Юрий Додолев - Биография
Не составляло труда догадаться, чем привлекла Доронина эта девушка. Такое прелестное личико, такая синева в глазах — тут и дура догадается. Зинаида Николаевна сама была хорошенькой; в молодости, да и не только в молодости, разбила столько сердец, что просто ужас. Вспоминать об этом было приятно. Слово «шлюшка» вылетело само собой, и Зинаида Николаевна, переставляя на плите кастрюли, испытывала что-то похожее на угрызения совести.
Пора было ужинать. Появившись на кухне, Доронин многозначительно кашлянул.
— Спрашивала же! — рассердилась Зинаида Николаевна.
— Проголодался.
— Скоро Вадик придет.
— Когда?
Зинаида Николаевна взглянула на кухонные часы.
— Вот-вот должен.
— Слишком много развлекается, — проворчал Доронин, опускаясь на кухонную табуретку.
— Не больше, чем другие!
Доронин хотел возразить, но решил: «Бесполезно».
На кухне было тепло, уютно. Работал телевизор; модный стеклянный абажур — Зинаида Николаевна выстояла в «Ядране» огромную очередь, чтобы купить его, — рассеивал мягкий свет. Все было вымыто, вычищено, надраено, и Доронин подумал, что Зинаиде Николаевне не откажешь в умении вести хозяйство.
Именно такие, как она, были отличными женами. Он мог бы назвать десяток, если не больше, мужчин, восхищавшихся Зинаидой Николаевной, при каждом удобном случае утверждавших, что ему, Доронину, повезло. Но у него такого ощущения не было. Особенно остро он чувствовал это теперь.
— Вадик жениться собирается, — неожиданно сказала Зинаида Николаевна.
Доронин уже давно не вмешивался в личную жизнь сына, равнодушно буркнул:
— Это его дело.
— Уж очень не ко времени это и, признаться, рановато. Всего-навсего третий курс.
— Ты тоже на третьем была, когда мы поженились, — напомнил Доронин.
— Мы — совсем другое дело. Ты тогда с положением был.
Доронин с грустью подумал, что Зинаида Николаевна не обратила бы на него внимания, если бы в те годы он не печатался бы в газетах и журналах, не имел бы отдельной комнаты.
— Если Вадик действительно женится, — сказала жена, — то придется квартиру разменять.
— Отсюда я — никуда!
— Значит, с невесткой будем жить.
Такой вариант тоже не устраивал Доронина. После рождения внука началась бы суета, передвижение мебели, он мог бы остаться без комнаты. До сих пор Доронин не думал, как будет, когда женится сын, теперь же понял: все не так просто. Появилось и стало расти раздражение. В молодости его, Доронина, никто не снабжал деньгами, никто не расчищал ему дорожку. Все, что он имел, чего достиг, было результатом его собственных усилий. Сравнивая свою молодость с молодостью сына, Доронин убежденно думал, что Вадим наверняка расхныкался, если бы хоть раз испытал то, что было с ним, отцом, во время войны и в первые послевоенные годы. По мнению Зинаиды Николаевны, роптать на сына было грешно: Вадим хорошо учился в школе, без протекции поступил в институт, его чаще хвалили, чем бранили. Но именно эта спокойная, размеренная жизнь представлялась Доронину какой-то не такой.
Хлопнула дверь. Зинаида Николаевна выкатилась в холл, громко сказала:
— Раздевайся, Вадик, мой руки и — ужинать. Отец уже сердится.
Был сын таким же высоким, как и отец, только пожиже в талии и плечах. Длинные волосы Вадик уже не носил — переболел этим в школе. Прическа у него была обыкновенная, хотя и не такая, как у отца, — Доронин продолжал стричься по старинке; опустившись в кресло парикмахера, всегда говорил: «Полька!» Лицом сын походил на мать, но что-то отцовское в нем, несомненно, было. Зинаида Николаевна утверждала, что у Вадима отцовские брови и глаза, сам же Доронин думал: «Ничего подобного». Но даже посторонние люди, посмотрев на них, уверенно говорили: «Отец и сын».
— Что сегодня на ужин? — Вадим возбужденно потер руки.
Готовила Зинаида Николаевна вкусно. Даже тогда, когда они откладывали на кооператив, кормила разнообразно. На ужин были битки в сметане и яблочный кисель. Сын разочарованно вздохнул:
— Не люблю рубленое мясо.
Доронин поперхнулся.
— Постыдись! Я в твои годы…
— Знаю. Сколько можно говорить одно и то же?
— Пока не поймешь!
— Давно понял, а ты все напоминаешь.
Зинаида Николаевна перевела взгляд на сына.
— Перестань, Вадик. Видишь, отец не в духе.
