Том Роббинс - Сонные глазки и пижама в лягушечку
– Вот как? А какая ты, Гвендолин?
Вы вздыхаете, кусаете «поцелуйный мешок», заменяющий вам нижнюю губу, и отворачиваетесь от витрины.
– Я спекшийся жокей на хромом коне в подтасованных скачках. Но я не сдамся, буду скакать до финиша. Одна, без помощников. Вот так! А теперь, если хочешь, я отвезу тебя обратно в боулинг. Больше можешь ни на что не рассчитывать. У меня еще куча дел.
Пока вы шарите в поисках ключей, Даймонд постукивает по стеклу, за которым сидит гигантский таракан.
– Гвендолин! Если наш ребенок родится таким, ты все равно его будешь любить?
12:22
Даймонд соглашается, чтобы вы его подвезли. Но не в «Гремящий дом». Он хочет поехать в старый благообразный отель «Сорренто» на Ферст-Хилл, где, судя по сообщениям, остановился доктор Ямагучи.
– У меня тоже есть кое-какие дела.
И кладет руку вам на бедро.
Вы стряхиваете ее.
– Ларри, хватит! Я серьезно. Гонг уже прозвенел. У меня и так в жизни беспорядка хватает. Мне даже нормальные отношения не по плечу, а уж тем более «столкновения».
– Напротив! Столкновение – как раз то, что тебе нужно. Столкновения нас меняют. Нормальные отношения при удачном раскладе могут наполнить жизнь смыслом. Но изменить может только столкновение. Это в равной степени относится и к людям, и к целым культурам. Привести исторические примеры?
– А с чего ты решил, мистер Зазнайка, что мне нужно измениться?
– Да потому что именно для этого мы все здесь находимся. А для чего еще? Для того, чтобы выплачивать кредиты?
– Я развиваюсь, расту. Почему ты думаешь, что я не расту?
– Я говорю не о росте. Посмотри на маленьких головастиков. Разве они вырастают в больших, а потом начинают называть себя лягушками? Нет, они не маленькие дети, которые вырастают в больших детей и начинают называть себя взрослыми! Головастики превращаются в нечто совсем другое.
Вы уже готовы закричать: «Да какое мне дело до чертовых головастиков?!», – но тут приходится бить по тормозам, чтобы не врезаться в цепочку магазинных тележек, которая пересекает Первую авеню на красный свет. Около полугода назад нескольким бездомным умникам, приспособившим украденные магазинные тележки для перевозки убогого скарба, пришло на ум объединиться в колонну. Идея быстро обрела популярность, и сегодня на улицах полным-полно таких колонн, или «поездов», как их называют. «Поезда» достигают в длину тридцати – сорока тележек и обеспечивают своим владельцам определенную степень защиты – от полиции, мажоров и агрессивных коллег, – а также определенную власть, особенно над автолюбителями, ибо движение в центре города зачастую оказывается парализованным по милости этих медленных, скрипучих и неуважительных караванов дерьма и отчаяния.
Вы раздосадованы задержкой, вы испуганы ее источником, зато Даймонд, похоже, восхищен этой сценой.
– Представляешь, вот так они идут по Сахаре, через пески, до самого Тимбукту…
Его восхищение усиливается, когда, проехав несколько кварталов, вы становитесь свидетелями новых чудес: спонтанный грабитель, головой разбивающий стекло машины; процессия полуголых христиан, бичующих себя стальными прутами; группа радикальных неомарксистов, окруженная толпой сизогубых алкашей, приплясывающих наркоманов и свеженьких бездомных, только что выселенных из трущоб, куда не ступала нога продавца джакузи. Попрошайки всех мастей, возрастов и степеней помешательства расположились вдоль дороги, как аисты у реки, периодически совершая матадорские выпады и вылазки в медленный поток машин. В воздухе стоит крик, плач, бормотание, на заднем плане отчетливо слышна шарманка, наигрывающая знакомую тему.
Заметив вашу гримасу, Даймонд кивает.
– Да, согласен, сейчас слишком рано для «Путников в ночи». Будь у парня мозги, он сыграл бы что-нибудь дневное. – С этими словами он запрокидывает голову и радостно поет: – Тум-турум-ту-тум!
– Не понимаю, почему тебя развлекает эта деградация!
– Поздравляю, жабенок! Опять неправильное слово. Человеческий театр не обязан все время развлекать. Однако он всегда остается театром. А значит, им можно восхищаться, даже когда содержание спектакля грустно и жестоко. Ты ведь слышала о греческой трагедии?
Сами того не замечая, вы возражаете в духе Белфорда Данна:
– Ну знаешь, люди не актеры! Они не играют. Их страдания настоящие, взаправду!
– Люди всегда играют. Им только кажется, что это взаправду.
