Рут Рейчл - Чеснок и сапфиры
— Меня немного беспокоит его возраст, — сказал мистер Шапиро. — Восемьдесят пятый год — старовато для американского шардонне.
— «Стоуни Хиллз» входит в силу не ранее, чем через десять лет, — пробормотал сомелье. — Уверен, что вы не будете разочарованы.
От моего внимания не ускользнуло, что Шапиро нацелился на одно из самых дорогих белых вин.
— А что потом? — осведомился сомелье.
— Полагаю, бургундское. Какое из них сейчас в фаворе?
В фаворе оказалось «Кло-де-Вужо» восемьдесят девятого года. Шапиро согласился и завел разговор о винограднике, явно стараясь подловить молодого человека. Потерпев неудачу, пустился в воспоминания о недавнем своем посещении винодельни и о сделанных им удачных покупках. Сомелье изобразил на лице восхищение. Так южная красотка очаровывает поклонника на первом свидании.
Перешли к бордо. Согласившись на «Леовиль Пойфер» восемьдесят второго, мистер Шапиро спросил:
— Вы его декантируете?
— Разумеется, — почтительно ответил сомелье. — Вина восемьдесят второго года великолепны, но все же молоды.
— Я рад, что вы не согласны с теми, кто утверждает, будто вина в бокале получают весь воздух, который им необходим.
— Смехотворное утверждение! — воскликнул сомелье.
Я заглянула ему в глаза и поняла, что, если бы Шапиро придерживался противоположной точки зрения, молодой человек так же охотно бы с ним согласился.
Когда дошли до сладких вин, нога Майкла задергалась под столом с дикой нетерпеливостью. Этим дело не кончилось: стоило сомелье удалиться, как наш гастрономический воитель углубился в обсуждение еды. Когда с заказом было покончено, оказалось, что за столом мы просидели более часа. Нам подали ahmusey — свиные риллеты на маленьких тостах с перечным соусом. Мистер Шапиро попробовал и тут же отставил закуску в сторону.
— Вкуснотища! — сказал Майкл и уничтожил риллет.
Миссис Шапиро жадно смотрела на риллеты. Тост начал движение по направлению к ее рту, но сидевший напротив муж энергично замотал головой. Рука жены остановилась на полпути и двинулась в обратную сторону. Она положила тост на тарелку и протянула ее Майклу.
— Хотите мой? — грустно спросила она.
Майкл живо схватил его.
— Спасибо, — сказал он.
Миссис Шапиро не отрывала глаз от его рта, пока в один присест он не проглотил закуску. За столом повисла неловкая пауза.
— Ну, — весело сказал Майкл, разыгрывая свою роль, — скажите, Дэвид, чем вы занимаетесь?
— Образованием, — коротко ответил мистер Шапиро.
— О, вы учитель?
— Не совсем, — сказал Шапиро. — Я бизнесмен. Занимаюсь производством оборудования для учебных заведений. Столы, доски и прочее. Большинство людей понятия не имеет, как выгодно этим заниматься.
Я вздрогнула. Надо было срочно менять тему разговора, чтобы Майкл не перешел к отвратительным подробностям.
— Оказывается, — произнесла я, поворачивая руль беседы, — эти школьные доски покупают вам множество великолепных обедов.
— Вот именно! — воскликнул Давид Шапиро. — Школьные доски разрешают мне вести жизнь гастрономического воителя.
Мы все еще находились на опасной территории.
— Расскажите о лучшем обеде, который был у вас с Бобби во время путешествия, — попросила я, делая отчаянную попытку направить разговор в другую сторону.
Попытка удалась. Шапиро начал подробно описывать обеды, поглощенные им в дальних уголках Франции. Одна звезда выскакивала за другой, и, начищая каждую, он складывал их в свою коллекцию.
— Жоэль Робушои, — сказал он. — Вы у него побывали?
— О да, изумительно, — ответила я. — Моя подруга Патриция Уэллс, которая перевела его кулинарную книгу, зарезервировала столик, и нас, конечно же, великолепно обслужили. Таких технологически сложных блюд я нигде больше не ела. Я даже не могла понять, как их приготовили.
— Вот именно! — поддакнул он.
Майкл и Шерри молчали.
— А Дюкассе? — спросил он.
— О, я обожаю его кухню, — сказала я. — Я несколько дней его интервьюровала, когда он приезжал в Лос-Анджелес. Такой интересный человек! Это было давно. Он очень беспокоился, что японцы крадут рецепты у французов. Он считал, что следует установить квоту японским поварам в отношении французских блюд. Впрочем, думаю, что с тех пор он изменил свое мнение.
— Да, он мастер, — подтвердил господин Шапиро. — Но встречались ли вы когда-нибудь с Аланом Шапелем?
