Федор Московцев - Карибский кризис
— Настя… это моя девочка. Пойдем, будем разбираться.
Второв, не понимая, чего от него хотят, безразлично помахал стопкой, и, опрокинув её, дыхнул в лицо собеседнику:
— Если твоя, то забирай, какие проблемы.
Вспухший бодибилдер ещё больше надулся, казалось, ткни иголкой — и вся эта груда мяса сдуется со свистом, как шарик. Я подошёл поближе, чтобы оппоненты поняли, что мой товарищ здесь не один.
— Я знаю, ты со строительного рынка, — продолжил наседать бычара, — а знаешь, кто я такой?!
Тут я его узнал — то был племянник мэра города. Неизвестно, чем он занимался, помимо поездок в спортзал на своем напоминающем лакированный танк Хаммере, но очевидно, что у человека, покупающего себе в условиях всё возрастающего трафика огромный грузовик, есть проблемы с размером немаловажной части мужского организма. Он как бы пытается кого-то напугать, хотя никто и не думает его бояться.
Второв скинул с себя девушек и слез со стула:
— Так, а при чем здесь «кто я» и «кто ты»? Давай поговорим, раз ты хочешь, но как мужик с мужиком!
Они отошли в сторону, чтобы помериться пиписьками, доиграть спектакль, сценарий которого не пришёл бы в голову даже законченному психу. Света и её лучшая подруга Алёна, которая стала подбивать клинья к Второву, не глядя друг на друга, цедили коктейли. Предмет спора — Настя, стояла поодаль, выжидая, кому достанется. Четвертая девица, Вика танцевала в проходе между барной стойкой и еще одной стойкой, за которой уже начинался танцпол. Пятая, Лена, нашла себе спонсора и потихоньку исчезла. (только в клубе я, наконец, уяснил, кого как зовут). Я нервно ждал — конечно, надо уйти отсюда как можно скорее, но нельзя оставлять товарища в такой проблеме.
По итогам переговоров, во время которых родственник главы администрации, играя мускулами, ломился в открытые ворота, он добился того, что у него никто и не отнимал — право поить Настю дорогими коктейлями. Мне было одновременно весело от всего этого цирка, и больно от мыслей о Тане — то есть карнавально. Второв вернулся на своё место, и пока усаживался, успел сказать мне на ухо:
— Займись Викой, чего стоишь?
Сам же занялся опросом:
— Дефки! А вы когда-нить кончали еще не успев снять трусы? Рассказывайте подробности. В достаточно широком и пустом проходе, в котором мог выступать целый кордебалет, Вика другого места не нашла для танцев, кроме как в полуметре от меня. В опасной близости от моего лица мелькал бокал с коктейлем цвета тосола, который Вика держала в руке. Как можно оставаться в форме, поглощая такое количество пойла, содержащего столько сока, сиропа и ещё хрен знает чего, что у тебя отрастет третий подбородок ещё до того, как ты допьёшь один такой? Девкам, очевидно, важен факт того, что они держат в руках огромный бокал с кислотного цвета жидкостью и всякими трубочками-финтифлюшками. Второв рискует увидеть свой член позеленевшим наутро после интимного общения с Аленой и Светой — а всё к триплу и шло: Света настойчиво массировала его промежность, тогда как сам он самозабвенно покусывал Аленину ногу, задранную ему на плечо (Алена оказалась гимнасткой — задрав ногу, стояла практически в позе шпагата).
И тут в моих висках загудело — я заметил приближение столь знакомой женской фигуры. Когда я навёл резкость на эту фигуру, находившуюся в середине зала, когда она блеснула передо мной, в моих мыслях, как молния, пролетело: «Таня!» Я узнал её. Её облик вмещал в себя ту поэзию, которую мои чувства всегда знали и видели отличительные признаки её, но я никогда не мог выразить словами всё, что чувствовал. Колорит этой поэзии был так ярок, каким никогда не являлся прежде; его краски горели и метались в глаза. Они были так нестерпимы, что я на мгновение зажмурился… они были облечены в ту гармонию и дышали той внутренней музыкой, которой исполнены самые прекрасные творения природы. И этот вертеп, в который она вошла, был недостоин её, и все, кто тут находился, не достойны были и ползать у её ног.
Она подошла ко мне, бесцеремонно отодвинув Вику. Словно из горных глубин долетело моё имя:
— Андрей… нам надо поговорить…
Качнулись стены, дрогнул пол. Тяжело передвигая словно скованными ногами, я пробирался вслед за Таней через ледяные провалы устремленных на меня глаз (не осталось незамеченным, как она отшвырнула в сторону Вику, которая попыталась дать отпор, но её нейтрализовали Лена с Сергеем, Танины друзья).
