В. Коваленко - Внук кавалергарда
Подошли пацаны и долго с немым удивлением переводили взгляд с картины на Босяка, наконец рыжий Федор с восторгом выдохнул:
— Ну ты, маэстро, даешь…
Босяк, все еще не веря в то, что он сделал, кротко хлопал ресницами и смущенно пожимал плечами.
На следующий день пришла Оксана Валерьевна и торжественно пригласила Босяка в музей на встречу с художником Князевым.
«Не забудь, — поминутно твердила она, — что он один из лучших учеников великого мастера Домашникова, и его слово много значит для начинающих художников». Босяк соглашательски кивал головой, его так и подмывало похвастаться «Девочкой у фонтана». Когда директорша наконец выдохлась, Босяк робко промолвил: «У меня есть еще одна работа» и выставил перед изумленной Оксаной Валерьевной свою необыкновенную девочку. Даже сквозь стекла затемненных очков, Босяк увидел, как у директорши восторженно расширились зрачки, как окаменело лицо. С ней творилось что-то невероятное. Она то снимала, то вновь надевала очки, то приближалась к картине, то отходила на несколько шагов назад, при этом постоянно шептала: «Это невозможно…», Босяк, приятно растерянный, топтался подле.
— Знаешь что, — сказала она через время, — у меня в музее сейчас проходит выставка юных дарований Стерлитамака, твои работы там уже есть, дай мне и эту, — с нескрытой мольбой попросила она.
— Она еще сырая, — с тоном вины ответил Босяк.
— Ничего страшного, я понесу ее пешком, — скороговоркой и с ноткой, не терпящей возражений, убеждала она. — А для полной уверенности, что с картиной ничего не случится, ты меня проводишь, договорились?
Босяк поджал губы и соглашательски покачал головой. Оксану Валерьевну он, как и обещал, проводил до самого порога музея.
— Не забудь, завтра, к десяти, — на прощание громко сказала она и скрылась за дверями музея.
Едва забрезжил рассвет и частники погнали из дворов коров и коз, Босяк проснулся. Долго и тщательно умывался, мысленно представляя себе художника Князева. Затем не спеша стал одеваться, придирчиво осматривая каждую вещь в своем бедном гардеробе. Натянул новенькие джинсы, которые еще осенью подарила тетя Нина, серенький бодлончик, а поверху — застиранную до белизны джинсовую курточку, рукава закатал, да они все равно были короткими. Вот с обувью было дело швах, старые кроссовки были дико малы, деньги на новые, которые зимой заработал грузчиком в магазине, уехали вместе с губастым. Босяк едва не расплакался, но поняв, что слезами делу не поможешь, стал, стиснув зубы, натягивать старые. Когда обулся, то попрыгал, попинал по венцу бани, разминая тесную обувь. Затем вскипятил на примусе чай, заварив прошлогодней душицей, и долго, без сахара, пил, обжигаясь о край железной кружки.
В музей отправился пешком, но все равно пришел туда задолго до открытия. Пошастал у киоска, чем вызвал подозрение у киоскерши, попинал по аллее пустую пачку из-под сигарет, и только когда в музей стали заходить люди, отправился следом.
Ходил из зала в зал, где по стенам были развешаны картины, и все удивлялся: откуда в Стерлитамаке столько дарований. Тут были работы из художественных школ и изостудий; картины ребят-одиночек, каким был он, ему практически не попадались. Многие работы, по его мнению, были просто великолепные. В конце последнего зала, по правой стене, он увидел свои работы. Они показались ему такими незначительными, даже плохими, но когда он увидел «Девочку у фонтана», все мысли о своем ничтожестве отошли прочь. Это была самая яркая, самая душевная из всех работ на выставке. Никакая сила не могла бы разу-веровать его в том, что он не растет как художник.
Оксана Валерьевна и мужчина средних лет, бородатый, подошли именно в ту минуту, когда Босяк тепло смотрел на «Девочку у фонтана».
— Вот, Николай Михайлович, это и есть Виктор Босяк, я говорила вам о нем, — сказала, подходя, Оксана Валерьевна.
Невысокого роста мужчина довольно крепко пожал Босяку руку.
— Князев, — глуховато представился он и стал рассматривать работы Босяка.
— Самобытно и не лишено прелести, — после непродолжительного молчания задумчиво изрек он. — Настроение есть.
Босяк выдвинулся вперед и, смущенно указывая рукой на «Девочку у фонтана», каким-то виноватым голосом прошептал:
— Я ее за два дня написал, она еще сырая, — и нырнул опять за спину Оксаны Валерьевны.
Художник мягко улыбнулся и потрепал сконфуженного Босяка по голове:
— Великий Айвазовский писал на спор за три-четыре часа свои полотна. А от этого они ничуть не стали хуже.
