Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы
Видела. Слышала. И тоже делала вид, что не замечаю. Особенно в последнее время. Не поднималась не то что на стол — даже на стул.
Выходит, опять Рубин прав?
P. S. А кто обещал, что будет легко? Сама нафантазировала, а теперь стонешь. Больно рано ты, милая, устала. Не ныть надо, а решать. Одно хорошо — выбор невелик: или послать рубинского сыночка ко всем чертям, или быть всю жизнь у таких, как он, на посылках.
26 апреля
Сегодня на уроке неожиданно встал вопрос о том, кто делает историю — личности или массы. Наверное, тема располагала. Отвечал Миша Зайцев и, как всегда, неплохо.
— …а на пост генсека выдвинули Горбачева, который взял курс на перестройку, — закончил он.
— Тут и сказочке конец, а кто слушал — молодец, — вякнул с места Хохлов.
Уже нечасто, но случается, вот так выстреливает. Хотела одернуть, но потом передумала.
— Одна закончилась, другая сказочка началась.
— Скажете тоже — сказочка! Как минимум, боевик с элементами триллера. Сказочка, — еще раз хмыкнул Рубин.
Класс зашевелился, зашушукался, и Хохлова тут же понесло:
— А чё? Нормально! Ельцин — вылитый Змей Горыныч, сроду не знал, что его башки делают. Горбачев — Иванушка-дурачок, все свое царство проболтал. Слышь, Макс, — ткнул он Рубина в бок, — а Кощей Бессмертный тогда…
Я уже пожалела, что сразу его не осадила.
— Хохлов, прекращай свой цирк. Неизвестно, что бы ты на их месте нагородил, так что особенно-то в остроумии не усердствуй.
— Чё я, дурак, чтобы вперед лезть? Это Рубину надо, а я в замах посижу. По хозчасти, — добавил он, подумав.
Действительно, не так уж он и глуп.
— Реформы в тот момент были необходимы, кризис назрел, и неизвестно, что бы случилось, если бы в 85-м правительство не сменило курс, — сказала я в полной уверенности, что инцидент исчерпан.
— Думаю, вы, Елена Константиновна, преувеличиваете, — подал голос Зайцев, все еще стоявший у доски. — Люди тогда были забитые, сильного лидера не было — зачем нужно было горячку пороть? Нет бы все просчитать, продумать…
— Ага, лекарства, и то сначала на крысах испытывают, а реформы — сразу на людях, — подхватил Хохлов. — Думают, людей у нас больше, чем крыс.
Учебник он читал редко, но «за жизнь» потрепаться любил.
— Что значит «забитые»? — оскорбилась я за поколение пусть не свое, но мамино и дяди-Витино.
И опять в который раз — а сейчас уж совсем некстати — в памяти всплыло его: «Почему терпел? Почему не сопротивлялся?» Смутившись, смешавшись воспоминанием, только и промямлила:
— Не забитые, а недальновидные. Не понимали, что происходит.
— Слово другое, а смысл тот же, — усмехнулся Зайцев. — Вы же не будете отрицать, что историю делают личности? — спросил он тоном, не допускающим сомнений.
— А как же народ? — попыталась я вступиться за коллективный разум.
Не скажу, что я отводила ему решающую роль. Нет. Но совершенно списывать со счетов рука тоже не поднималась.
— Нервно курит в сторонке, — на основной вопрос Миша уже ответил и теперь пытался шутить. — До получения новых указаний.
— Но ведь личность без народа ничего не сможет. Кто будет создавать, совершать, производить? Кем личность, в конце концов, будет руководить? — силилась я найти хоть какие-то доводы.
— Для этого — да, нужен, — неохотно согласился Зайцев, тут же добавив: — Но решения принимают все равно вожди.
— Да уж не быдло, — поддакнул Рубин.
— Не от потомственного ли аристократа слышим?
Стоявший в классе легкий гул мгновенно прекратился, и все обернулись на говорившего. В классе одергивать Рубина смели только два человека, хотя делали это нечасто и, если честно, с переменным успехом.
— Да уж не от быдла, — почти повторил свои слова Рубин.
Внешне Илья был спокоен, но волнение выдавала и напряженная спина, и давно замеченная мной его привычка в такие моменты постукивать пальцами по столу.
— А мы, значит, рылом не вышли?
— Ты, может, и выйдешь, — уклонился от прямого ответа Рубин. — Если постараешься.
— А зачем, если в итоге придется оказаться вместе с тобой? — Илья явно нарывался на скандал.
— Умный ты, Смирнов, но несообразительный, от жизни отстаешь, — снисходительно вздохнул Рубин. Странно, но скандал в его сегодняшние планы, слава богу, не входил. — Все хотят быть впереди, все хотят быть сильными. Потому что кто сильнее, тот делит, а кто слабее, тот делится.
— А тебе бы только за счет кого-нибудь что-нибудь урвать. Правильно, иначе самому придется работать, корячиться, а ваше сиятельство к этому не приучено.
— Не приучено, — согласно кивнул Рубин, изо всех сил стараясь не выходить из образа поучающего жизни аксакала. — И меня это устраивает. А знаешь, что самое главное? Это всех, это даже тебя устраивает. Потому что, пока я буду решать и брать ответственность на себя, ты будешь спокойно жить и ни о чем не думать. В кино ходить, пиво с пацанами пить, с девчонками по клубам тусить — живи, не хочу. Лет через двадцать еще спасибо мне скажешь.
— И не надейся, — буркнул Илья.
— Ты не скажешь — другие скажут. Мир не без умных людей.
— Неужели? Это среди быдла-то?
— Как же тебя заело, Смирнов… «Быдло», «народ», а еще «толпа» — тоже неплохой вариант… Слушать надо своих товарищей. Зайцев же тебе только что популярно объяснил: слово другое, а смысл тот же. От перестановки ничего не меняется.
— Если людей за быдло держать, то, конечно, ничего. Любой, если его постоянно козлом звать, в конце концов заблеет. А тебе, естественно, со стадом сподручнее.
— Ну-ну, — хмыкнул Рубин, — полстраны алкашей, а все туда же — народ! Пусть сначала научатся в сортире за собой смывать…
А я опять ничего путного и убедительного не сказала.
Или, может, не стоит усугублять? Может, спор этот из разряда «что первично — курица или яйцо»?
Нет, про курицу вопрос философский, а потому совершенно отвлеченный, для желающих поупражняться в словоблудии. Про личность вопрос практический, потому что найти на него ответ — значит понять, зависит что-то от тебя или нет и, следовательно, свободен ты в своих поступках или ограничен.
Так кто делает историю — личности или массы?
Мочи мочало…
Хорошо, а если зайти с другой стороны? Я-то кто — личность или часть толпы? И чем они отличаются?
Личность ведет, а толпа ведома. Значит, пока я подчиняюсь чужой воле и не сопротивляюсь, даже если вижу ее несправедливость и безнравственность, я — в толпе. А когда сама принимаю решения и поступаю по закону и совести — личность.
