Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2013)
После разгона ГИНХУКа (конец 1926 года) связь Малевича со своими адептами не прекращалась. Весной 1927 года Малевич выехал в Варшаву, откуда писал: «Дорогой Рождественский. Необходимо Вам найти Чинарей [4] и сказать им, чтобы они собрали лучшие свои стихотворения тож[е] и Mama вся в часах и прислали на „Prаzens” [5] , я хочу связать их с Польскими поэтами» [6] . Сведений о публикации обэриутов в польских изданиях нет, и поэтому неизвестно, выполнил ли Рождественский поручение. Но отсюда вытекает, что художник, безусловно, имел контакты с поэтами. В московском частном собрании хранится графический портрет А. И. Введенского, исполненный Рождественским во второй половине 1920-х годов. В иконографии поэта он занимает особое место: это — едва ли не единственный сохранившийся прижизненный портрет Введенского.
В «Записной книжке 8» Даниила Хармса на обороте листа 57 (1927) выписаны имена и, вероятно, номер телефона Рождественского и его тогдашней жены, художника Анны Александровны Лепорской, в близком соседстве с другими важными именами: «203—96. Лепорская Анна Алкдр. Рождественский Константин Иванович <…> Лев Александр. Юдин. Среда 6 апр. у Ермолаевой. 8 часов» [7] .
Еще один из возможных каналов связи между художником и миром литературы находим в посвященных Лепорской записях Е. Л. Шварца: «Из Витебска с самыми верными перебрался Малевич в Ленинград. Тут Анечка с ним и встретилась и стала преданнейшей его ученицей и вышла замуж за Костю Рождественского. И сняли они комнату у Тыняновых, Анечка знала их еще с Пскова» [8] .
Заболоцкий и Рождественский вместе сотрудничали в журналах «Ёж» и «Чиж» (1928 — 1930). В редакции «Детгиза», где собирались молодые художники и литераторы, царила особая творческая атмосфера, полная искрометного юмора и веселья. Рождественский помещал в журналах не только свои изобразительные материалы; он был также автором очерков из жизни деревень и сел своей родной Сибири, куда он отправлялся каждое лето. В тех же номерах журнала Заболоцкий печатал свои детские стихи.
В пору своей молодости Рождественский особенно сблизился с еще одним учеником Малевича — Львом Александровичем Юдиным (1903 — 1941), обширная переписка с которым (1926 — 1940) ныне хранится в отделе рукописей Государственного Русского музея. Известно, что Юдин был автором первого варианта обложки к сборнику Заболоцкого «Столбцы». Об этом — в письме Заболоцкого Юдину от 28.VI.1928 [9] , в котором поэт просит исполнить обложку, стилистически близкую плакату вечера обэриутов «Три левых часа», состоявшегося 24 января 1928 года в ленинградском Доме печати; авторами афиши-плаката были Л. А. Юдин и В. М. Ермолаева (1893 — 1937) [10] . По воспоминаниям Рождественского «обложка Юдина была сделана в том же принципе: на белом поле стояло короткое, плотное, как из камня, монолитное слово „Столбцы”» [11] . К сожалению, издательство отвергло юдинское оформление, и книга вышла «не в той обложке, которую заказал автор» [12] . По словам Рождественского, «Заболоцкий подарил Юдину книгу с надписью: „Да здравствуют Столбцы № 1!”» [13] , возможно, тем самым обозначая свое — авторское — отношение к обложке изданного сборника, сделанной художником М. А. Кирнарским. По сообщению сына Л. А. Юдина, в архиве художника, погибшего в 1941 году, этот экземпляр книги не сохранился.
Другой вариант обложки «Столбцов» был выполнен В. М. Ермолаевой [14] . В отличие от варианта Л. А. Юдина, здесь основной упор был сделан не на шрифт, а на воплощение образа города, который служил бы фоном поэзии Заболоцкого. Ермолаевский эскиз также не получил одобрения, но на творческом содружестве художницы и поэта это никак не отразилось: вместе они исполнили две замечательные книги для детей [15] .
Все три художника, так или иначе связанные с Заболоцким, — Рождественский, Юдин и Ермолаева, — входили в так называемую группу «живописно-пластического реализма», образовавшуюся в 1927 году. Все они ощущали потребность выйти из-под «малевичева крыла», освободиться от подавляющего индивидуальность влияния доктрины супрематизма, все больше работая «над реальной пластической формой в отличие от иллюзорно-изобразительной» [16] . Примерно в это же время (с конца 1928 года) Заболоцкий дистанцируется от практики обэриутов: «звезда бессмыслицы» более не освещает его путь.