Я сообщила, что много лет назад выступила в роли переводчика, когда великий кулинар готовил в ресторане Мондави,[76] рассказала и о том, как мы объездили всю страну в поисках петушиных гребешков, которые ему тогда требовались для обеда. Мне удалось произвести впечатление на Шапиро. Он упомянул Оберж де Л’Илль, а я рассказала, как побывала там с Паулой Вулферт и Джимом Вилласом. Он описал большой обед в «Л’Эсперанс», а я рассказала, как Марк Мено кормил меня и моего приятеля Давида самыми лучшими блюдами, и мы просидели за столом пять часов.
— Некоторые люди думают, что Мено уже не так велик, как когда-то, — заметил Шапиро.
— Некоторые люди ошибаются, — возразила я.
Он согласился, и мы продолжили наше кулинарное путешествие на юг. Он выразил сожаление но поводу угасания мастерства Роже Верже,[77] а я хвасталась тем, что удалось поработать у него на кухне.
— У вас что-то болит? — неожиданно спросил мистер Шапиро.
Я обернулась на Майкла. Муж держался за щеку.
— Кто бы не заболел, если б пообедал с вами, — прошептал он сквозь зубы.
— Прошу прощения? — не расслышал Шапиро.
— Да, — ответил Майкл. — У меня разболелась десна. Сегодня утром мне вырвали зуб. Думаю, что отходит болеутоляющее.
Это была чистейшая ложь.
— Предатель! — прошептала я.
Майкл и глазом не моргнул.
— Если не возражаете, — тихо сказал он, — то мне лучше поехать домой.
— Теплая вода и соль, — сказал мистер Шапиро. — Вот что вам сейчас необходимо.
— Да, — согласился Майкл. — И две таблетки снотворного.
С этими словами он вышел в ночь.
Господин Шапиро не преувеличивал, когда утверждал, что ресторан покидает последним. Мы съели фуа-гра (по-прежнему слишком жирную) и картофельные оладьи (опять слишком тяжелые). Мистер Шапиро храбро съел голубя, запеченного в соли. Мы с миссис Шапиро поделились уткой с кум-кватом, а затем перешли к десерту. К этому времени Шапиро и сомелье звали друг друга по имени. Нам подали «Шато-Рьессек» восемьдесят третьего года — Шапиро его забраковал, и поэтому мы перешли к вину восемьдесят пятого года, за ним последовал семильон. Пошел второй час ночи, но мистер Шапиро категорически отказался покинуть ресторан, пока из зала не ушли последние посетители. Когда наконец мы поднялись из-за стола, оказалось, что мы просидели шесть часов. У меня затекли ноги, и я едва двигалась.
— Час еще ранний, — заметил Шапиро.
— Не для меня, — возразила я.
Неужели гастрономический воитель еще не угомонился?
Мы спустились в лифте в полном молчании. Двери раздвинулись, и я пошла к раздевалке. В пустом помещении гулко раздавались шаги.
— Рут! — услышала я за спиной.
Оглянувшись, обнаружила Дэниела Джонса, писателя, винодела и человека, заведовавшего винными отделами ресторанов, таких как «Монтраша» и «Нобу». Он оживленно махал мне рукой.
— Дэниел! — воскликнул мистер Шапиро и, выдвинувшись вперед, протянул ему руку.
— Да? — сказал Дэниел с вежливым выражением, означавшим: разве-я-вас-знаю?
Он взял руку Шапиро, хотя и осторожно.
— Я встречался с вами в «Монтраша»! — заорал Шапиро. — Помните? Я принес аэрофотоснимок виноградника Ла Таш.
— Да, конечно, — сказал Дэниел.
По его тону нельзя было понять, действительно ли он вспомнил Шапиро.
— Что вы делаете здесь в такое время? — спросила я.
— У нас была вечеринка в честь «Нобу» в отдельном номере, — сказал он. — Почему вас там не было?
— Вы же знаете, что я бы не пошла. На вечеринки с шеф-поварами я не хожу.
— А мы ходим! — воскликнул мистер Шапиро.
Он схватил Дэниела за руку и повел его назад, в лифт, жена потащилась следом. Войдя в лифт, Шапиро помахал мне рукой и закричал:
— Доброй ночи. Доброй ночи. Спасибо за ужин. Доброй ночи.
Я глянула на Дэниела. Казалось, он видит кошмарный сон. Двери лифта захлопнулись.
— Как ты мог меня бросить? — возмущенно выговаривала я Майклу на следующий день. — Как мог улизнуть и оставить меня с этими людьми? Они что, показались тебе такими невыносимыми?
— Дело не в них, — спокойно ответил он.
— О чем ты говоришь? — спросила я.
Майкл дотронулся до моей руки.
— Не хотелось бы тебя обижать, — сказал он, — но ушел я не из-за них, а из-за тебя.