Глава 36,
Наш с Таней последний разговор
Мы с Таней вышли на балкон (опоясывающий здание по периметру), на который вела дверь позади бара. Встали возле перил. Внизу беззвучно двигались темные воды реки. Таня изменилась — немного пополнела, черты лица стали мягче, казались несколько стушеванными. В линии рта и округлости подбородка ничего жесткого. Она стала выглядеть гораздо женственнее. Для меня женским идеалом всегда были девочки-подростки, но округлость линий Таниной фигуры показалась мне умопомрачительно сексуальной.
Ударил её голос, ясный и сильный, но я его не узнал, куда только делся её характерный грубоватый низкий тембр, теперь я слышал грудной, гибкий, полнозвучный женский голос.
— Вот так ты значит «работаешь», «ездишь в командировки», такой ты значит «занятой»…
У меня вырвался жест протеста, но она, пожав плечами, продолжила:
— Я беременна. Срок, ты, надеюсь, сам можешь вычислить. И, знаешь, Андрей, я так ждала этой встречи, столько раз мысленно проговаривала то, что хочу тебе сказать… сначала я ждала и верила, что ты приедешь и мы с тобой сделаем то, что хотели. Потом я терялась в догадках: почему ты не приезжаешь или хотя бы не позвонишь. Потом я стала тебя ненавидеть…
Она говорила, что теперь ей уже всё равно, но смотрела на меня с такой укоризной и с такой скорбью, какую только в силах выразить человеческие глаза. Я почувствовал, как огненные молоточки застучали у меня в груди, и застыл, не смея к ней приблизиться. Перед глазами поплыли круги, сознание ловило слова.
— …чего только я не передумала за то время, что ждала тебя. Когда я узнала, что после нашей поездки ты неоднократно приезжал в Волгоград, ты мне врал… мне было тошно и омерзительно думать о тебе. Твои измены… Потом мне стало всё равно. И сейчас… сейчас я просто хочу тебе сказать… просто поставить в известность… во избежание будущих проблем… Я не собираюсь делать аборт. Я хочу ребёнка и я произведу его на свет…
Таня испытующе смотрела мне в лицо, словно хотела проникнуть в мою душу. Будто мой теперешний облик и тот, что она хранила в своей памяти, оказались разделены такой страшной пропастью один от другого, что она изумилась расстоянию между ними. Словно от прежнего Андрея ничего не осталось, а между тем это всё тот же. Она будто не узнавала, всматривалась и убеждалась, что перед ней всё тот же человек, только до такой степени изменившийся, что для продолжения отношений нужно вновь знакомиться с ним, заново сближаться — а это то же самое, что знакомиться и сближаться с теми убогими полумальчиками, презренными недоделками, что резвятся здесь в ночном клубе.
Я ошеломленно безмолвствовал, слова Тани обожгли меня, словно в лицо мне бросили горсть раскаленных углей. Встретив её жестокий, неумолимый взгляд, я понял невозможность каких-то промежуточных решений (жить на две семьи, что-то в этом роде). Мариам и Алика никак не бросить, не имею права, но отказаться от Тани, убрать её из своей жизни тоже нельзя, как нельзя вынуть сердце из живого тела. Но что же делать, как всё организовать, чтобы успевать в семье и еще с Таней, которая в начале следующего года родит?!
Она, столько времени преклонявшаяся мне, трепетавшая передо мной, как травинка, сейчас, представ передо мной, воплотила в себе всю силу человеческого гнева. «Я ведь так тебя любила, как ты мог, как тебя назвать после этого…», — роняла она суровые слова.
За всё то время, что мы были близки, мы впервые как равные посмотрели друг другу в глаза. Я увидел отражение безмерной тоски и нарастающего бунта души, которую уже ничто не повернёт ко мне. Она — муки сомнения растерявшегося человека, не имеющего твёрдых желаний и принципов.
Позже, вспоминая этот эпизод, я будто видел его глазами Тани, что она лицезрела перед собой: под стильным нарядом страдает и ломается искривленное, развращенное существо. А её с ним отношения были блестящим, но мучительно безрассудным кошмаром. Всё, что им сделано, носит несмываемый отпечаток лжи, желания получить максимум удовольствий, порой сомнительных, вкупе с желанием блеснуть, поразить; нигде, даже в самых интимных вещах, не видно искреннего отношения, проникновенного душевного убеждения, которое составляет главную драгоценность настоящего мужчины. Таня думала, что её с ним любовь — это высшая точка жизни, а оказалось, что это наибольшая слабость её, грешок, глупость, совершенная в невменяемом возрасте. И этим мерзким существом был я.
