Маргарет Лоренс - Каменный ангел
— Дорис… я сказала неправду. Он мне спел, и мне это помогло.
Она смотрит на меня — искоса, с подозрением. Она мне не верит.
— Ну, никто меня не упрекнет, что я не пыталась, — натужно произносит она.
— Это правда.
Я вздыхаю и отворачиваюсь. Чью грешную душу она будет спасать, когда я уйду? Как ей будет меня не хватать.
Позже, когда они с мистером Троем уходят, ко мне наведывается еще один гость. Сначала я не могу разобрать, кто это, хотя вид у него до боли знакомый. Улыбаясь, он склоняется надо мной.
— Привет, ба. Не узнаешь, что ли? Стивен.
Я волнуюсь от радости и сгораю со стыда, что не признала его сразу.
— Стивен. Ну и ну. Как твои дела? Давненько я тебя не видела. Какой ты нарядный.
— Костюмчик новый. Мне тоже нравится. Приходится выглядеть успешным.
— Полагаю, ты не только делаешь вид, ты же и правда успешен?
— Грех жаловаться, — отвечает он.
Он архитектор, очень умный мальчик. Уж не знаю, от кого ему достались мозги. Явно не от родителей. Но что они упорно копили на его образование, во многом себе отказывая, это правда, в этом они молодцы.
— Тебе мать сказала меня навестить?
— Нет, конечно, — говорит он, — сам решил заскочить проведать.
Судя по его сердитом тону, он врет. Какая мне, собственно, разница? Просто так хочется, чтобы он пришел по собственной воле.
— Тина замуж выходит, — говорю я, чтобы поддержать разговор.
Я устала. Ни на что нет сил. Но все равно, пусть уж посидит пару минут. Мне нравится на него смотреть. Очень привлекательный мальчик. Мальчику, правда, ни много ни мало, лет тридцать, наверное.
— Слыхал-слыхал, — подтверждает он. — И правильно, пора ей. Мать хочет, чтоб они здесь женились, но Тина говорит, она не сможет выбраться, и Огаст тоже — это жениха так зовут. Так что мать, видимо, сама полетит на свадьбу.
Только теперь я понимаю, насколько я отрезана от всех них. Я всегда так любила Тину. Дорис могла бы и сказать. Разве это так трудно?
— Она мне не говорила. Ни словом не обмолвилась.
— Может, я лишнего сболтнул…
— Хорошо, что хоть кто-то мне сообщает новости. Мать себя этим не утруждает. Ей и в голову не приходит, что мне может быть интересно.
— Забыла, наверное. Она же…
— Забыла, как же. Не тот случай. Когда она летит, Стивен?
Молчание. Мой внук краснеет и, отвернувшись от меня, принимается разглядывать мои розы.
— Там, в общем, еще не до конца решено, — наконец говорит он.
Я вдруг все понимаю — в том числе и почему Дорис ничего мне не сказала. Они ждут — все зависит от того, как будут развиваться события здесь. Сколько неудобств я им создаю. Когда? Вот каким вопросом они задаются. Я мешаю им строить планы. Неудобство, вот что это такое для них.
Стивен снова склоняется надо мной:
— Может, ты чего хочешь, ба? Принести тебе чего-нибудь?
— Не надо. Мне ничего не нужно.
— Точно?
— Разве что оставь мне пачку сигарет, Стивен, ладно?
— Это запросто. Вот, пожалуйста. Прямо сейчас и угощайся.
— Спасибо.
Он зажигает мне сигарету и довольно нервным движением пододвигает к моему запястью пепельницу, как будто считая, что я огнеопасна. Затем с улыбкой смотрит на меня, и снова меня поражает сходство.
— Ты очень похож на деда, Стивен. Еще б тебе бороду, и был бы вылитый Брэмптон Шипли в молодости.
— Да?
Не очень-то ему это интересно. Он думает, что на это сказать.
— Это комплимент или как?
— Твой дед был очень привлекателен.
— Мать всегда говорила, что я пошел в дядю Нэда.
— Что? Это в ее-то брата? Чушь. Ни капли ты на него непохож. Ты Шипли до мозга костей.
Он смеется:
— Отличная ты у нас старушка.
В его голосе — нежность, и я, пожалуй, была бы довольна, если б помимо нежности в нем не было еще и снисхождения — примерно так же сентиментальные матроны кудахчут над детской коляской: какой прелестный малыш, какое чудо.
— Не дерзи, Стивен. Ты же знаешь, я этого не поощряю.
— А я и не дерзил. Ладно, забудь. Радовалась бы лучше, что я тебя ценю.
— Так уж и ценишь?
— Конечно, — весело отвечает он. — Всегда ценил. Забыла, как ты мне в детстве давала мелочь на леденцы? Мать лопалась от злости, боялась, что разорится на зубных врачах.
