В. Коваленко - Внук кавалергарда
— Имею право! Неделя, как вернулся из похода, а тут свои жандармские законы! — обиженно сказал военный и отнял у жены сумку.
— Ох, неумные мы, Свет, что отправились с отцом в его захолустную деревню, лучше бы поехали в Крым и отдохнули по-человечески. Пусть бы отец один здесь с навозом возился да пил бы каждый день без надзора, — высказав все дочери, она встала и протиснулась в купе проводников.
Сидящие в проходе студенты забренчали на гитаре и охрипший, под Высоцкого, голос запел, черт знает о чем.
— Под такую песню только выпить стоит, — подмигнул военный сыну, доставая из сумки бутылку коньяка.
Сидевший напротив старик тоже полез в свой баул и достал пирожки.
— Вот, не побрезгуйте, закусите. С мясцом! — аппетитно сказал он и вытащил следом бутылку пива. — К бабке в больницу ездил, захворала старая, — пояснил он.
Молодежь начала в голос спорить, что за звание у военного моряка. Почти единогласно сошлись на том, что он майор.
— Не бывает у моряков майоров, — загорячился прыщеватый студент.
— Ему лучше знать, он в стройбате служил, — поддержал со смехом второй, белобрысый.
— Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, — добавил бренчащий на гитаре.
— Парни, не составите нам компанию, — приглашением к столу прервал их спор военный.
Парни к нему охотно потянулись.
— Давай, отец, по маленькой, за знакомство, — поднял военный пластмассовый стаканчик, во вторую руку взяв ломтик яблока.
Старик уважительно поднял свой стаканчик. Столпилась подошедшая молодежь. Женщины, сидевшие по лавкам, кто с уважительной, а кто и с брезгливой миной перешли на лавку студентов.
— Баба с воза — коню легче, — прокомментировал старик уход женщин.
— Папа, имей совесть! — вспыхнула дочь военного, резко поднялась и с обиженным лицом ушла вслед за матерью.
— Фу-ты ну-ты, — покачал головой моряк. — Я тридцать лет назад по этой дороге ездил, скажу вам, ничего не изменилось, и имею я право столько лет спустя вновь по ней проехать. Вспомнить буйные дни своей молодости, — обратился он к столпившимся студентам.
— Имеете, имеете, — вразнобой согласились те, принимая стаканчики. — А вы, простите, кем на флоте? — полюбопытствовал один, закусывая долькой яблока.
— У меня мирная профессия — доктор, а точнее начальник медицинской службы первой эскадры, и по званию я не майор, а адмирал, — с улыбкой ответил он парням. — А у вас, видно, военной кафедры нет, поэтому вы в званиях и не разбираетесь. И на лампасы ноль внимания, — весело упрекнул адмирал.
— У нас только сопромат есть, — кисло ответил прыщеватый студент.
— И поэтому ты, завалив сопромат, женился?
— А может, я по любви! — оправдывался прыщеватый.
— Адмирал в оренбургских степях — все одно, что крокодил в Арктике, — раздумчиво проговорил белобрысый студент.
В противоположном конце вагона, у туалета, поднялся скандальный шум, визг и слезливые женские голоса. Тетя Нюра шомором побежала туда, беспардонно расталкивая стоявших в проходе. Любопытствующий сын адмирала сорвался вслед за ней.
— Досужая ворона, — крикнул ему в спину адмирал, разливая остаток коньяка по стаканчикам.
— У меня пареньком сын точно таким был, бывало, что-то, где-то случится, он непременно там, такой антересующийся… — промолвил горестно старик, протирая ладонью морщинистое лицо. — Бабка больно убивалась, — тяжело бросив фразу, замолчал старик.
— Простите, неловко спрашивать, но что произошло с ним? — положив свою руку на руку старика, поинтересовался адмирал.
— Да уж в институте учился, когда в Куйбышеве хулиганы зарезали, — выдавил из себя старик и разом как-то весело продолжил: — Малаек у меня еще трое. Правда не знаю, где они рассыпались по белу свету, — и горько тряхнув головой, на той же печально-веселой ноте закончил: — Почитай десять лет глаз перед нами, перед старыми, не кажут, значить, мы плохими родителями были, все девки, сынов более нет.
Адмирал, поднимая стаканчик, сказал молодым:
— Так выпьем за горе отца. Как вас по батюшке?
— Иван Иванович!
— За горе Ивана Ивановича, не чокаясь, — и адмирал, морщась, выпил. — Сколько ни пью, а все кажется, что самогонка. Я ее лет в пятнадцать первый раз выпил, а привкус по сей день мучает, — хохотнул моряк, наливая молодым. — Вот тебе и напиток богов.
