Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович

Он снял белье, похожее на шкурки бабочек (Катичка все носилась с этой книжкой, а он так и не прочитал), бросил прищепки в корзинку и тоже вернулся в дом.

Катичка лежала молча, накрывшись с головой. Он лег рядом, обнял ее прямо поверх одеяла, прижал к себе.

Я люблю тебя, слышишь?

Катичка не ответила.

Туман снаружи мурчал. Ровно, мерно, как будто дышал. Потолок был белый, и все за дверью на террасу тоже было белое, и только Катичкины трусики лежали на кресле, тревожные, яркие. Так и будут лежать тут еще долго-долго, а ни его, ни Катечки больше не будет. Он не додумал эту мысль до конца, не посмел. Уткнулся носом в Катичкину спину и стал повторять в такт туману: ялюблютебя, ялюблютебя, ялюблютебя, ялюблютебя, ялюблю…

Он проснулся мокрый, с разинутым черствым ртом. Катичка еще спала. Должно быть, она хотела скинуть одеяло, но не смогла, запуталась и лежала теперь, наполовину вылупившаяся из кокона. Лицо у нее было красное, потное. Чужое.

В одеяльной одури, — вспомнил он, но не вспомнил, откуда это. В одеяльной одури, в подушечной глуши. Он посмотрел на часы — половина двенадцатого. Дня? Ночи?

Комната была все такая же белая. Туман все так же мурчал.

Кать, позвал он, Кать, вставай, засоня!

Катичка шевельнулась, и от нее почти видимой волной пришел жар, сухой, плотный, страшный.

Ты заболела, что ли?!

Катичка, не открывая глаз, приподнялась, и ее вырвало.

Градусник он так и не нашел, только пенталгин, правда, просроченный, еще из позапрошлогодних запасов. Катичка болела очень редко, легко: пару дней была смешная, вялая, громыхала полупрозрачным розовым носом, и все проходило. Ну, мигрень еще иногда. Да, живот болел на второй день месячных сильно. Но она прекрасно сама с этим справлялась. А вот он любил свалиться недельки на две — с ознобом, с тридцать девять и две, с сухим выколачивающим кашлем и уродливыми температурными кошмарами, внутри которых распускался бесконечно один и тот же мясистый вьюнок, белый, циклопически огромный, и, когда тот наконец разворачивал лепестки до предела, внутри обнаруживалась кошмарная алая пасть, и он просыпался, подавившись собственным криком, и Катичка говорила шшшш, милый, шшшш, и давала ему попить морса из разлохмаченной клюквы или воды с лимоном, реальной, прохладной и потому утешающе вкусной. Он это все, конечно, любил, а не саму болезнь. Тревогу в Катичкиных глазах. То, как она щупала его лоб — сперва нежным предплечьем, потом такими же нежными губами. Свежие простыни. Куриный бульон со звездочками. Игрушку с дракончиками на планшете. Легальный сон до обеда, и после обеда еще часик — запросто. Чур-чур, я в домике.

Теперь главный в домике был он сам.

После первой таблетки Катичку снова стошнило, и он еще раз переменил постель и снова затер полы, тяжело шлепая поганой тряпкой по смуглой плитке и удивляясь, что ему вообще ни разу не противно. Может, потому что рвота ничем не пахла. Или он не чувствовал запаха? Может, у них снова ковид, как четыре года назад? Как они бесились тогда взаперти, как не верили ни в чох, ни во вздох, пока не заразились. Слава богу, легкая форма. А вот Катичкина мама умерла до того, как появилась вакцина. И все равно — старые, добрые, беззаботные времена. Сейчас он проснется и скажет Катичке — ты не поверишь, какой бред мне приснился. Он поскользнулся на мокрой плитке, опрокинул пластиковое ведро, чертыхнулся. Воды и так почти не осталось. Колодца в конце улицы, к которому они ходили последние две недели, видимо, не было больше вообще. Он заставил себя не думать об этом — и действительно перестал. Обтер руки влажной салфеткой — их тоже почти не осталось. Дал Катичке вторую таблетку, и она, не открывая глаз, просвистела сухими губами — спасибо. Собрал мутную лужу. Вышел на террасу, отжал тряпку вниз, в туман, повесил на перила. Расправил. Подумал, расправил еще раз.

