В. Коваленко - Внук кавалергарда
— А стаканы где?
Дядя Ваня, не поднимая головы с земли, пробурчал:
— Возьми за спинкой заднего сиденья.
Я полез за заднее сиденье за стаканами. В углу лежала скомканная тряпка. Я машинально поднял ее и оцепенел. Под ней лежала полная бутылка водки.
— Дядь Вань, это что такое? — подкидывая ее на руке, подошел я к нему.
Он поднял голову и посмотрел на нее глазами мертвого окуня. Тут же вскочил и залупцевал себя ладонями по голове:
— Ох… ее через седелку, я же ее вчера на похмелье заныкал, а сегодня начисто забыл. Ой, не дурак ли. Вот козел, вот козел. Где еще таких козлов найдешь. Совсем дырявая голова стала, как решето. — Он бы долго и беспощадно бичевал себя, но мне это уже надоело, и я от крыл бутылку.
— Надо ж было за сто верст киселя хлебать, — с укором сказал я, наливая по стаканам. Хотя пить мне уже не хотелось.
Когда допивали вторую бутылку, дядя Ваня запел:
— Если я заболею, к врачам обращаться не стану я. Обращуся к друзьям, не сочтите, что это в бреду. Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманами. В изголовье поставьте упавшую с неба звезду.
Пел он, конечно, хреново. Больше орал, как недорезанный поросенок. Но песня мне понравилась. И я даже всплакнул ненароком.
Потом дядя Ваня, обняв меня за плечи, начал уговаривать:
— А поехали в Башкирию, в Стерлитамак, на могилу твоего отца, а моего брата. Заодно к твоей матери в Стерлибашево заедем, тут-то недалеко осталось, километров двести.
Соблазн был велик, но я нашел логический отказ:
— Мы не доедем, бензина не хватит, а денег на бензин у нас нет.
Убедил, убедил! Тогда поехали в Ивановку, она тут уже недалеко.
— А что в Ивановке мы будем делать? — полюбопытствовал я.
— Ты что? — загорячился он. — Пол-Ивановки Кононенко, все твои деды с Украины туда переехали, ты что, этого не знал? Там у нас родни о-го-го сколько! Поехали, не пожалеешь.
Он меня уговорил. И мы поехали в Ивановку. Как мы доехали до Ивановки, одному богу известно, говорят же, дуракам и пьяницам ангел помогает. Так оно и вышло. Деревня встретила нас разноголосым лаем собак и гоготанием гусей. Дядя Ваня остановил машину возле дома с покосившимся к земле плетнем и длинным колодезным журавлем во дворе.
— Пошли, чего ждешь, особого приглашения? — пьяно позвал он меня, вылезая из машины.
Он попытался поднять плетень, но попытка оказалась тщетной.
— Мой верный маячок, я и ночью дом нашел бы, не заблудишься, — похвалился он.
— А если бы плетень убрали, тогда как? — съязвил вопросом я.
Дядя Ваня растерялся и зарыскал глазами вокруг, но, наткнувшись на колодезный журавль, находчиво ощерился:
— А это тебе что, не верный ориентир? Пошли, Сусанин, — дернул он меня за рукав.
Мы прошли сумрачным коридором и вошли в дом. На кухне за столом обедали два мужика, а кривоногая толстая бабка хлопотала у газовой плиты.
— Хлеб да соль этой хате, — поприветствовал дядя Ваня присутствующих, опираясь о косяк.
Мужики и бабка удивленно обернулись на голос.
— Едим, да свой, — в один голос ответили они.
— А я тут думаю, дай заеду к родне, вот, сделав крюк, с племянником заехал, — проходя к предложенной скамейке, объяснял свой приход дядька.
— Да че уж там, это дело хорошее, — пробасил рыжий мужик, вставая из-за стола. — Валька! — шумнул он, открывая дверь в переднюю, — неси сюды сугрев.
— Теть Мань, а дэ дядько Егор? Щось я его нэ бачу, — переходя на украинский и садясь на лавку у стены, поинтересовался дядя Ваня.
Мужики озадаченно переглянулись с бабкой.
— Да он уж семь лет назад, как помер, — ответила старая, фартуком вытирая разом заслезившиеся глаза.
— Мой отец, а значит, его брат тоже помер, — вздохнул дядя Ваня.
— А меня тетя Нюра зовут, — плаксиво вставила слово старуха.
— Извини, тетя Нюра, десять лет, как у вас не был, почитай, всех перезабыл, — суетливо оправдывался дядя Ваня, косясь на принесенную женщиной бутылку самогонки.
— Из буряков? — кивая на бутылку, блеснул глазами он.
— Зачем из буряков! — возмутился второй красивый мужчина с густой волнистой шевелюрой. — Из зерна. Мы для гостев дерьмо не поставим.
