Джонатан Коу - Клуб Ракалий
Б. А. (смеется). О, вижу, мы переходим на официальный язык, не так ли? Что же, большое спасибо и вам, мисс, э-э…
К. Н. Ньюман.
Б. А. Ньюман?
К. Н. Клэр Ньюман.
(Отредактированная версия приведенной выше записи появилась в «Доске» 5 мая 1977 года. Нижеследующее никогда опубликовано не было.)
К. Н. (продолжает). Вы хорошо себя чувствуете, мистер Андертон? Что-нибудь случилось?
Б. А. Нет, все в порядке. В порядке.
К. Н. Вы разве не знали моей фамилии?
Б. А. Нет. По-моему, Дуг ее не упоминал.
К. Н. Я сестра Мириам. (Долгое молчание.) Вы ведь знаете, о ком я говорю? Мириам Ньюман?
Б. А. Нет. Нет, не знаю. Не думаю, чтобы мне приходилось слышать это имя.
К. Н. А я думаю, что приходилось. Думаю, что вы ошибаетесь. Мириам Ньюман?
Б. А. Нет. Ни о чем мне не говорит.
К. Н. У вас был с ней роман, три года назад. То есть он начался три года назад. Она работала машинисткой в конструкторском бюро.
Б. А. (после долгого молчания). И?..
К. Н. Что значит «и»?
Б. А. И что из этого? Что вам нужно?
К. Н. Я думала, мы могли бы… поговорить о ней.
Б. А. (после паузы). Где она?
К. Н. Не знаю. Никто из нас не знает.
Б. А. Она возвращалась?
К. Н. Нет. Я надеялась… надеялась, что вы сможете пролить какой-то свет на то, что с ней произошло.
Б. А. Это отец вас прислал, чтобы поговорить со мной?
К. Н. Нет. Отец не знает, что я здесь. Да и не думаю, что он… что его это теперь сильно интересует.
Б. А. Я разговаривал с ним сразу после того, как она исчезла.
К. Н. Я знаю.
Б. А. Я рассказал ему все, что мне известно. И все время собирался потом позвонить, спросить, нет ли каких новостей, да так и не решился. Не смог заставить себя… (молчание).
К. Н. Мы получили записку.
Б. А. Записку?
К. Н. Она прислала нам письмо.
Б. А. Когда? Что в нем говорилось?
К. Н. Недели две спустя. Там было сказано, что она уехала с другим мужчиной.
Б. А. Об этом я слышал. Подслушал один разговор в столовой.
К. Н. Она когда-нибудь говорила вам о другом мужчине?
Б. А. Да. При нашей последней встрече… Мы были в Хагли, в отеле… Ужасный был уикэнд… Она рассказывала о нем. Сказала, что он не из наших мест.
К. Н. Письмо было отправлено из Лестера. И еще она написала… написала, что беременна. (Долгое молчание.) Как по-вашему, такое возможно?
Б. А. Конечно.
К. Н. Вы не думаете, что ребенок мог быть вашим?
Б. А. (после паузы). Да, пожалуй. Хотя мог быть и его. Другого мужчины.
К. Н. Я не верю, что у нее был другой мужчина.
Б. А. Почему же? Разве она сама вам об этом не написала?
К. Н. Просто не верю. Не такой женщиной была Мириам. И мне она никогда ни о ком другом не говорила. Только о вас. Она была одержима вами. Любила вас.
Долгое молчание; какие-то непонятные звуки, — возможно, скрип кресла. Вероятно, Б. А., не поднимаясь из него, меняет позу.
Б. А. Я… (Молчание.) Да, она была мной одержима. Я допустил это. Допустил, чтобы это случилось. Для меня это было так лестно и… Я не понимал, к чему это ведет. А следовало бы. Любой неглупый человек понял бы. Наверное, причина… Причина, по которой я допустил… Я ведь тоже любил ее, понимаете? Любил. Поначалу это любовью не было, но после стало, под конец. Нет, я продолжал любить и Ирен, но это разницы не составляло, лишь ухудшало все, ухудшало для всех. И она знала. Я уверен, Ирен знала. Конечно, знала. Женщины не дуры. Мы прожили с этим несколько месяцев. Не понимаю как. Не понимаю, как нам удалось пройти через них. Я знаю, чем это было для нас, но не знаю — чем для Мириам. Мы виделись каждый день, на фабрике. Почти каждый. Встречались с ней в душевых. В тот последний день, последний, после него ее больше никто не видел, мы договорились о встрече. Но я не пришел. Не знаю, как долго ей пришлось меня ждать. И так было всегда. Мы не проводили вместе ночей. Только одну. Ужасное было время. У меня всегда оставалась Ирен, к которой я мог вернуться, а у нее — никого. Не думаю, что она ладила с вашими отцом и матерью, она говорила, что дома ей трудно, вот только о вас иногда упоминала. О своей сестре. Она хорошо о вас отзывалась. Она была так несчастна, все были несчастны, вся эта чертова история причинила так много горя, не знаю, как долго я позволил бы ей продолжаться. Вечно. Но и при этом закончиться она могла только одним — тем, что Мириам вот так исчезнет. Не думаю, что это правильное окончание. Хотя, с другой стороны, она сама выбрала такой конец. Тут наверняка что-то нечисто. Что-то…
Молчание. Шум от движения машин. Шуршит чей-то бумажный носовой платок: Б. А.? К. К?
