Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака
— Леня, бог мой! Какие у тебя тонкие пальцы! Барецкая… то есть Горинская, ты только посмотри, какие у него тонкие пальцы. Какие длинные. Леня! Ты играешь на пианино? Барецкая! Он играет на пианино!
Леня исполнил «Полонез Огинского», эффектного Баха и очень техничный этюд. Женька ходила за ним весь вечер, прижималась в танце — как одиннадцатилетняя девочка, влюбившаяся в друга семьи. Кричала: «Барецкая! То есть Горинская… Ты знаешь, у Лени…»
А может, я не боролась с Женькой, потому что она и не пыталась ухватить Леню — ни за низ, ни за верх. Она позвала нас на день рождения, накрыла стол — шикарный для Жениного кошелька, Леня помнит его до сих пор, хотя Леня редко помнит подробности. В венгерском магазине «Балатон» Женька купила пятилитровую банку овощного «Ассорти» и бутылку сухого вина. На столе красовались вареная картошка и расформированные «Ассорти»: помидоры в одной миске, огурцы в другой и в отдельных стаканах — рассол. Леня подарил именнинице Вознесенского, свой экземпляр. Сборник был дефицитом, но как только мы соединились, у нас стало их два. От радости Женька прыгала до потолка. Действительно, до потолка: вспрыгнула на кровать и подпрыгивала на панцирной сетке.
Спустя пять лет гражданка Евгения Вассало Касаткина покидала Советский Союз, уезжала в Мексику с мужем Луисом и сыном Алешей. В Шереметьево‑II их провожал друг семьи. Таможенники перетряхивали багаж, сверяли со списком запрещенного к вывозу: «книги, выпущенные до такого–то года…» Не выпустили лишь одну книгу: зеленый сборник «Выпусти птицу!», его вернули Лене.
124
Для конспирации папку с пьесой я озаглавила «Методические материалы». Лера фыркала:
— Ириночка, что ж ты Игоря так распустила? Он может без спроса залезть в твой компьютер?
Нет, Игорь больше не залезал в мой компьютер, не читал моих текстов, не приносил своих. По телефону он спрашивал, что я пишу, я отвечала, что не пишу, занята — в институте большой поток, но кое–что из написанного уже сбывается: у меня появился студент Кварацхелия. Я обманывала, в институте был недобор, и я радовалась, я давно мечтала завести, как набоковский Пнин, свой маленький семинарчик. А вот студент Кварацхелия существовал на самом деле. С тех пор, как объявили независимость Грузии, среди наших студентов не встречалось грузин — и вдруг такой отзвук: я написала про Гурама Шелию, и явился Зураб Кварацхелия. Правда, он обрусевший мегрел, говорил без акцента и как писателю не был мне полезен.
Мне теперь был полезен Игорь Чмутов. Я пришла к нему в гости и испытала такое чувство, будто шпионю за персонажем.
Типовая квартирка. Милая, аккуратная. Книг немного. Аппликации из сушеных цветов — их делает сестра хозяина. В квартире почти не заметно его присутствия, разве что портрет…
Портрет живописный, работы Лизы Каплан, тех времен, когда Игорь был толстощеким баловнем судьбы — он теперь не похож… Привет, мое пианино… Я и не сомневалась, что у Ларисы такая ванная: коллекция флакончиков и красивый халатик. Меня провели в спальню, чтоб показать прялку («Натуральное дерево!»), в спальне было уютно, как в коробке с зефиром: все нежное, с воланами, розовое и лиловое, на стене зеркало, на зеркале драпировка. И черная прялка — для красоты.
Еще недавно моя баба Тася брала такую прялку в соседях, теперь она не прядет, зато мясо рубит по–прежнему в деревянном корытце — натуральном! — у нее и ступа чугунная есть… Мой персонаж недолюбливает бабу Тасю… Кстати, я тоже водила его в спальню — демонстрировала облетающий потолок.
Природа нагрубила нам в феврале. Сосульки просачивались сквозь стену, я проснулась от крика: «Кошмар!», Ленчик стоял в трусах в обнимку с Майоровым, с картинкой Майорова, а по стене и потолку ползло пятно — деловито, как в детских страшилках. В этот день я улетала в Москву, расстраиваться было некогда и смешно: Ленька волновался так театрально, как в тот раз, когда сел на иголку. Я не сдержалась:
— Леня, будет больше проку, если ты поставишь картину, возьмешь тазик и пойдешь на чердак…
Он в отчаянии махнул рукой. Вместо меня за хозяйку оставалась Ленина мама, он кинулся к ней за сочувствием, но Дина Иосифовна улыбнулась:
— Ленюшка, путь это будет последнее в жизни горе.
Преданный матерью и женой, большой толстый мальчик метался по комнате, спасая добро.