Нас пригласили за стол. Не прошло и полчаса, как появилась вторая бутылка, а за ней и человек пять колхозников. Почти каждый нес с собой бутылку огненной воды, то бишь самоката. И пир пошел.
Подошли еще три женщины и с ними девушка примерно моего возраста. Все чинно перешли в переднюю комнату за больший стол.
Затем начались разговоры о прошедшей посевной, о паскуде-бригадире МТМ, о сломанном тракторе и черт его знает, еще про что.
Дядя Ваня, разомлев от крестьянских разговоров, вдруг вспомнил, что он когда-то работал в башкирском колхозе ветеринаром, и начал спорить с густоволосым мужиком о надоях. Хотя он в этом ни фига не соображал.
После горячих споров они начали целоваться и панибратски хлопать друг друга по спине. Дядя Ваня, увлекшись лобызанием, в горячке поцеловал соседку слева. Тут же загорячился ее муж, сидящий рядом лысоватый мужик. И у них начались разборки, закончившиеся пьяной потасовкой.
Но я этого уже не видел, так как мы со смазливой девушкой Любой ушли во двор и залезли на сеновал. Помню, что там я начал хвалиться, какой я замечательный художник и что у меня скоро будет в Оренбурге персональная выставка. Хотя сам от себя я услышал об этом впервые, но это ничуть не снижало моего липового авторитета.
Потом мы начали миловаться, и я все называл ее Ниной, именем моей жены.
Переворошив все сено на сеновале, мы, утомленные, заснули. Вечером меня разбудила Люба и предложила погулять по деревне.
Взявшись за руки, мы прошли по деревенской улице и вышли за околицу. Нас провожали хриплым лаем все деревенские собаки из подворотен и ухмыляющиеся бабки со дворов. Но на меня снизошло пьяно-идеалистическое настроение души, и я начал на ходу сочинять стихи.
А небо укуталось звездным платком.
И тихо взошла луна.
Я сочинял, как чукча, про то, что вижу. Но кроме взошедшей луны я больше ничего не наблюдал, и поэтому мой поэтический костер на этом потух. Но мне было совестно признаваться в этом Любе, и я тут же нашел причину, как покончить с упрямыми рифмами, с моим неловким положением. Заметив невдалеке длинное здание, я попросил ее подождать меня, а сам побежал к нему. Не пробежал и десяти метров, как тут же провалился в какую-то яму, полную вонючей жижи. Но зато с поэзией было покончено раз и навсегда.
Люба со смехом вытаскивала меня, серьезно упрекая:
— Куда ты чесанул, это же свиноферма, а не клуб. Вот и провалился в яму с поросячьим дерьмом. Побежали быстрей к бабушке в баню, она топила. Там я тебя и за стираю.
И мы прытко побежали к бабушке в баню, а стихи мне больше не хотелось сочинять. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Люба замочила мое белье, а меня отправила в баню мыться. После бани она дала мне надеть старый братов костюм, который сидел на мне, как на зэке-пассажире, который ехал свататься. Вот только шляпы белой не было.
— Идем к тете Нюре Кононенко, — позвал я ее, когда со «свинарником» было покончено.
— К какой Кононенко? — переспросила она, развешивая на заборе мои брюки и рубаху. — К Анохиной тете Нюре, — догадливо сказала она.
— А мне хотя бы и к Сидоровой, лишь бы там дядька был, — буркнул я, направляясь к калитке.
Дядька лежал на полу на расстеленной фуфайке, вел беседу с лысым мужичком. Мужик сидел рядом на коленях и разливал самогон по стаканам.
— Я ведь че, Иван, обиделся, не на то, что ты мою жену целуешь, а на то, что ты у меня об этом разрешения не спросил, а вот спроси — и целуй, сколько хошь. А я ведь тебе спервоначалу поросенка хотел подарить. Знаешь, сколько у меня много поросенков. Аж двенадцать штуков. О-о-о! — И мужичок восторженно закатил глаза.
Заметив меня, дядя Ваня часто-часто заморгал глазами и, открыв рот, пораженно спросил:
— Где ты такой лапсердак достал, уж больно он для тебя маленький?
Я кивнул на Любу:
— Она подогнала.
Мужик, протягивая дядьке стакан, икнув, проговорил:
— А хошь, я тебе сейчас поросенка отдам. Пошли ко мне, — и снова икнул.
Падая с одного бока на другой, дядя Ваня кое-как встал на четвереньки и, задрав голову, попросил меня:
— Поехали, Юрк, он нам поросенка подарит.
Я с ужасом начал отказываться:
— Да я ни разу не ездил, как я поеду, к тому же на улице только светает.
— Все это для моряков пыль, — категорично заявил дядька и, держась за стену, пошел на улицу, — я тебе обещал научить ездить на машине, научу, — оборачиваясь ко мне, решительно заявил он.
И я поехал, правда не дальше соседского забора. Треск ломаемого штакетника был слышен на всю деревню. Он с матюгами согнал меня с водительского места:
