Джонатан Франзен - Безгрешность
Наконец, в канун Нового года, он сам ей позвонил.
– Сегодня твой отец работает последний день, – сообщила она ему.
– Да, и это меня немного беспокоит, – сказал он. – Как частное лицо он будет не столь влиятелен.
Она промолчала.
– Мама. У меня есть причина для беспокойства?
– Мне кажется, ты на меня давишь, Андреас. Мне кажется, ты злоупотребляешь моим желанием воссоединить семью.
– Ты его попросила или нет?
– Я ждала подходящего момента. Он ужасно деморализован. Лучше бы ты пришел и попросил его сам.
– Теперь, когда уже поздно?
– Почему ты не говоришь мне, что там может быть, в этих папках? Там ничего особенно страшного нет, я убеждена.
– Невероятно. Ты три недели тянула!
– Будь добр, не кричи на меня. Ты забываешь, кто твои родственники.
– Маркус не имеет отношения к внутренним делам.
– Его имя много значит. Твоя семья – все еще королевский род в этом свинарнике. И твой отец по-прежнему член ЦК.
– Так попроси его, пожалуйста!
– Сначала я хочу знать, что ты пытаешься утаить.
Если бы он думал, что это ему поможет, он бы с радостью рассказал ей все, но инстинкт велел ему молчать и в особенности ни словом не упоминать о существовании Аннагрет. Он проговорил вместо этого:
– Мама, я буду знаменит. – Раньше ему такое в голову не приходило, но, сказав, он сразу же понял, что это правда: он скроен из того материала, из которого выходят знаменитости. – Я расцвету, прославлюсь, и ты будешь очень рада, что ты моя мать. Но если ты не добудешь мне папки, я прославлюсь на иной лад, и тебе это не понравится.
Еще две недели ожидания. Теперь даже в самые сумрачные дни на Норманненштрассе собиралось много народу, а потом вдруг, промозглым и сиротливым днем, – громадная толпа. Поблизости от главного входа на территорию комплекса Андреас поднялся на бампер грузовика, чтобы оценить количество. Сколько хватал глаз – люди и люди. Многие тысячи. Плакаты, пикетчики, скандирование, телерепортеры.
Stasi RAUS. Stasi RAUS. Stasi RAUS!..[30]
Передние давили на ворота из листового металла, лезли на них, становясь на ручки и петли, кричали на охрану внутри. И вдруг – необъяснимо и к его ужасу – ворота распахнулись внутрь.
Он все еще стоял на бампере грузовика, и от ворот его отделяла изрядная людская толща. Спрыгнув, он присоединился к толпе, ладонью уперся в кожаную куртку впереди, сохраняя небольшой просвет на случай давки.
Молодая женщина слева радостно вскрикнула:
– Это ты?
Лицо милое, но только смутно знакомое, а может быть, и вовсе незнакомое.
– Привет, – отозвался он.
– Господи, – сказала она. – Ты меня даже не узнал.
– Конечно, узнал.
– Ага. – Она неприятно улыбнулась. – Узнал, как же.
Он притормозил, дожидаясь, чтобы ее место рядом с ним занял кто-то другой из напирающих. Голоса вокруг слегка поутихли – то ли из почтения, то ли из давней привычки к послушанию, – но когда Андреас протиснулся сквозь ворота во двор, он услышал громкие буйные крики в здании впереди. К тому времени, как ему удалось в него войти, на полу уже валялось битое стекло, на стенах было что-то намалевано краской. Люди валили по главной лестнице наверх, где, как говорили, располагались кабинеты Мильке и других высших чинов Штази. Сверху сыпались бумаги, отдельные листы лениво проплывали в воздухе, пачки увесисто шлепались на пол. Добравшись до лестницы, он оглянулся и увидел надвигающиеся лица, отчетливые, точно в замедленной съемке, покрасневшие или посеревшие от холода, лица, полные изумления, торжества, любопытства. У входа охранники в форме смотрели на все с каменным безразличием. Он протолкнулся к одному из них.
– Где тут архив? – спросил он.
Охранник поднял руки: мол, ничего не знаю.
– Да ладно вам, – сказал Андреас. – Думаете, после сегодняшнего все вернется к старому?
Охранник повторил тот же самый жест.
Вернувшись во двор, куда, точно паломники, втекали все новые и новые горожане, Андреас обдумал происходящее. Чтобы умиротворить толпу, кто-то принял решение пустить ее в главное административное здание, откуда, видимо, заранее вынесли все компрометирующее. Вся акция была символической, ритуальной, возможно, даже предусмотренной неким сценарием. На территории имелось еще как минимум с десяток зданий, но в них никто и не пытался проникнуть.
– Архив! – крикнул он. – Давайте найдем архив!
Несколько голов к нему повернулось, но все неуклонно двигались вперед, сосредоточенные на символическом вхождении в святая святых. Под вспышками фотоаппаратов и светом из камер вылетали из разбитых окон бумаги. Дойдя до ограды на южном краю территории, Андреас присмотрелся к самому большому и темному из прочих зданий. Но даже если удастся организовать поход на архив, шансы найти в нем свое собственное дело близки к нулю. Оно где-то там хранится, но прорыв во двор нисколько ему не помог. Он лишь ослабил его друга – Штази.
Через двадцать минут он уже нажимал кнопку звонка в вестибюле родительского дома. Голос, затрещавший в домофоне, был отцовский.
– Это я, – сказал Андреас. – Твой сын.
Когда он поднялся на верхний этаж, в дверях квартиры стоял старик в шерстяной кофте на пуговицах. Перемена в отце была разительна. Он уменьшился в росте, стал более хрупким, сутулым, под скулами и на шее – впадины. Он протянул руку для пожатия, но Андреас обнял его. Секунду спустя почувствовал ответное объятие.
– У мамы сегодня лекция, – сказал отец, вводя Андреаса в квартиру. – Я тут ем кровяную колбасу. Могу и тебе сварить, если хочешь.
– Нет, я не голодный. Только стакан воды, если можно.
В интерьере квартиры преобладали теперь кожа и хром, освещение, как водится у пожилых людей, слишком яркое. В одинокой тарелке расплылось и стыло багровое месиво. Дрожащей рукой отец налил в стакан минеральной воды, подал ему.
– Ешь свою колбасу, пока теплая, – посоветовал Андреас, садясь за стол. Но отец отодвинул тарелку.
– Потом еще себе сварю, если проголодаюсь.
– Как живешь?
– Физически неплохо. Постарел, как видишь.
– Выглядишь отлично.
Отец сидел за столом и молчал. В глаза смотреть он никогда не любил.
– Я так понимаю, новости ты не включаешь, – сказал Андреас.
– Я потерял к ним интерес несколько месяцев назад.
– Штурмуют здания Штази. Прямо сейчас, в эти минуты. Тысячи людей. Они уже в главном корпусе.
Отец всего-навсего кивнул, словно соглашаясь.
– Ты хороший человек, – сказал Андреас. – Прости, что осложнил тебе жизнь. Моя проблема всегда была не в тебе.
– В каждом обществе свои правила, – проговорил отец. – Человек либо соблюдает их, либо нет.