Б. А. Ваша сестра мертва. Вот что я думаю.
К. Н. Я выключу магнитофон.
17
Когда бы Бенжамен ни приходил в церковь, а приходил он в нее каждую неделю, когда бы ни молился, а молился он каждую ночь, — он просил у Бога одного и того же: прервать его разлуку с Сисили. Однако молитвы эти оставались неуслышанными. Он был обречен на отлучение — такое же полное, казалось, как то, от которого страдал в прежние дни, когда Сисили с ним еще и не разговаривала.
Вера подвела Бенжамена, и он стал искать утешения в искусстве. Он начал сочинять цикл стихов, который назвал «В твое отсутствие», но отступился, написав лишь девять строк сонета и половину хокку. Затем вернулся к роману, надумав передать историю своих недавних отношений с Сисили в отступлении — насыщенной грубой иронией главе, которая обратила бы его боль и одиночество в высокую комедию. Но и роман он забросил, написав всего два абзаца. Задуманный им струнный квартет не продвинулся дальше названия и посвящения, начертанных на верхнем в стопе нотной бумаги листе. У него имелись полученные из вторых-третьих рук сведения о том, что любовь Сисили и Стаббса продлилась всего несколько недель, однако попыток вступить с Бенжаменом хоть в какие-то отношения Сисили не предпринимала. Бенжамен знал также, что она покинула пост секретаря Театрального общества, но не знал — почему. При встречах в коридорах школы Сисили неизменно здоровалась с ним, и достаточно дружелюбно. Они помахивали друг дружке руками со своих — противоположных — автобусных остановок. Ясно было, однако, что возврата к близости, которой они столь недолго наслаждались в первые несколько недель пасхального терма, не предвидится. Единственным сувениром, какой остался у Бенжамена от этого экстатического, похожего на сон эпизода, был потайной ящик в самом низу стенного шкафа его спальни — вернее, лежавший в ящике пластиковый пакет, заполненный светлыми волосами.
Между тем соперничество между Ричардсом и Калпеппером все усиливалось. Ко времени ежегодного Дня спорта, пришедшегося в 1977-м на начало июля, оно стало настолько явственным и вызвало в школе такой интерес, что редакционная коллегия «Доски» решила махнуть рукой на свою коллективную неприязнь к освещению спортивных событий и послать кого-нибудь понаблюдать за тем, как соперники сойдутся в схватке на беговой дорожке. Выполнение этой задачи согласился взять на себя Филип, который и появился в раздевалке спортивного павильона за пятнадцать минут до начала первого забега (четыреста метров).
Он застал там Калпеппера, энергично выполнявшего на бетонном полу приседания, и Ричардса, рывшегося — с лицом, на котором все отчетливее читалась паника, — в своей спортивной сумке.
— Что случилось, Стив? — спросил Филип.
— Талисман потерял, — пояснил Калпеппер, перестав на время натужно отдуваться. — Ты же знаешь — туземцы они туземцы и сеть. Суеверны до чертиков. У него там валялся языческий амулет, который полагается трижды целовать перед каждым забегом, или еще что-то в этом роде.
— Это медаль с изображением святого Христофора, дрочила, — сказал Стив. — Такая же христианская, как и все прочие. И минуту назад она была здесь.
— Ну да, а сейчас ты, надо полагать, обвинишь меня в воровстве.
— Если в дело замешан ты, меня ничто не удивит, — пробормотал Стив.
Филип лихорадочно застрочил в записной книжке: «…в атмосфере, насыщенной потом и раздражением… обмен взаимными обвинениями происходит еще до начала забегов… Ричардс уже пребывает в положении психологически невыгодном…»
Маленький кудрявый первоклассник по имени Ивз, приоткрыв дверь, сообщил:
