Сергей Минаев - Москва, я не люблю тебя
Через три часа регистрация на Лондон, через два — посадка в самолет. Электронный билет в айфоне, а через час после приземления мой адвокат получит звонок, означающий, что нужно начинать продавать московскую недвижимость, переводить остатки по счетам и еще кое-чего по мелочи. Мою машину он заберет себе с парковки аэропорта сегодня. Надо мной на посадку заходит борт Swiss Air.
Ground Control to Major Tom
Seven, six, five…
Commencing countdown, engines on
Check ignition and may God's love be with you
Решение валить окончательно оформилось в покупку билета в тот момент, когда я сидел в фойе гостиницы «Украина», пил кофе с запахом побелки и свежих долларовых банкнот и скрежетал зубами по поводу того убожества, в которое превратилась классика имперского, сталинского ампира. Старый холл, помнящий еще полковников КГБ пятидесятых и их подчиненных лейтенантов, одетых проститутками в капроновых чулках. Я вспомнил подоконник плохонького номера, из которого открывался вид на Белый дом и на здание СЭВ и дальше, на пьяный Новый Арбат. Ничего этого теперь не было. Дурновкусная посуда «Этро», отвратительная половая плитка и евроремонт в стиле турецкого отеля. Большой стиль ушел, думал я.
Еще я размышлял о том, как было бы хорошо поменяться местами с тем придурком курьером, с которого, собственно, все и началось. Стать счастливым человеком, у которого нет ничего, что могло бы удержать. Пустым местом с кучей бытовых проблем. Без средств, связей и репутации. Точкой на карте города, про которую даже собственная жена вспоминает только в моменты стенаний о пропавшей молодости. Дернуть деньги, каких ты даже по телевизору никогда не видел, и испариться в никуда.
Я могу найти в городе любого человека через сорок минут после того, как мне дадут телефон его мобильного. Я знаю, кому звонить, когда у тебя отбирают три помещения на Ленинском проспекте. Несколько ежемесячных операций в Москве забуксуют или встанут, если я не отвечу на звонок в десять утра. Моей единственной бытовой проблемой за последние полгода стал незалеченный кариес наверху, в третьем слева. У меня репутация надежного человека и широкие возможности.
Кроме одной — бросить все это и немедленно испариться в никуда.
Напротив моего столика метрдотель шипел на официанта. Тот делал пометки в блокноте, изредка кивал головой или наклонял ее, если тон начальника повышался. В конце концов метрдотель бросил что-то резкое, развернулся на каблуках и ушел прочь. Парень учтиво кивнул гостям из-за соседних столиков, подававшим ему знаки подойти, и направился к выходу. Перед дверью он выбросил в урну блокнот, ручку и мятые листочки бумаги из внутренних карманов пиджака. Последней в урну полетела нагрудная табличка с его именем.
Я встал и пошел следом. Парень вышел из отеля, перебежал на другую сторону улицы и поднялся на мост. Он ушел. Реально, все бросил и отвалил. Так просто. Раз-два. Пока я курил сигарету, стоя на крыльце, парень перешел по мосту на сторону Нового Арбата. Потеряв его из виду, я сел в машину и набрал номер своего турагента. Еще через сорок минут я покупал бутылку рома в супермаркете на Ленинградском шоссе. Через час я был в Шереметьево. За кофе я так и не заплатил. Как-то особенно быстро приземляется Hong Kong Airlines, а следом за ним Air France.
Four, three, two, one.
Lift off
This is Ground Control to Major Tom
You've really made the grade
And the papers want to know whose shirts
you wear
Свалить сейчас, когда кейс безвозвратно потерян, и ты не видишь даже теоретической возможности его отыскать, — было бы ошибкой. Не свалить — преступлением.
Я лежу на траве и лакаю Bacardi Spice. Нет ни депрессии, ни злости. Даже вечный нервяк, не снимаемый алкоголем и антидепрессантами, куда-то ушел.
Я исчезну из города, в котором меня, по сути, ничто не держит. Так же легко, как тот парень свалил из гостинцы. Из города, в котором ты вынужден придумывать себе новые вершины для взятия, чтобы хоть как-то оправдывать свое бессмысленное существование.
Из города, который мы сами сдали всем этим гастарбайтерам, бандитам, провинциальным олигархам, свезенным сюда со всей страны вороватым чиновникам в плохо пошитых костюмах и бесчисленным гостям столицы, которые, как теперь выясняется, совсем даже хозяева.
И я был одним из тех генералов власовых, которые не просто пособничали оккупантам, а в одном с ними строю осаждали город.
И город капитулировал. Сдался на милость победителей, а мы все это время сидели и смотрели. Как вырастают один за другим уродливые торговые центры и небоскребы, как люди на улицах все меньше напоминают людей, как мэр-пчеловод выкуривает твоих вчерашних соседей, а тех, кто не выкурился, доедают смог, жара, пробки и новое местное население. Мы смотрели и неодобрительно цокали языками, сетуя на жадность Аэрофлота, повышающего цены на европейские направления. Все это время мы словно очень хотели в отпуск. А те, кто приехал сюда вместо нас, видимо, хотели работать.
И как-то незаметно вышло, что каждый вечер, подходя к окну своей шикарной квартиры, ты чувствуешь, что кособокие советские дома-коробки, в каждой маломерке которых живет тридцать пять таджиков, смотрят на тебя своими мутными окнами и шепчут: «Мы скоро к тебе переедем…»
This is Major Тот to Ground Control
I'm stepping through the door
And I'm floating in a most peculiar way
And the stars look very different today
He ко мне. Я выхожу здесь. Из города, который я люблю, и который меня тоже нет. Мне будет трудно без всех вас, дорогие мои ублюдки-москвичи. Но я справлюсь. Я привыкну.
Я забуду тебя, Москва, как забывают женщин, которых отчаянно любили, но с которыми не были счастливы.
Иммиграция, иммиграция. Я так много думал о ней все это время. В сущности, я давно уже живу в иммиграции. Внутренней. Я сбегаю с русской улицы в английскую машину, ныряю в московский подъезд и выныриваю в лондонской квартире. Я забиваюсь в кресло, укрываюсь ворохом англоязычной прессы, прикрываю глаза и ныряю еще глубже. Я знаю, что там, в глубине, нет уродов в пробках, толстых ментов, хитрожопых депутатов, гастарбайтеров, новостроек, торговых центров и дорогих шлюх с отвратительным тыкающим говором.
Но там тоже негде спрятаться. Там нет ничего такого, что отличает меня от всех вышеперечисленных насекомых. Все эти ДБ9, пентхаус и ботинки дерби говорят мне о том, что я всего лишь ношу отличительные признаки правящего подвида, хотя не исключено, что я лишь наколотая на булавку бабочка в чьем-то собрании. Моих старых друзей здесь больше нет, а новыми у меня хватило ума не обзаводиться.
