Юрий Додолев - Биография
— Ты, браток, ей мозги не пудрь. Пускай живет, как жила.
Алексей промолчал. Ловко работая деревяшками, Веркин брат покатил по улице, выбирая места посуше. На душе сразу стало тревожно, в лицо бросилась кровь.
Татьяна, как только он вошел, спросила, не тая любопытства:
— Про что с Веркиным братом гутарил?
— Просто покурили.
— Из окна смотрела — вспыхнул.
— Жарко было.
Татьяна кивнула, и Алексей не понял — поверила или нет. После ужина она достала карты, предложила перекинуться в подкидного дурачка. Алексей покосился на окно: «Время еще детское». Анна Гавриловна внесла керосиновую лампу. Дедок сидел на лавке, прислонившись спиной к печке, шевелил мохнатыми бровями, что-то бормотал.
— Ты чего? — спросила Татьяна.
Дедок конфузливо шмыгнул носом.
Алексей продул три партии подряд. Татьяна поиграла глазами.
— Вон как тебе в любви-то везет.
«Знаю!» — чуть не выкрикнул Доронин.
Она предложила сыграть еще, но он снял с гвоздя шинель.
— Прогуляюсь.
— Мне тоже надоело сидеть.
«Влип», — подумал Алексей.
Они вышли, постояли на крыльце.
— Тебе куда?
— Туда, куда и тебе.
Алексей терпеть не мог липучих особ, грубо сказал:
— В контору пойду — поработать надо!
Татьяна не обратила внимания на грубость, призывно рассмеялась.
— Смотри, весь ум изведешь на писанину — ни на что другое не останется.
— Придется обойтись без другого! — насмешливо выпалил Алексей и сбежал с крыльца.
На дне балочки лопотал ручей, неподалеку — речка, с плеском бухался подмытый водой дерн. За балочкой смутно виднелись кургашек с приплюснутой верхушкой и кусты. Прошло пять, десять минут — Верка не появлялась. На хуторе брехали собаки. Беззлобный, ленивый брех напоминал уже потерявшую остроту ссору казачьих женок, когда израсходован весь пыл, надо бы повернуться и уйти, да самолюбие не позволяет: вот и приходится говорить слова, от которых никому ни жарко ни холодно. Пронзительно и тоскливо вскрикнула какая-то птица. Чуть в стороне от хутора, около фермы, качался, тревожно помигивая, огонек, и Алексей вдруг подумал, что в эти минуты кому-то так же одиноко и тоскливо, как ему. Верки все не было. Алексей решил, что пошел, наверное, не той тропкой, хотел вернуться к ракитам.. В это время послышались торопливые шаги.
— Заждался? — Верка протянула бидончик, наполненный пенистым молоком. — На ферму бегала. Ниловна иной раз позволяет чуток домой отнесть.
— Разве в твоей семье нет коровы? — удивился Алексей.
— Тольки коза. Испей-ка колхозного молочка, милок. Не молочко — сласть.
— Лучше племянникам отнеси.
Верка улыбнулась.
— Дома ишо целый жбанчик. Сегодня два раза доить бегала.
Алексей выпил ровно половину.
— Остальное тебе.
— Не откажусь. Люблю молочко: от него сила и сытость. — Верка выпила, провела рукой по губам. — Как разбогатею, обязательно корову куплю. У нас до войны дойная была, да продали.
— Почему?
Верка помолчала.
— Папаня сбег, а маманя дюже хворала, все по докторам ездила. На это, милок, деньги были нужны.
— Я думал, твой отец на фронте погиб.
Верка поправила платок, чуть слышно вздохнула.
— Нет, милок, сбег. От хворой жены сбег. Я тогда ишо в школу ходила. Всего три класса отучилась — больше не пришлось. Братан на срочной был, а евонная половина уже в те года подолом полоскать начала — все в станицу, будто по делам, ездила, где тот кобель, что посля полицаем сделался, кладовщиком работал. Маманя то в больнице, то на печи, племяши-двойняшки — голодные, немытые, в соплях. Заставила меня жизня хозяйство на себя взвалить. Двенадцать годков мне в ту пору было.
«Глядя на нее, не скажешь, что живется ей так трудно», — подумал Алексей, любуясь Веркой. У другой от такой жизни потускнели бы глаза, почернело бы лицо, посеклись бы волосы, изменилась бы стать. А она, Верка, восхищала молодостью, силой, красотой — той красотой, которая и немощного старца принудит остановиться и посмотреть вслед.
— Так и будем стынуть? — спросила Верка.
Алексей с готовностью раскинул руки. Она рассмеялась.
— Погодь. Сперва про Таньку скажи.
— Что сказать?
— Пондравилась или нет?
Алексей хотел солгать, но признался:
— Хороша!
Верка кивнула.
— Кабы охаял, не поверила бы.
— Почему? Как говорится, на вкус, на цвет — товарища нет.
Верка помотала головой.
— Красивость, милок, завсегда красивость.