Он достал из внутреннего кармана блокнот и ручку и просто сказал Босяку:
— Я знаю, у вас тут напряженка с красками и кистями, ты дай мне свой адрес, я в силах помочь тебе, да заодно и твои работы заберу на республиканскую выставку, ты не против? — закончил он вопрошающе.
Босяк от такой перспективы заалел, как красная девица:
— Да я, я всегда, — только и нашел, что сказать в ответ.
Николай Михайлович еще раз пожал ему руку и перед тем как отойти к Оксане Валерьевне, на прощанье сказал:
— Ты только не забывай, что ты художник, и работай каждый день, литературу я тебе пришлю.
Витька машинально посмотрел в ту сторону, куда отошел художник, и в прямом смысле слова оцепенел: в окружении подруг через весь зал к нему шла незнакомка, прообраз «Девочки у фонтана». Босяк судорожно огляделся, но никого не было рядом, ошибки не было, она шла именно к нему. Босяк заволновался, он не знал, что ему делать…
— Здравствуйте! — с улыбкой сказала девочка, останавливаясь напротив Босяка.
Босяк сглотнул образовавшийся в горле спазм и не своим голосом ответил:
— Здравствуйте.
— Мои подруги: Анна и Галя, — представила она своих спутниц.
Босяк промолчал, но закивал головой.
— Мне Оксана Валерьевна сказала, что вы автор этой картины, — и она указала на «Девочку у фонтана».
С Босяка вдруг разом спала былая скованность, и он, себе на удивление, стал подробно рассказывать о картине.
— Я увидел ее во сне, — начал он, — затем увидел вас на остановке, и тогда сюжет окончательно созрел, вы, сами того не подозревая, стали моей счастливой звездой, — с откровенной улыбкой пояснил он.
— А мы с девочками все гадали: откуда лицо на картине имеет такое поразительное сходство с моим, оказывается, вон где собака зарыта, — и ямочки на ее лице задрожали в смехе.
— А вы давно рисуете?
— А как вас зовут? — вместо ответа поинтересовался Босяк.
Девочка весело протянула руку:
— Валя.
— Виктор Босяк, — галантно представился он и, не сдержавшись, прыснул.
— Это что, такое прозвище?
Босяка развеселил ее обескураживающий вид. Он дружески ухмыльнулся:
— Ну, почему сразу прозвище — это моя фамилия, не которые мальчишки из класса, правда, дразнят Голубем, это оттого, что я люблю голубей. Но фамилия моя Босяк. Хохляцкая, а точнее украинская, — с прежней веселостью поправился он. — Вся моя родня из Белой Церкви, из-под Киева, один наш род — отщепенцы, — с грустью пояснил он.
Они еще побродили по выставке, девчата скромно удалились, потом Босяк напросился проводить Валю до дома. Они шли не спеша по чистым и светлым улицам города, Босяк всю дорогу смешил Валю. За весь путь он узнал, что Валя живет вдвоем с матерью, старший брат служит офицером на корабле. Учится она в музыкальной школе по классу фортепиано и мечтает стать музыкантом.
— Я обязательно напишу ваш портрет на фоне фортепиано, — неожиданно оборвал разговор Босяк.
— Зачем? — удивилась Валя.
— Я так хочу, — скороговоркой и тоном, не терпящим возражений, ответил он, уходя мыслями в сюжет новой картины.
У самого подъезда Валя неожиданно предложила:
— Идемте ко мне в гости, мама будет очень рада, и давайте, в конце концов, перейдем на «ты», — сказала она.
Против того, чтобы перейти на «ты» Босяк ничего не имел, но, вспомнив, что под тесными кроссовками у него дырявые носки, отказался от предложения идти в гости. Объяснив это тем, что ему пора кормить голубей.
— В следующий раз, — пообещал он, помахав на прощание Вале рукой.
Гопники, что дежурили у моста на «Выселки», встретили его на углу дома.
— Кто к нам спешит-то, борзой хорек, — растопырив руки, ощерился Цветной.
— Знает кошка, чье мясо съела, — пробасил парень лет восемнадцати, самый рослый и самый патлатый из троицы.
Босяк краем глаза увидел, как третий из окруживших его, в кожаной фуражке, воровато нырнул ему за спину.
«Обложили, сволочи», — озираясь, мельком подумал Босяк.
— Щас мы тебе форс ретивый сбивать будем, — осклабился Цветной, щелкая лезвием выкидывающегося ножа. Он поднес нож к груди Босяка и хохотнул в лицо винным перегаром: — Че, очко жим-жим, а-а?
Босяк на секунду упустил из виду парня в кепке, когда тот неожиданно ударил его ногой в спину. Нож он не почувствовал, только под сердцем будто током ожгло.