Вернулась тетя Нюра и, остановившись в проходе, начала рассказывать адмиралу о случившемся:
— Девчата передрались, напились пива, и одна вспомнила, что ее подруга на ее ухажера глаз положила, и тут началось воспитание несовершеннолетних. Еле разняла, такие агрессивные, просто ужас. Вот тебе и будущие матери. Просто какие-то махновки. Пойду, а то у меня там еще одна девчушка рожать удумала. А вам чаю не нужно? — и сама же отрицательно ответила: — Какой тут чай в такой неразберихе. Спасибо, ваши родные хоть помогают.
Пришедший адмиральский мальчуган начал с восторгом рассказывать:
— Три девчонки как начали одну молотить, а она как даст рыжей прям сумкой в глаз.
Но адмирал поднятием руки остановил поток его горячих слов:
— Не торопись, уже все знаем. Лучше сиди с вещами, а я пойду к роженице. Все-таки я врач. Может, чем и по могу. — А ты сиди тут, ни шагу отсюда. Приказ ясен? — уходя, строго предупредил он сына.
Мальчишка покривился, но бодро ответил:
— Ясно, товарищ адмирал!
Старик забулькал по стаканчикам пивом из бутылки.
— Отец, а вы воевали? — спросил у старика белобрысый, принимая протянутый стаканчик.
— А как же, воевал! — ответил старик, глотая пиво. — Или, как мой сосед говорит, дрались, как львы в камышах.
— А вы много немцев убили? — поинтересовался прыщеватый.
— Откуда я знаю, все стреляли и я стрелял, а сколько — один бог ведает, — ответил бесцветно он и опять полез в сумку.
Из соседнего отсека доносились болезненные крики женщины и успокаивающий голос адмирала:
— Глубже дыши, все будет хорошо.
Проводница тетя Нюра стала выгонять из отсека пассажиров и навешивать одеяло в проеме:
— Тут потеснитесь, сами видите, какое дело.
Через время стоны стихли. А еще через время, боднув одеяло головой, вышел адмирал с новорожденным ребенком на руках.
— Человек родился! — громко и весело сообщил он. — Мужик родился, будущий моряк. Смотрите, какой славный бутуз! — и высоко поднял новорожденного вверх.
Отец карапуза испуганно кинулся к нему:
— Не уроните, бога ради, он еще скользкий.
— Не боись! Все будет у него в жизни отлично, всегда будет на плаву, — предрек адмирал, передавая ошалелому отцу ребенка.
— Мы к матери в деревню ехали. Валюша думала там рожать, а вон как получилось, родила в пятьсот-веселом, — виновато объяснял он проводнице, бережно держа младенца.
Жена адмирала затормошила его за рукав рубашки:
— Станция Сорочинская на подходе, ну, пошли, повивальная бабка, собираться.
— Вот, всю жизнь был хирургом, а в пятьсот-веселом стал акушером. Роженице больше соков и отдыха, — крикнул он, уходя, отцу ребенка, разом как-то захмелевший.
— Как вас зовут? — крикнул адмиралу отец новорожденного.
— Юра! — ответила жена адмирала, заталкивая мужа в свой отсек.
— Мы так сына назовем!
Молодые парни в отсеке взялись помогать собираться адмиралу и гурьбой с вещами пошли на выход. Поставив чемоданы и сумки на перрон, они, прощаясь, долго трясли адмиральскую руку, как всегда при скором прощании говоря обыденную нелепость:
— Не забудьте этот рейс!
И поезд тронулся. Они на ходу запрыгнули в него.
Во всех окнах вагона виднелись провожающие лица. Даже драчливые девчонки прощались с ним. И старик моргал ресницами в окно.
Адмирал заметил в первом окне счастливого отца с новорожденным и долго махал им фуражкой:
— Счастливого пути тебе, тезка.
А пятьсот-веселый набирал скорость. Пятьсот-веселый шел дальше по веселому маршруту Оренбуржья.
«Хорошо, что ты есть…»
На заводском конвейере горб ломать — не малина. Тошниловка, а не работа. Впору волком взвыть от однообразия и духовной серости. А со смены в общагу придешь, в клоповник поганый, и от тоски не знаешь, куда себя деть. Если деньги водятся, то полбеды… В кабаке свет приглушенный, музыка ненавязчивая и шлюхи пиявочно-алчные.
А денег нет, смотри по телику съезд народных депутатов. Бесплатно. До одурения.
Витька Брылев первый год, как с армии вернулся, шибко идейным был. В библиотеку записался, регулярно, почти бегом, комсомольские взносы платил, на всяких собраниях справедливые пузыри пускал. Все за работяг ратовал. А на второй год — как отшептали.
Семьсот рублей, что за год на сберкнижку собственным горбом нагреб, за три дня в кабаке спустил. А жить-то дальше надо, а есть в первую очередь.
