Федор Московцев - Карибский кризис
От волнения я не мог произнести ни слова. Потерявшись, молчал, а мой неответ был тем же ответом. Не выдержав её долгого взгляда, я протянул к ней, как за милостыней, дрогнувшую руку.
Она докончила:
— …да, я рожу ребёнка. Но заботиться об этом ребенке будет другой мужчина, более достойный чем ты — Иосиф Григорьевич Давиденко. Сейчас я с ним. Кажется ты с ним знаком. И я сейчас пришла сюда, чтобы посмотреть в твои глаза и попрощаться с тобой. Мы расстаемся. Навсегда.
Несколько мгновений я оставался недвижимым. Это был тот самый приговор, который давно казался мне неизбежным. Я готовил себя к нему все эти месяцы, неотступно думал о нём в бесконечные дни и ночи. И всё же, когда приговор прозвучал, он показался почему-то невероятным, невозможным, нереальным. Сами слова «попрощаться», «расстаемся навсегда», такие привычные в повседневном обиходе моих деловых будней, давно уже примелькавшиеся и почти стершиеся от частого употребления, — сами эти слова наполнились вдруг новым, немыслимо страшным содержанием, мгновенно вырвавшим меня из жизни и унесшим в какую-то ужасающую пустоту. Жизнь без Тани казалась мне немыслимой.
— …а как ты хотел — я же предупредила тебя, что мои биологические часы тикают и утраченного времени не вернуть. Я ждала тебя до последнего, Андрей.
Я пошатнулся, однако устоял на ногах. Как бы очнувшись от кошмарного сна, резко встрепенулся, и провёл дрожащей рукой по лицу.
— Танюша, давай попробуем… я обязательно найду выход… — в моём голосе звучало настоящее отчаяние.
Мои жалкие слова могли бы увеличить её недоверие, но сам я, застуканный при таких обстоятельствах, внушал ей такое недоверие, что, будучи безграничным, оно не могло уже расти. Её глаза были полны сурового достоинства.
«Прощай, кукушка!» — резко бросила она мне в лицо и прошла мимо меня обратно в зал. Оставляя за собой шлейф своего неповторимого запаха, который я не смогу забыть никогда.
Я направился вслед за ней.
— Подожди! Одну минуту, всего два слова! — кричал я вслед, но мой крик потонул в какофонии танцпола.
Догнав её, я схватил её за руку, но Таня, вырвавшись, оттолкнула меня. Я снова попытался остановить её силой, что привлекло внимание охранников. В глазах вышибал то была обычная сцена: пьяный парень пристаёт к девушке. Передо мной выросли две внушительные фигуры во всём чёрном.
— Ну-ка, молодой человек!
Я был вынужден выпустить Танину руку. Мгновение, и Таня затерялась среди танцующей молодёжи. Вышибалы сделали мне предупреждение: ещё один такой эпизод, и меня выведут из клуба.
Но я и сам, без посторонней помощи пошёл на выход. Выйдя на улицу, я посмотрел по сторонам — Тани нигде не было. Со стоянки отъехал серебристый Паджеро Пинин. «Симпатичная коробчонка» — как описывал эту машину святой Иосиф. Я пошёл прочь от проклятого клуба, вдоль Волги, в сторону своего дома, унося навеки запечатлившийся в памяти драматически насыщенный и вместе с тем целостный, исключительный по силе образ Тани. Дойдя до корабля-памятника «Гаситель», поднялся в гору и побрёл по улице Циолковского, отсюда до дома было десять минут пешком.
Ужасный… но вполне объяснимый уход Тани сразил меня. В моей голове царил хаос и мрак, внутри меня всё жгло как огнём. Я мысленно перебирал самые крепкие ругательства, думая о святом Иосифе. «Кто угодно, но только не он! Как она могла — со старикашкой?!»
«Прощай, кукушка, я ушла к другому!» — вот четкий ответ на вопрос, в котором мне никак не удавалось поставить решительную точку. Воплощением укора и чудовищной насмешки казались слова девушки, в которую я вдохнул, как пламень, частицу своей души и которая достанется тому, кто непомерной ношей тянет карман. «Почему же, обдумывая сложные ходы жизни, я не предугадал и такую чудовищную возможность?» — убивался я. Танин взгляд жёг мою душу. Я не верил, что всё это могло со мной произойти, укорял себя за то, что вовремя не придумал какое-то компромиссное решение, устроившее бы и меня и Таню. В памяти всплывали фрагменты нашего времяпровождения в Абхазии, где мы всё своё время практически полностью посвящали друг другу. А теперь она принадлежит другому! Расточает неповторимые ласки этому похотливому старперу! Моё сознание не вмещало в себе того дикого ужаса, наводящего содрогание, каким дышала картина совокупления этой пары — Таня и святой Иосиф; я силился, но не мог себе представить такую картину, и ограниченность воображения спасала мой мозг от обрушения.