Я вернулась через неделю. В спальне пахло городской баней, потолок остался сухим лишь над шкафом, а Леня… Эвакуировав картины и книги, он перестал волноваться. Даже когда по ночам шмат побелки ударял его в переносицу и припорашивал веки.
Ларисе понравилась моя повесть. Она перечитывала ее несколько раз, она придумала в мою честь закуску — корзиночки с козьим сыром и красной икрой. Эта закуска казалась ей легкой, как моя проза, — меня пригласили отметить успех. Было неловко. В уютном их доме не оказалось рюмок. Мы с Ларисой прихлебывали из чашек кагор, а Чмутов — отвар того кайфа, что собрал в городе. Допив, он начал танцевать фламенко. Он уже спрашивал меня, как танцуют в Испании, я не нашлась, что ответить, сейчас бы сказала: самозабвенно. Наверное, так он и танцевал: стараясь забыться. Он очень старался. Закончив, с ожесточением выдохнул:
— И вот так по несколько часов! Каждый день!
Он вышел, а Лариса завела разговор: они увлеклись Есениным. «Персидскими мотивами». Оказывается, Есенин в Персии не был … (Бабочка крылышками… — я замираю: сядет или нет?) И с Шаганэ познакомился в Батуми… (Снято! Жена Дизайнера пересказывает мне мои же слова!) Я жду реплику героя. Что–то он скажет, когда услышит, что Лариса… Но он врывается, перебив:
— Ларча, какая же ты красавица!
Ларча смутилась, глянула на меня, я промямлила:
— Видишь, как муж тебя любит. Радуйся.
— Кстати! — встрепенулась она. — А как твой муж отреагировал на твою повесть?
— Леня? Сначала никак. Потом оправдывался, говорил, что приревновал.
Она торжествует:
— Мы так и думали. Петух не терпит на других ярких перьев…
— Не в этом смысле! Он ревновал, как мужчина, как муж.
Чмутов обрадовался:
— В этом смысле, Иринушка, в этом, даже не сомневайся! Он же Петух, как и Пьюбис, ты только глянь в гороскоп… — и они завели разговор на любимую тему.
Я собралась уходить. Лариса спросила — словами Игоря:
— Не боишься? Что что–нибудь сбудется — из написанного?
— А чего мне бояться? Я написала, что твоя тезка влюбляется в мальчишку. И заметь: имя героини выбрано случайно, я не знала твоего отчества. Вот вы и бойтесь…
— А что! — она кокетливо улыбнулась. — Я восемь лет не влюблялась. Было б неплохо…
125
В экспериментальной школе Пьюбиса всего два класса: в старшем Горинская, в младшем — Чмутов с Майоровым. Пьюбис проводит собрания одновременно для всех, эти собрания длятся часами. Иногда он начинает с похвального слова своему методу, а иногда позволяет родителям задать вопросы: про почерк, про грамотность и геометрию… Вопросы полезны, чтоб обнаружить, в плену каких ничтожных представлений мы живем, вопросы нужны, чтоб разбежаться, оттолкнуться и… Почерк!!! Да кто из великих славился почерком?! Грамотность?! Это смешно! Уинстон Черчилль был патологически безграмотен!
— Я и сам до студенческих лет не умел выводить буквы одинакового размера, а был золотым медалистом! Только посмотрите, как я писал! — Пьюбис бежит к доске, хватает мел и начинает кривляться почерком. — Но потом совершенно внезапно во мне что–то щелкнуло, и теперь я пишу вот так…
Он пишет красиво и ровно. Потом объясняет: все ерунда в сравнении с тем, что дети пишут удивительные тексты. Это правда. Его ученики пишут бойко, искренне, стильно, легко, оригинально… Пьюбис бежит к компьютеру, мы гурьбой за ним. Он читает вслух хорошие тексты чужих детей. Смакует каждое слово, щурится, складывает пальцы щепотью, подносит к глазам:
— Вы только почувствуйте, как гениально!
Чужие дети интересны первые десять минут. Полчаса… Ну, не больше часа. Потом родители начинают обсуждать День учителя, ремонт, обеды, оклейку окон, благоустройство участка. Пьюбис сидит в стороне, как ворона на ветке. Пожимает плечами, его не волнует материальное. Наверное, нужны какие–нибудь деньги… Что такое? Ах, да… Ну, уж вы это как–нибудь сами… Он понятия не имеет ни о чем таком… Мамы нашего класса увлеченно воркуют, а мне скучно, я новенькая — из другого отряда. И Майоров не пришел, пришел Чмутов, но у него статус гения, а у меня? Позади Машина школа, впереди Лелина школа — двадцать лет подряд обсуждать, сколько денег сдавать на обеды…
— Олег Николаевич, ко мне студенты приходят на первый курс, и всякий раз…
Он встряхивается, озирается, он разводит плечи, расправляет руки, косит внимательным глазом… я инстинктивно сжимаюсь: сейчас клюнет!