В памяти возник Татьянин взгляд, призывный смех, от которого покачивались в ушах серьги и позвякивало монисто — мелкие серебряные монетки, искусно припаянные к тонкой цепочке, вспомнилась смугловатая нагота, просвечивавшая сквозь ткань исподницы, тихий, разочарованный вздох.
— Уж очень липучая она.
— Виснеть?
— Можно и так сказать.
— Взамуж хотить!
Алексею вдруг стало грустно-грустно.
— А ты, хотя и сватают, не торопишься.
Верка сколупнула с его шинели комочек присохшей грязи.
— Мне, милок, про племяшей надоть думать, про хворую мать. Мне проще отдать, чем взять. Я на все согласная, но с нелюбимым канитель тянуть не стану.
— Еще в Сухуми предлагал расписаться.
— Вгорячах, милок, вгорячах! — проникновенно возразила Верка…
С грохотом проносились пассажирские и товарные поезда, оставляя после себя такие вихри, что даже сырые, прилепившиеся к шпалам листья вспархивали и начинали метаться в взбаламученном воздухе. Раздвигались пневматические двери электричек, выпуская или впуская двух-трех человек, а чаще ни одного.
Доронин ничего не видел, не слышал, очнулся только тогда, когда стал моросить дождик — надоедливый осенний дождик. Он мог моросить и час, и два, а мог в любое время превратиться в ливень. Лицо было мокрое. «От слез или от дождя?» — подумал Доронин. Понял: всплакнул. Так бывало и раньше, когда в душе возникало какое-то особое настроение. Слезы восхищения или умиления могли вызвать написанные с болью страницы, грустная песня, национальный гимн, под звуки которого на флагшток медленно вползал алый стяг, — одним словом, все то, что проникло в самое сердце. Зиночка изумленно расширила глаза, потом усмехнулась, когда — это было в первый год их совместной жизни — Доронин стал объяснять, почему расчувствовался. С тех пор он перестал делиться с женой сокровенным. Если начинало пощипывать в глазах, уединялся или сдерживался.
Достав носовой платок, Доронин вытер лицо, поднял воротник плаща и через несколько минут очутился на платформе, к которой приближался электропоезд, пробивая лучом прожектора помутневший воздух.
…Открыв своим ключом дверь, вошел в просторный холл, который даже и сравнивать было нельзя с крохотной прихожей в их прежней квартире, сразу же услышал уверенную поступь жены.
— Где тебя носит? — в привычном для нее повышенном тоне спросила Зинаида Николаевна.
Доронин не ответил — решил подождать, что последует дальше.
— Эта особа не соизволила мне объяснить, куда ты умотал.
«Этой особой» Зинаида Николаевна называла секретаршу Доронина — умненькую, воспитанную девушку.
Он усмехнулся. Зинаида Николаевна нахмурилась, кинула на него недовольный взгляд.
— Все же интересно узнать, где тебя носило?
— Гулял.
Зинаида Николаевна округлила глаза.
— Неужели к Кочкиным ходил?
Доронин вспомнил, что так и не позвонил им.
— Спасибо, что напомнила. Завтра обязательно позвоню или, быть может, схожу.
Зинаида Николаевна осуждающе помолчала.
— Ужинать сейчас будешь или Вадика подождешь?
— Подожду.
Очутившись в своей комнате, Доронин несколько минут постоял, потирая виски. Хотелось снова очутиться в прошлом, но шум — в квартире был включен телевизор — отвлекал. Он подумал, что прошлое возникнет позже, когда в квартире наступит ночная тишина…
Зинаида Николаевна вмиг сообразила, что муж немного не в себе, однако это не вызвало у нее никакой тревоги. За двадцать с лишним лет совместной жизни она изучила Доронина и полагала — изучила хорошо. Зинаида Николаевна не строила никаких иллюзий в отношении его холостяцкой жизни, в первые годы была бдительной, как никакая другая жена, но муж всегда возвращался с работы в одно и то же время, и она успокоилась. То, что вчера он слишком часто поглядывал на синеглазую девушку, было вполне естественным: в определенном возрасте все мужчины «сходят с ума». После сорока лет Доронин увлекался несколько раз. Зинаида Николаевна могла точно сказать, кем и когда. И хотя эти женщины, родственницы и знакомые их общих знакомых, были молоды и красивы, она не паниковала. Да и зачем было паниковать, когда — Зинаида Николаевна сама убедилась в этом — молодые женщины просто флиртовали. Муж, наверное, думал: это всерьез. Но пусть он что угодно думает — для нее важны намерения женщин. Они не пытались разбить семью, только строили глазки, а это такие пустяки, что и думать не стоит. Немножко флирта не повредит: разгонится кровь, посвежеет лицо. После непродолжительных увлечений муж становился сговорчивым — это тоже приходилось учитывать. Разумеется, если бы что-то такое случилось в первые годы их жизни, то она бы закатила скандал. Но все течет, все меняется — меняются и взгляды на семейную жизнь.