Но как теперь сложатся мои отношения с этим кудесником лохотронов и разводов?! Сутки назад я считал, что нахожусь в сильной позиции и что святой Иосиф и его устроенные на Совинкоме протеже обеспечат компании успех, а в свете открывшихся обстоятельств, вполне возможно, будет всё наоборот! Его креатуры, окопавшиеся на фирме — солдаты того же войска, той же дисциплины, как и он сам, и подчиняться они будут только ему. Незримые мерзкие нити блудливого полковника словно тянулись за мной и связывались в сеть, которая так жестоко опутывает души и сердца. Теперь я злился ещё и на Таню — вслед за её изменой мне, похоже, изменит и сама жизнь.
Да, я не смог придумать решение, устроившее бы все стороны. Но откуда быть сознанию ясным, если я не просыхаю и сейчас во время этого судьбоносного разговора был в стельку пьян!? Я ставил под сомнение реальность того, что со мной в жизни происходит. По мере того, как я приближался к дому, я чувствовал, как увеличивается жгучая рана у меня в груди; каждый шаг причинял мне боль, обострял ревность: сейчас я приду в пустую квартиру, и мне ничего не останется, кроме как залить в себя ударную дозу алкоголя, чтобы поскорее забыться, тогда как Таня, очевидно, уже в постели со святым Иосифом… и я слишком четко представлял, что может дать эта девушка мужчине. Как теперь сложатся отношения двух её мужчин и о чём они будут разговаривать при встрече — может, о некоторых совершенно непередаваемых и редких её качествах, о которых могут знать только люди, неоднократно испытавшие непреодолимую, горячую прелесть её близости?! Молчание ночи, прерываемое только шумом проносящихся редких машин, оживляло мучительные картины и думы. Казалось, я воочию вижу их — Таню с Иосифом.
В тупом оцепенении, оглушенный Таниными словами, находясь словно под местным наркозом, я добрёл до дома.
Глава 37,
О том, что было после Тани, о моих отношениях с Мариам и о других, достойных упоминания вещах
Я понемногу, незаметно заблудился в лабиринте сомнений и противоречий. Мысли расплывались, путались, теряли яркость окраски, как капли акварели в стакане воды. И вскоре я перестал уже понимать то, что произошло в моей личной жизни.
Именно в это период времени я поссорился с женой. Уволенный мной Ярошенко узнал через знакомых телефон Мариам, позвонил ей и рассказал, как несколько месяцев назад подвозил меня и Таню до Банк-Отеля. А заодно сообщил номер Таниного телефона (я звонил Тане с его трубки, и он набранный мной номер сохранил). Мариам установила, что я действительно проживал в этой гостинице и приводил к себе в номер девушку, зарегистрировавшуюся как Татьяна Кондаурова. В своё оправдание я сказал, что приезжал в Волгоград на машине с водителем, а он военный, у него нет паспорта, только военный билет. И я поселил его в гостинице по своему паспорту. А сам ночевал дома. А упомянутая Таня — давняя любовница водителя.
— Тебя опознала администратор гостиницы — по фотографии! — сказала Мариам, психиатр по профессии, присовокупив, что придуманные мной объяснения смогли бы удивить даже обитателей психушек.
Я продолжал упорствовать и доказывать, что полученные ею сведения — это полная чушь. Мариам выкладывала одно доказательство за другим. Оказалось, она позвонила Тане по номеру, который ей сообщил Ярошенко. Дозвонившись, Мариам поинтересовалась у Тани, в каких отношениях она со мной состоит. И та ответила, что спит со мной, что я на ней собираюсь жениться да ещё и огрызнулась: «А ты кто такая?!»
У двух моих женщин состоялся длинный разговор, в ходе которого неофициальная выложила официальной столько подробностей, в том числе интимных, что у законной жены исчезли все сомнения. Абхазия, Кипр, Сочи… много, очень много подробностей.
Внимательно выслушав все детали, Мариам послала Таню на хуй, но та парировала: «Я там каждый день бываю — в отличие от тебя, которую никто не трахает!»
Даже в момент катастрофы я не терял самообладания:
— Клевета, оговор, мухлёж, меня подставили, фотографии на фотошопе подделали…
Я был неподражаем в этой импровизации, слова несли меня на всех парусах — я продолжал свою линию на отращивание ангельских крыльев и живописал о своей доверчивости и порядочности, ставшими главной причиной моей трагедии. Жена, конечно же, мне не поверила и заявила, что подаёт на развод.