Забыла. Я улыбаюсь — несмотря на то что в сердце опять горечь. Для него я бабушка, которая давала ему мелочь на конфетки, вот и все. Что он обо мне знает? Ровным счетом ничего. Все эти непроговоренные годы теперь душат меня, все события, обращенные или не обращенные в слова. Мне хочется рассказать ему. Кто-то должен знать. Вот что я думаю. Хоть кто-то же должен знать об этом.
Только с какого места начать, да и какое ему-то до всего этого дело? Так и испортить все можно. Сейчас он, по крайней мере, помнит обо мне что-то хорошее.
— Помню, — говорю я. — Ты еще тот был хитрец, вечно совал нос в мой кошелек.
— Я всегда старался поймать счастье за хвост, — говорит он, — даже тогда.
Я смотрю на него пристально: в его голосе мне слышатся насмешливые нотки Джона.
— Стивен… А у тебя и правда все хорошо? Ты… всем доволен?
Он озадачен.
— Доволен? Да не знаю. Не хуже и не лучше других, я так думаю. Ну и вопросик.
Теперь мне ясно, что у него полно забот, о которых я ничего не знаю и даже не хочу знать. Невозможно в один миг усвоить столько нового. Это чересчур. Надо перестать об этом думать. Если и начать его расспрашивать, ни за что он не скажет. И это естественно. Его жизнь, не моя.
— Спасибо за сигареты, — говорю я, — и спасибо, что пришел.
— Да не за что, — отвечает он.
Больше нам нечего сказать друг другу. Он наклоняется, символически чмокает меня в щеку и уходит. Мне бы хотелось сказать ему, что он мне дорог, что для меня он любимый внук, каков бы он ни был и что бы ни сделал со своей жизнью. Но ему было бы неловко это слушать, а мне — говорить.
Дурнота входит в свои права, и вот уже я способна думать лишь о том, что меня тошнит и мне больно. Простыни окутали меня, как бинты. Так жарко, так душно сегодня.
— Сестра…
Снова игла — в этот раз я жажду ее, заранее высовывая руку. Скорее, скорее, я не могу ждать. Дело сделано, и в тот же миг мне становится легче — от осознания того, что лекарство уже внутри и скоро поможет.
Занавески у койки девочки раздвигают — она проснулась. Она вся растрепана, глаза опухли. Видно, что плакала. Только теперь я замечаю, что от нее выходит мама, женщина небольшого роста, со смуглой кожей, короткими черными волосами и извиняющейся улыбкой; на прощание она машет дочери рукой, в этом жесте — и надежда, и беспомощность. Женщина закрывает за собой дверь. Девочка провожает ее взглядом, а затем отворачивается.
— Как ты себя чувствуешь? — интересуюсь я.
— Ужасно, — отвечает она. — Просто ужасно. А вы говорили, что не больно.
Она говорит с упреком. Сначала мне жаль, что я обманула ее. Потом сожаление сменяется раздражением.
— Если это будет самая ужасная боль в твоей жизни, считай, что тебе крупно повезло, девочка моя.
— Вы вообще… — кричит она в ярости, но потом замолкает, мрачная и суровая. Не говорит ни слова и даже не смотрит в мою сторону. Приходит медсестра, девочка что-то шепчет ей. Мне все слышно.
— Не хочу я здесь оставаться… с ней.
Обида, смешанная с яростью; я поворачиваюсь на бок и тянусь за сигаретами Стивена. Потом слышу ответ медсестры:
— Имейте терпение. Она…
Последние слова сказаны так тихо, что я их не слышу. Зато слышу громкие слова девочки:
— Ой, а я и не знала. А если она… Нет уж, переселите меня, пожалуйста!
Неужели и для нее я обуза? А вдруг со мной что-то случится ночью — вот чего она напугалась.
— Пока отдыхай, Сандра, — говорит медсестра. — Посмотрим, что тут можно сделать.
Ночью палата глубока и темна, как ведро для угля, на самом дне которого лежу я. Голос девочки меня разбудил, и теперь я никак не могу заснуть. Ненавижу слушать плач. Она стонет, влажно сопит, снова стонет. И так без конца. По всей видимости, она собирается провести за этим занятием всю ночь. Это невыносимо. Хоть бы попыталась вести себя потише. Совершенно не владеет собой это создание. Я уже почти желаю ей смерти, ну или пусть хотя бы сознание потеряет, чтобы избавить меня от удовольствия слушать этот концерт час за часом.
Не могу вспомнить ее имя. Вонг. Это фамилия. Если вспомню имя, я с ней заговорю. А иначе как мне к ней обратиться? «Мисс Вонг» в устах человека моего возраста звучит как нельзя глупо. «Дорогая моя» тоже не годится, слишком фальшиво. Девушка? Девочка? Ты? Эй, ты — какая грубость. Сандра. Ее зовут Сандра.
— Сандра…
— А? — Тоненький, испуганный голосок. — Чего вам?
— Что у тебя стряслось?
— В туалет хочу, — говорит она. — Позвала медсестру, а она не слышит.
