Джонатан Франзен - Безгрешность
– В каждом обществе свои правила, – проговорил отец. – Человек либо соблюдает их, либо нет.
– Я уважаю твое решение соблюдать правила. Я не для того пришел, чтобы тебя обвинять. Я пришел попросить о помощи.
Отец снова кивнул. Снизу, с Карл-Маркс-аллее, доносились торжествующие автомобильные гудки.
– Мама говорила тебе, что я нуждаюсь в помощи?
Лицо отца омрачилось.
– На твою мать тоже есть дело, и довольно пухлое, – сказал он.
Андреас был до того изумлен этим неожиданным замечанием, что не нашелся с ответом.
– Время от времени, – продолжил отец, – у нее случались эпизоды безответственного поведения. Она предана делу социализма, она достойный член общества, но эти эпизоды ее компрометировали. Их было не так мало. Полагаю, тебе это известно.
– Мне важно именно от тебя это услышать.
Отец слегка, одними пальцами, отмахнулся.
– На протяжении лет нам не раз приходилось решать с Министерством госбезопасности вопросы субординации и контроля. Благодаря троюродному брату и моей роли в формировании их бюджета у меня сложились с ними неплохие отношения. Но их министерство располагает значительной автономией, а любые отношения строятся на взаимности. За прошедшие годы я нередко просил их об одолжениях, а сам теперь мало что могу предложить взамен. Боюсь, я исчерпал свои возможности, когда раздобыл для твоей матери ее дело. У нее впереди еще много лет профессиональной жизни, и для ее будущего важно, чтобы не всплыли подробности ее прежнего поведения.
Какой бы силы ни достигала в прошлом ненависть Андреаса к Кате, никогда она не была такой, как сейчас.
– Постой-постой, – сказал он. – Получается, ты знаешь, что мне от тебя нужно.
– Она об этом упоминала, – промолвил отец, все так же не глядя ему в глаза.
– Но заботы обо мне не проявила. Только о себе.
– Она и за тебя попросила, когда мы получили ее дело.
– Приоритеты ясны!
– Она моя жена. Ты должен это понимать.
– А я на самом деле не твой сын.
Отец смущенно поерзал.
– В чисто биологическом плане – да, с этим можно согласиться.
– Итак, она меня кинула. Я в пролете.
– Ты предпочел не играть по правилам общества и, похоже, в этом не раскаиваешься. А мама, когда приходит в себя, всегда раскаивается в том, что сделала, будучи не в себе.
– Иными словами, мне ты ничем помочь не можешь.
– Мне бы не хотелось идти к колодцу, который, я полагаю, уже вычерпан.
– Ты знаешь, почему это так для меня важно?
Отец пожал плечами.
– Могу догадываться, учитывая твое прежнее поведение. Но нет, знать я не знаю.
– Тогда позволь мне тебе рассказать, – проговорил Андреас. Он проклинал себя, что потерял больше месяца, дожидаясь, пока мать его выручит; когда наконец он перестанет быть безмозглым четырехлетним несмышленышем? Он мог теперь выбирать только из двух возможностей: либо бежать из страны, либо довериться человеку, который не был на самом деле его отцом, – и, выбрав второе, он рассказал ему свою историю. Рассказал, существенно приукрасив и кое-что важное выпустив, аккуратно подав все как повесть о хорошей социалистической девочке-дзюдоистке, которая именно что соблюдала все правила, а в итоге ее изнасиловал мерзавец из мерзавцев, за которым стояла Штази. Он привел аргументы, которые должны были говорить о его, Андреаса, исправлении: успешная работа с молодежью из группы риска, бескорыстная служба обществу, нежелание стать диссидентом; одним словом, там, в подвале пасторского дома, он стремился стать сыном, достойным своего отца. Свои антигосударственные стихи он назвал достойной сожаления, но понятной реакцией на психическую болезнь матери. Сказал, что раскаивается в них теперь.
Когда он кончил, отец долго не отвечал. На улице по-прежнему то и дело гудели машины; остатки кровяной колбасы застыли и потемнели почти до черноты.
– Где произошло это… событие? – спросил отец.
– Не имеет значения. В уединенном месте за городом. Лучше, если ты не будешь знать где.
– Тебе надо было сразу обратиться в Штази. Они бы сурово наказали негодяя.
– Она не захотела. Она всю жизнь соблюдала правила. Она просто хотела жить по-человечески в том обществе, какое есть. Я попытался помочь ей с этим.
Отец отошел к буфету и вернулся с бутылкой “Баллантайнс” и двумя стаканами.
– Твоя мать – моя жена, – сказал он, наливая. – Она всегда будет на первом месте.
– Разумеется.
– Но твоя история трогательна. Она представляет кое-что в ином свете. В какой-то мере вынуждает меня пересмотреть свое мнение о тебе. Могу я ей верить?
– Я выпустил только то, что может тебе повредить.
– Матери рассказал?
– Нет.
– Хорошо. Только расстроил бы ее без всякой пользы.
– Я скорее как ты, чем как она, – сказал Андреас. – Видишь это или нет? Оба пытаемся иметь дело с одной и той же трудной особой.
Отец одним глотком осушил стакан.
– Сейчас трудные времена, – сказал он.
– Ты можешь мне помочь?
Отец подлил себе виски.
– Спросить – могу. Но ответ, боюсь, будет отрицательным.
– Уже то, что ты спросишь…
– Не надо меня благодарить. Я сделаю это не для тебя, а для твоей матери. Закон есть закон, и мы не можем брать его в свои руки. Даже если у меня получится, ты должен пойти в полицию и во всем признаться. Если ты явишься с повинной в тот момент, когда уже не будет причин опасаться разоблачения, это особенно хорошо тебя охарактеризует. Если факты действительно таковы, как ты мне их представил, ты можешь рассчитывать на существенное снисхождение, особенно в нынешнем климате. Твоей матери будет нелегко, но это будет правильный поступок.
Андреас подумал, но не сказал, что на самом деле он все-таки скорее как мать, чем как отец: его ничуть не привлекала мысль совершить правильный поступок, если неправильный может спасти его от позора и тюрьмы. Его жизнь показалась ему долгой войной между двумя началами в нем: между тем нездоровым, что он унаследовал от матери, и щепетильностью, доставшейся от биологически неродного отца. Он боялся, однако, что в основе его личности все же Катя и только Катя.
Когда он шел к лифту, за спиной снова открылась дверь квартиры.
– Андреас! – позвал его отец.
Он вернулся.
– Назови мне имя и фамилию этого человека, – сказал отец. – Полагаю, тебе понадобится и дело о его исчезновении.
Андреас пристально всмотрелся в отцовское лицо. Не собирается ли старик его выдать? Так и не найдя ответа, Андреас сообщил ему, как звали убитого.
На следующий день, ближе к вечеру, к нему спустился викарий и позвал к телефону.
– Судя по всему, мне удалось, – сказал в трубку отец. – Но полной уверенности не будет, пока ты не явишься в архив. Папки будут находиться там, и вполне возможно, что тебе не разрешат их забрать. Но ознакомиться с ними ты сможешь. Так, по крайней мере, мне обещано.
