Юрий Додолев - Биография
Инвалид был как стеклышко, сразу же попросил взаймы.
— Ни копейки! — Алексей похлопал по карманам.
Веркин брат выругался.
— Опохмелиться самое время, а о долг никто не наливает. У сеструхи наверняка припрятаны гроши, но она божится — истратила.
Алексей изобразил на лице равнодушие.
— Кстати, где она?
Инвалид тоскливо вздохнул.
— С двойняшками сидит. Захворали стервецы, и оба враз. Фельдшера бы надо, а телефон, будь он неладный, испортился.
Захотелось взглянуть на Верку — о большем Алексей и не помышлял.
— Может, я смогу помочь?
Инвалид уныло поскреб под мышкой.
— Какая от тебя польза…
Алексей подумал, что умрет с тоски, если не увидит Верку.
— На фронте я, между прочим, санитаром был.
— Так бы и сказал!
Мать Алексея была педиатром. В довоенное время, когда она работала на периферии, они жили на территории больницы; в их комнате пахло лекарствами, постоянно велись разговоры о детских болезнях. Кое-что осело в памяти. Алексей решил, что сможет дать хотя бы совет.
Как только они вошли, Верка порозовела, синева в глазах стала тревожной. Алексей поспешно сказал, что хочет посмотреть ребятишек.
— На фронте санитаром был, — объяснил инвалид.
Еще в Сухуми Алексей сказал Верке, что был простым солдатом. Было совестно смотреть ей в глаза, но она все-все поняла, пригласила в комнату, где лежали ребятишки.
Он много раз представлял себе, как живет Верка, но то, что увидел, оказалось в сто раз хуже. Расшатанный стол, три стула с продавленными сиденьями, сундук с выпуклой крышкой, обитый полосками жести, старая металлическая кровать — вот и вся мебель. Около двери висело на гвоздях какое-то тряпье. Потолок был низкий, прогнувшийся.
С лежанки послышался вздох.
— Там маманя, — сказала Верка.
Снова послышался вздох.
— Кто пришел-то?
— К племяшам.
Алексей кашлянул, придал лицу озабоченное выражение.
— Какая у матери болезнь?
Инвалид прокатился по комнате, рассерженно бросил:
— Доктора разное толкуют. А она все чахнет и чахнет.
— Скоро помру, — послышалось с лежанки.
— Бог с тобой, маманя! — воскликнула Верка.
Инвалид шумно высморкался, поднял на Алексея тоскливый взгляд.
— Вот так и живем, браток.
Он подошел к разметавшимся на кровати ребятишкам. Худенькие, давно не стриженные, с влажными от пота волосами, они лежали валетом, были в полузабытьи. Даже самый неискушенный человек определил бы с первого взгляда — сильный жар. Откинув рваное одеяло, Алексей посмотрел, нет ли сыпи.
— Сульфидинчика бы раздобыть.
— А поможеть? — тотчас спросила Верка.
— Надеюсь.
— Достану!
— Где? — усомнился брат. — У Матихиных спрошу.
— Не дадут.
— Авось смилостивятся.
Верка и Алексей старались вести себя как чужие, но каждый взгляд, каждый жест выдавали их с головой. Если бы Веркин брат был более внимательным, то без труда догадался бы: их что-то связывает, но он напряженно думал, как бы выцыганить на шкалик.
— И не надейся! — твердо сказала Верка.
— Шалава, — выругался инвалид и, оставляя на земляном полу две четкие полоски, покатил раздобывать самогон — даже про Алексея позабыл.
С Веркой было хорошо, приятно. Ощущая в себе тихую радость, он подумал, что может просто смотреть на нее, сколько угодно смотреть: час, два, три.
— Ступай, милок, ступай. Знак дам, куда и когда приходить, — тихо сказала Верка.
— Еще чуть-чуть, — взмолился Алексей.
Она покачала головой, но по глазам он понял: ей тоже не хочется расставаться, да нельзя…
На улице Алексея поджидала Татьяна:
— Зачем ходил к ней?
— Не твое дело!
— Очень даже мое.
— Иди куда шла!
От Татьяны не так-то просто было отвязаться. Она уже поверила в свое счастье, никому не хотела уступать москвича. Сказала с видом оскорбленной добродетели:
— Больше не нужна?
— Тише ты.
— Сроду тихоней не была.
Затравленно покосившись на окна Веркиной хаты, Алексей перевел дыхание: «Слава богу, не смотрит».
— Вечером поговорим.
— Зачем же вечером? Давай зараз.
— Прямо на улице?
— Ага.
Татьяна ничем не рисковала: мало ли о чем можно толковать с постояльцем. А Алексей откровенно трусил.
— Чего ты хочешь?