– Конечно!.. Еще один самородок мудрости, который ты откопал в Тимбукту? Расскажи это доктору Ямадрючи. Он тебе на радостях бесплатную клизму сделает!
Вы кидаете руль из стороны в сторону, чтобы избежать столкновения сначала с одним алкашом, потом с другим. Если бы «Титаник» был «поршем», он бы, наверное, плавал до сих пор. А если бы алкаши были айсбергами, то блохи ездили бы на коньках, а вши ходили бы с ледорубами.
– У меня есть друг, – говорите вы. – Он считает, что жалкое положение этих людей – наша вина. Мы за них в ответе, мы должны их кормить и согревать. В общем, правильная мысль. Однако сейчас их стало слишком много…
– Замечательно! Один-два бомжа на углу – это лишь перчинка в салате, но когда их становится слишком много, все сразу меняется… Забавная логика! Даже если отвлечься от количественных несуразностей, твой друг – самонадеянный идиот, считающий, что ему дано обвинять и распределять ответственность. Твой друг оскорбляет бомжей, отказывая им в праве решать собственную судьбу, он унижает их, заявляя, что они не способны измениться. Существует множество способов превратить человека в жертву, Гвендолин. Самый эффективный – убедить его, что он жертва.
– Подожди, Ларри… – Вы пытаетесь, весьма лицемерно, стать на позицию Белфорда. – Я сильно сомневаюсь, что кто-то из этих людей сознательно выбрал такой образ жизни. Ты представь, детишки после школы, где-нибудь в салоне видеоигр, размышляют о будущем. Один говорит, что станет инженером, двое других хотят пойти в адвокаты, девчонка собирается учиться на врача. А один парнишка заявляет: «Ну а я буду бомжом. А не выйдет, так сделаюсь вонючим беззубым алкашом, который спит на голом цементе». Что-то не верится в такую картину.
– Мне тоже. Но факт остается фактом: все эти бедолаги, за исключением врожденно слабоумных, оказались на улице в результате самостоятельно принятых решений. Тупых решений. Перед каждым из них Бог поставил два мешка и сказал: «Выбирай!» В одном мешке лежала колбаса пепперони, а в другом – кусок дерьма. Если бы у них хватило ума обследовать мешки, помять, понюхать – ведь пепперони на ощупь, по запаху, по весу отличается от экскрементного эквивалента, – то они бы… В общем, ты поняла. Однако мешок с дерьмом стоял ближе, не надо было тянуться; или казался меньше, легче нести; или, наоборот, выглядел крупнее, а значит, более перспективным; или они смотрели телевизор и не хотели отвлекаться – хотя те, кто любит смотреть телевизор, как правило, уже выбрали дерьмо; или мешок был окрашен в цвета их любимой команды…
– Может, за них выбрал кто-то другой.
– Чаще всего так и происходит. Но мы всегда в состоянии выбрать сами.
– Легче сказать, чем сделать.
– Как и все в этой жизни. Если ты собираешься жаловаться, что обстоятельства мешают нам принимать решения, что нас заставляют выбирать мешки, когда мы еще слишком молоды и не знаем, что делаем, – то это не ко мне. Это к богам. Дядюшка Ларри не придумал нашу вселенную. Дядюшка Ларри всего лишь говорит, что человек должен отвечать за свои решения. Если всякий раз, когда человек выбирает дерьмо, общество с огромными убытками для себя позволяет ему менять дерьмо на пепперони, то он никогда не научится грамотно выбирать; более того, он вообще откажется от права выбирать, ибо выбор без последствий – уже не выбор. Готовность отвечать за последствия – наверное, это и есть цена свободы. А свобода для дядюшки Ларри важнее всего на свете, важнее крова и еды и даже чуть-чуть важнее твоей маленькой мокренькой…
– Прекрати!
Конечно, «порше» с гораздо большим удовольствием делал бы сейчас двести по автобану, а не влачился по Первой авеню сквозь толпы враждебных пешеходов, приближаясь к центру бомжовой вселенной под названием рынок «Пайк-плейс». Но вида он не показывает, спокойно жужжит мотором и вообще ведет себя так, будто потягивает бренди и курит сигару в библиотеке баварского охотничьего домика. Вам бы его невозмутимость! На протяжении многих лет вид умножающихся бездомных орд выматывал вам душу, а слезливые сентенции Белфорда заставляли чувствовать вину. И вот появляется парень, который говорит: раздражение и угрызения совести не оправданны; бомжи – просто актеры в великом спектакле, и роль их важна, даже необходима для раскрытия темы. По крайней мере вам кажется, что он имеет в виду именно это. Борясь – скорее из страха, чем из доброты – с желанием бибикнуть на запрудивших переход «актеров», вы говорите:
