она замялась. — Так интересно. Нетривиально.
И тут же прикусила язык. Получается, она сейчас сказала своему отцу, что до этой минуты считала его тривиальным и неинтересным человеком.
— А ты что же, не согласна со мной?
— Почему же? Согласна. Только все равно это как-то… необычно для меня. Но ты прав, конечно.
Николай Дмитриевич возмущался еще три дня, пока не настал День милиции и не прогремел взрыв на Котляковском кладбище, в результате которого погибли тринадцать человек и около восьмидесяти получили ранения.
— Это плевок в лицо всей милиции! — бушевал Головин. — Это полный беспредел! Это откровенная демонстрация превосходства бандитского мира и его уверенности в собственной безнаказанности.
Телефонная трубка вибрировала в руках Любы — отец изливал свой гнев по телефону. Она слушала отца и не слышала. Сегодня ровно год… Ровно год назад, тоже в День милиции, позвонил Коля и сказал, что у него неприятности и он должен уехать, скрыться. Прошел год. Целый год. Это много или мало? За целый год — только один звонок от сына, в котором Коля предупредил, что звонить в ближайшее время не будет. Сколько это — ближайшее время? Год? Два? Десять? Только бы на секунду услышать его голос, чтобы точно знать: он жив. И кажется, что больше ничего для счастья не нужно. Все остальное у нее есть: жив папа, есть пусть и не любящий, но любимый муж, есть дочь, есть сестра, есть крыша над головой, есть деньги, чтобы ни в чем себе не отказывать, по крайней мере в самом необходимом, есть интересная работа. Правда, здоровье подкачало, но язва — это ерунда, с ней живут долгие годы и не умирают. Все есть у Любы Романовой, чтобы быть счастливой. Одного не хватает: уверенности, что с сыном все в порядке. Теперь, спустя год, она согласна была даже не видеть его и не слышать, только бы знать, что он жив и здоров. Что он есть. Что он где-то ходит и дышит.
В этот день, в эту самую минуту Любе пришло в голову поговорить с Аэллой. Она едва дождалась, пока Николай Дмитриевич перестанет возмущаться и распрощается с ней, и тут же набрала номер подруги. Как хорошо, что появились мобильные телефоны, теперь можно человека найти, где бы он ни находился и чем бы ни занимался.
— Мне нужно с тобой встретиться, — начала Люба.
— Не вопрос. Сегодня я уже не смогу, у меня весь день расписан. Как насчет завтра?