Сын склонился с оскорбленным видом над тарелкой. Доронин виновато кашлянул, придвинул к себе хлеб.
После ужина Зинаида Николаевна порекомендовала посмотреть фильм, который должны были «крутить» по четвертой программе, но Доронин сказал, что хочет поработать. Слово «поработать» означало, что он будет писать, или, как говорила Зинаида Николаевна, сочинять, и она, чтобы ничто не отвлекало мужа, уменьшила громкость.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Утром Матихины дали почувствовать — недовольны. Анна Гавриловна ходила, нахмурившись, по хате, Татьяна не обольщала взглядами, дедок, пригорюнившись, грелся около печи и, как только вошел Алексей, умотал, побуравив его напоследок выцветшим глазом. Хозяйка выставила на стол, расплескав молоко, небольшую крынку, отрезала ломтик хлеба.
— Покамест не стряпали!
В печи весело потрескивал хворост, аппетитно пахло жареной картошкой. Усмехнувшись про себя, Алексей подчеркнуто вежливо поблагодарил Анну Гавриловну и, быстро расправившись с молоком и хлебом, потопал в контору.
По небу плыли облака, низкие и тяжелые, воздух был влажным — лицо сразу покрылось мелкими, как бисер, каплями. Погода явно испортилась. Алексей подумал, что через несколько дней около балочки не останется ни одного сухого кусочка и негде будет миловаться с Веркой.
Ниловна принесла лист плотной сероватой бумаги. Похвастала:
— Еще летом разжилась.
Из окна были видны хозяйственные постройки — два обмазанных глиной амбара и сарай. Пара впряженных в телегу быков с равнодушными, мокрыми мордами, с впалыми — все ребра пересчитать можно — боками лениво пережевывали жвачку. Женщины накладывали на узкую и длинную телегу с торчащими в разные стороны жердинами навоз, приседали под тяжестью вил. Заметив среди них Верку, Алексей ощутил стыд: он, мужчина, рисует буковки, а женщины вкалывают в поте лица. Надо помочь им, да и размяться не грех, и Алексей положил на стол ручку. Увидев его, женщины оживились, принялись вразнобой утверждать, что теперь работа пойдет шибче, потому что, как ни верти, мужик — это мужик, а баба — баба.
Вначале у Алексея ничего не получалось: то навоз скатывался, то отваливалась такая глыба, что не подмять. Это веселило женщин, вызывало беззлобный смех, шуточки. Верка тоже смеялась, но он чувствовал: для отвода глаз. Потом дело наладилось — даже майка прилипла к телу. Подошла Ниловна, одобрительно покивала.
— Скоро вернутся, девоньки, наши казачки, и легче станет.
— Твой-то вернется! — выкрикнула тонкогубая молодка в драной телогрейке, в мужских сапогах.
— Вернется, — как эхо откликнулась Ниловна. — А сыны — никогда.
Женщины опустили вилы и, опершись о них, помолчали, сочувствуя председательше и тем, чьи близкие уже не увидят родной хутор, не вдохнут напоенный разнотравьем степной воздух.
— Слышь-ка, Ниловна, — нарушила молчание тонкогубая казачка, — ставь его, — она кивнула на Алексея, — попеременно на фатеры, чтобы всем без обиды было. В понедельник вели у одной ночевать, во вторник к другой посылай, и так до самого воскресенья. И Таньке Матихиной хватит, и нам радость.
Раздался смех, одобрительные возгласы. Алексей, смущенный, улыбался. В Веркиных глазах то густела, то светлела синева, и он догадался: ей и лестно, и тревожно.
Потом все разошлись на обед. Алексей хотел остаться в конторе, но Ниловна сказала:
— Ступай, ступай… Не чужое обедать будешь. Давеча видела, как Матихина продукцию на тебя получала.
После обеда, поработав в конторе, Алексей снова пошел грузить навоз. Он все ждал: Верка шепнет, куда и когда приходить. Но это ей не удалось.
Расстроенный Алексей разулся, юркнул на кухню — погреться. Там мылась над тазом Татьяна. Была она в широкой юбке, в белом бюстгальтере, четко выделявшемся на смугловатой коже.
— Извини.
— Постой. — Татьяна рассыпала смех.
Весь день Алексей томился, надеялся уединиться с Веркой. А Татьяна была так хороша, так обольстительна, что помутнело в голове. Она обвила его шею, стала что-то нашептывать. И в это время ввалился дедок. Внучка метнула на старика такой взгляд, что он ринулся прочь, бодренько постукивая клюкой.
Вечером Татьяна спросила:
— Сегодня опять убежишь?
— Н-нет.
Она рванулась к печке, достала противень с подсолнухами, высыпала их на стол.
— Лузгай!
Подсолнухи были крупные, еще тепловатые, с белыми ободками.