Пусть Катичка поправится, пусть поправится, пожалуйста! А еще, пожалуйста, пусть придет кот.

Говорить это в туман было неловко. Поэтому он закрыл глаза и сказал это внутри себя. Было очень тихо, даже туман замолчал, и только тяжело и часто капала с тряпки вода, ударяясь о невидимые листья плюща.

А потом в доме, внутри, закричала Катичка.

Кровь была везде, на постели, на стенах, на потолке, ненормально яркая, красная, живая, текла у Катички между пальцев, фонтаном выплескивалась изо рта, Катичка металась, и он никак не мог их остановить, ни Катичку, ни кровь, и все прыгало, пятнами, вспышками, и Катичка все кричала на одной ноте — аааааааааа! — пока он не догадался и не заткнул ей рот трусиками. Красными. Чистыми. Сухими. И она наконец замолчала.

Он присел на край кровати, растерянно глядя на окровавленные пальцы. Он не знал, что делать. Вот Катичка всегда знала — кому позвонить, что купить, как сказать, даже если в результате получалась херня, она все равно знала, как поступить. Надо спросить у Катички, что делать с Катичкой. Он коротко засмеялся, и Катичка захрипела. Она мотала головой по подушке, и он перепугался, что она задыхается. Вытащил чертовы трусики, сунул куда-то.

Кровь, слава богу, больше не шла, только обметала Катичкин рот ржавой темной коркой.

В Древнем Египте считали, что мышь…

Что?

В Древнем Египте считали, что мышь напрямую связана с вечной жизнью, и лекарь, пытаясь добавить жизненных сил ребенку, давал ему съесть мышку.

Она не говорила, а скрипела.

Что? Что такое?!

Увидеть мышь двенадцатого числа месяца тиби считалось большим несчастьем, те, кому не повезло, спешили отвратить взгляд в другую сторону. В некоторых рукописях египетской книги мертвых богиня с мышиной головой олицетворяет преисподнюю и смерть.

Веки у Катички были закрыты, но глазные яблоки под ними дергались, бегали, как будто она читала невидимую Википедию.

Птица ибис считалась священной. Она символизировала письмо и знание, а также врачевание и интеллект. Считалось, что Аполлон может превращаться в ибиса, чтобы лечить людей.

Змея во многих культурах считается символом смерти и возрождения.

Катичка вдруг засмеялась и сказала, не открывая глаз, своим обычным голосом — смотри, какая картинка прикольная.

И тут же снова заскрипела — бог Ра в образе кота отсекает голову змею Апепу, рисунок из книги мертвых Хунефера, XIV век до нашей эры. Змея часто обладает целительной силой и символизирует освобождение от старых форм существования и принятие новых начинаний.

Мы получили мышь. Мы получили птицу. Он принес послание. Последняя будет змея.

Последняя будет змея.

Катичка глубоко вздохнула, глаза под веками перестали дергаться. Она спала. По-настоящему. По-человечески. Тихо. Глубоко.

Постель, Катичка, он сам — да все вокруг было в крови, умирающей, подсыхающей. Пахло железом, гранатовым соком, чем-то сладковатым. Где-то внизу, в тумане, коротко мяукнул кот. Он знал уже, что́ увидит, когда спустится. Но, когда взялся за ручку, неожиданно теплую, летнюю, вдруг испугался. А вдруг туман войдет, когда дверь откроется? Он видел с террасы, что это невозможно. Дом стоял слишком высоко. Пока слишком высоко. Ладно. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. И еще раз — но в обратном порядке.

Кот сидел на пороге, прижав лапой дергающуюся, извивающуюся змею. Змея время от времени судорожно, до предела, разевала пасть, как будто давилась. Так же делал цветок из его температурных кошмаров. Вьюнок. Голова змеи была похожа на вьюнок.

Кот мяукнул нежно, переливчато, просительно.

В дом с этой пакостью не пущу. И не проси.

Кот сделал короткое движение, почти незаметное — и змеиная голова отлетела в сторону, все еще продолжая распахивать челюсти.

Ну? Доволен? А мне теперь убирать. Где ты взял ее вообще, засранец?