Стихотворение «Дума» аккуратно переписано автором на двух листах с оборотами, пронумерованными в верхних углах в соответствии с пагинацией неизвестного источника: 7 — 10 (карандашом, цифры взяты «в кружок»). Под каждым из восьми строфоидов справа карандашом проставлено число стихов; вот этот ряд: 8, 4, 4, 9, 10, 12, 9, 2. Название выведено красными чернилами, текст — черными; эти особенности, наряду с характерным для беловых автографов конца 1920-х годов каллиграфическим почерком, роднят находку с немногими дошедшими до нас хронологически близкими автографами: стихотворением «Disciplina clericalis» (1926), сохранившимся в личном архиве поэта, самодельным рукописным сборником «Арарат» (1928) [17] и автографами столбцов «Свадьба» и «Пир», попавшими (вероятно, через Н. И. Харджиева) в собрание А. Е. Крученых [18] . На последней странице, под текстом — дата и подпись: «11.IX.26 Н. Заболоцкий. — Рождественскому в знак хорошей встречи».
Следующим днем, 12 сентября, датировано малоизвестное миниатюрное стихотворение (или набросок), черновой автограф которого, снабженный указанием «После посещения худ.<ожника> Филонова» примыкает к «открытому письму» «Мои возражения А. И. Введенскому, авто-ритету бессмыслицы», написанному 20 сентября того же года [19] :
я голого не пью и не люблю
и эту тоже не люблю а знаю
сейчас я ей открою белый рот
и перепонку заведу над жаброй
теперь душа не спи пошто вокруг стола
дымок твой развиваться начинает
а тут во рту в тринадцать молоточков
мир ежедневный запевает
Сентябрь 1926 года — время тесного творческого общения Заболоцкого с художниками авангарда (Малевич, Филонов, их ученики и «апостолы») и начало его решительного размежевания с абсурдистской поэтикой Введенского. Если в наброске «я голого не пью и не люблю» Заболоцкий действует на территории своего оппонента, освещаемой «звездой бессмыслицы» (или пародирует его?), то «Дума» отражает поиски собственного голоса, своей темы, поэтики и истоков — поиски, которые привели к созданию прославивших поэта «Столбцов». Слово «столбцы», давшее название сборнику, было найдено позднее, но «Красная Бавария», «Белая ночь» и «Футбол», а также «Лицо коня» и «В жилищах наших» к сентябрю 1926 года уже были написаны.
Ряд стихотворений молодого Заболоцкого, оставшихся за пределами «Столбцов», отличает высокая степень «литературности»: «Disciplina clericalis» и «Дуэль» (1926), «Баллада Жуковского» (1927), «Поприщин» (1928). Понять их, не зная текста-источника, почти невозможно. Ребусная насыщенность реминисценциями обнаруживает в их авторе не только поэта-авангардиста, но и недавнего студента Отделения языка и литературы Педагогического института им. А. И. Герцена, ученика В. А. Десницкого. Именно под его руководством состоялось вхождение молодого поэта, «назубок знавшего символистов вплоть до Эллиса» [20] , в более глубокие слои национальной истории и словесной культуры. Если в «Столбцах» литературность, восходящая в первую очередь к жанровой системе XVIII столетия (от оды и сатиры до ирои-комической поэмы), органически, до неразличимости, растворена в слое узнаваемых бытовых реалий советского Ленинграда 1920-х годов, то эти опыты 1926 — 1928 годов связаны с литературной жизнью пушкинского времени.
Место «Думы» — на границе между загадочной поэтикой опытов молодого филолога и зрелым поэтическим строем поэм и стихотворений, вошедших позднее в «Смешанные столбцы».
Название публикуемого стихотворения сближает его с жанровой традицией XIX столетия, одноименной фольклорным малороссийским думам ; в литературном измерении эта традиция вобрала черты разных поэтических жанров, от баллады (К. Рылеев) до элегии (А. Фет, К. Случевский).
Вольное обращение с языком и его правилами не было характерным для Заболоцкого ни на одном из этапов его творчества. Тем интереснее четырехкратное повторение «Приди, мой ночь!», всякий раз рассекающее строку на два двустопия. (В стихотворении 58 строк и 54 четырехстопных ямбических стиха; композиционный центр — и графический, и стиховой — приходится на стихи «гляжу в стекольчатые двери, / музыкой радуюсь, дыша…»). Если элементы зауми, связанные с грамматическим родом, у Введенского производят впечатление комической бессмыслицы [21] , Заболоцкого привлек их магически-заклинательный потенциал.