Она почувствовала: уступает, с наигранным великодушием сказала, кивнув на Веркину хату:
— Увидела, как вошел туда, и решила подождать.
— Пацанята болеют, — объяснил Алексей.
— Ты разве фельдшер?
— Кое-что в медицине смыслю.
Татьяна вспомнила: мать москвича — врачиха.
— Так бы и сказал.
— Собирался, да ты допрос учинила.
— Не серчай.
Теперь их роли переменились. Доронин нахмурился, строго спросил:
— Сульфидин дома есть?
— Лекарство?
— Да.
— Папаня привез какие-то порошки, а от чего они, у мамки спросить надо.
Анна Гавриловна с явной неохотой отсчитала пять порошков. Вообще Матихины были внимательны и предупредительны к нему: ловили каждое слово, ласково улыбались. Алексей понимал почему и решил во что бы то ни стало уговорить Верку расписаться о ним.
Алексей решил отнести сульфидин сам — это давало возможность еще раз увидеться.
Он смело вошел к ней, отдал сульфидин, спросил, дома ли брат.
— Опять умотал, — ответила Верка.
Косясь на лежанку, где постанывала больная женщина, Алексей пробормотал:
— Не могу без тебя. Давай распишемся — и точка.
— Не пожалеешь, милок?
— Даже думать об этом не смей!
Веркино лицо — осунувшееся, побледневшее — осветилось улыбкой.
— Ладноть! Ворочусь с Кавказа — тогда и объявимся.
— Разве ты уезжаешь?
— Придется. Пока племяши хворають, все капиталы изведу. Ниловна отпустит, хотя и поворчит. Вота тольки куда ехать?
— Ты же говорила, торговать лучше всего в Сухуми.
— Так-то оно так, милок. Но вспомни-ка, что ишо я тебе гутарила.
— Губастого боишься?
— Боюсь.
— Вместе поедем!
— А ежели он своих приятелев приведеть?
— Если бы да кабы…
— Смотри, — пробормотала Верка и, спохватившись, добавила: — А можеть, тебе лучше на хуторе остаться? Наши бабы вмиг обо всем догадаются, ежели мы совместно поедем.
— Пусть догадываются!
Договорились уехать, как только поправятся ребятишки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Доронин проснулся и сразу понял: высокая температура. Глаза слезились, нос распух, во рту было сухо. Из кухни доносился шум воды и шипение — так бывало всегда, когда Зинаида Николаевна вставала рано. С трудом оторвав голову от подушки, Доронин накинул халат, поплелся на кухню. Склонившись над плитой, Зинаида Николаевна переворачивала кончиком ножа ломтики поджаренного хлеба, была уже причесанной.
— Пить, — прохрипел Доронин.
Зинаида Николаевна оглянулась, сдвинула с плиты сковородку.
— Дождался? Разве можно было с твоими-то легкими курить и у раскрытого окна торчать!
— Пить, — повторил Доронин.
Жена выпроводила его, принесла питье, лекарство.
— Сегодня отпроситься с работы не удастся.
Доронин попросил вызвать врача.
— Этой особе тоже позвонить? — поинтересовалась жена.
Он представил, как и каким тоном она будет разговаривать, покачал головой. Зинаида Николаевна усмехнулась, и Доронин понял: она не только позвонит на работу, но и нагрубит славной девушке.
Начался кашель. Заглянул сын, сочувственно поцокал.
— Извини, отец, дела.
Через некоторое время ушла и Зинаида Николаевна, сказав напоследок, что постарается вернуться пораньше. В ответ Доронин только глаза прикрыл — таким сильным был кашель. Потом кашель стих, в голове прояснилось. Наткнувшись взглядом на телефон, Доронин вспомнил о Кочкиных, перенес аппарат на постель, набрал номер и, услышав голос бывшего сослуживца, бодро сказал:
— Привет, Василий Афанасьевич!
— Привет. — Кочкин настороженно помолчал.
— Не узнал?
— Узнал.
— Позавчера не мог позвонить… Как живешь и все прочее?
Наступила пауза. Было слышно, как на другом конце провода дышит Кочкин.
— Это не телефонный разговор.
Доронин виновато вздохнул.
— Рад бы приехать, да не могу — кашель и температура.
— Поправляйся.
— Взял бы да и приехал сам.
Доронин услышал: Кочкин окликнул жену. Потом трубку прикрыли. Чуть погодя Василий Афанасьевич спросил:
— Зинаида Николаевна дома?
— На работе.
— Тогда, если не возражаешь, я с Наташкой приеду.
— Давай!
Приехали Кочкины минут через двадцать. После непродолжительной суеты и восклицаний Василий Афанасьевич сказал, нервно поглаживая сильно, поредевшие волосы и оглядываясь:
