Михаил Веллер - Легенды Арбата
- Это присказка такая, - отмахивается Симон, и невидимый майор, как далекий домовой в погонах, следит за ним из телефонной мглы. Боже, что за наказание! Ну как ты ему по телефону объяснишь, что все международные переговоры, да еще с капиталистическими странами, обязательно прослушиваются? Что все международные письма обязательно читаются цензурой, оттого и ходят по два месяца?
Через два месяца, к приходу официального приглашения, он уже знает о дяде все, как о родном. Обо всех его болячках. О том, что от круассанов утром у него запоры. О том, что он живет на авеню де ля Мотт-Пике, на шестом этаже с лифтом и видом на Эйфелеву башню. О том, что по субботам он ходит в синагогу, но не всегда.
- Так теперь уже я могу в субботу тебя встречать? - радуется дядя. - Это приглашение тебя устроит?
Это даже поразительно, какая мертвая хватка бывает у некоторых ласковых стариков!
Симон объясняет (а сам непроизвольно представляет кэгэбэшника, который все это слушает, и старается выглядеть пред ним как можно лояльнее: это было свойственно всем советским людям при любых международных переговорах!). Что по советским порядкам полагается, чтобы ехать за границу, быть человеком семейными. (И оставлять семью дома… нет, не то чтоб в заложниках…) А во-вторых, сначала полагается съездить в социалистическую страну. Так что он должен сначала поехать, летом, скажем, в отпуск, в Болгарию. А уже потом во Францию.
- У тебя с головой все в порядке? - не понимает дядя. - Симон, ты меня извел за эти полгода! Симон, я так долго тебя искал, наводил справки, получал твой телефон! А теперь ты говоришь, что тебе надо в Болгарию для того, чтобы приехать в Париж! Скажи, ты когда-нибудь видел карту Европы???!!! Ты не умеешь лгать, скажи мне, почему ты не хочешь приехать, и закончим этот разговор!
…Ночью Симону снится Париж. Он голубой и прозрачный. На завтрак горячие круассаны. Дядя - румяный старичок, который одновременно является хрупкой и до слез милой пепельноволосой девушкой - она уже жена Симона, и это она его и зовет.
Он просыпается со слезами на глазах, допивает коньяк из дареной клиентом бутылки, курит до утра, и смертная тоска по Парижу скручивает его.
Его не пустят в Париж никогда. Он холост, беспартиен, интеллигент, он еврей, и он никогда раньше не был за границей, даже в братской Болгарии. За границу вообще мало кого пускают. Да почти и никого. А уж таких, как он - никогда!… Как ты это дяде объяснишь? После таких речей с иностранным гражданином его мгновенно выкинут с работы и не возьмут уже никуда, только дворником. А еще недавно за такие речи расстреливали по статье «шпионаж» и «контрреволюционная деятельность».
3. Увидеть Париж и умереть
И он идет в ОВИР, чтобы покончить со всей этой бодягой. И его ставят на очередь на прием, а потом - на очередь на рассмотрение заявления, а потом велят собирать документы, а потом еще одна очередь, чтобы получить перечень необходимых документов, а только потом выяснится, что там половины не хватало. А каждая очередь - это недели и месяцы, не считая часов и дней высиживания в коридорах.
Он попросил характеристику по месту работы, и родная консультация на удивление холодно отозвалась об его ограниченных способностях и невысоком моральном уровне.
Профком отметил его низкую социальную активность, а спортком - слабую спортивную подготовку и уклонение от мероприятий.
Отдел кадров трижды отказывался ставить печать, требуя перепечатать все по форме и поставить подписи в надлежащих местах.
По вторым и четвертым средам месяца собиралась районная парткомиссия, бдительно утверждавшая идеологическую зрелость выезжантов. Не молотилка, не мясорубка, но душу вынимала до истерики.
- Вы член партии? - с иезуитской доброжелательной вежливостью спрашивают его. - А как же вы претендуете на поездку в капиталистическую страну, в среду враждебного нам идеологического окружения? Там ведь возможны любые провокации, любые идеологические дискуссии! Не в составе группы?… Без сопровождения?! Индивидуал?! Вот видите… тем более.
О, эпопея натурале! Вояж совка за границу! Пустите Дуньку в Европу! Облико морале! Уно грано кретино руссо! Хоть одним глазом, одной ногой!
Выстроенные в последовательность инстанции сплетались в сеть филиалов сумасшедшего дома. Требования психиатров поражали непредсказуемостью.
У него попросили свидетельство о рождении его дяди - причем подлинник. И свидетельство о рождении отца - чтоб подтвердить родство.
- Ну что значит - сгорели в сорок четвертом году? Вы ведь понимаете, что это не объяснение. Пусть вам выдадут справочку в архиве по запросу домоуправления. Ничего, значит обратитесь еще раз, пусть они войдут в положение. Как же без документов мы можем удостовериться в родстве лица, приглашающего вас?
В ОВИРе стали напирать на наилучшее решение этого сложного вопроса: а пусть лучше дядя сам едет сюда, раз так рвется к племяннику. А какие у племянника жилищные условия? М-да… Ну… А пусть они оба встретятся в Москве! В гостинице! В хорошем советском интуристовском отеле, да.
- Он болен, - повторяет Симон. - Он уже давно никуда не выезжает.
- Так он вас что, для ухода приглашает? А что будет, если, допустим, он захочет усыновить вас? Или напротив, предложит вам оформить над ним опекунство? (Ты, тварь, будешь жировать там - а нас за тебя вздрючат здесь?)
С каждой справкой сказка про белого бьика прибавляет главу.
Он у вас кто, вы говорили? На пенсии. А средства есть? Состояние? Богатый человек? Так это все облегчает! Мы можем обеспечить ему прекрасный уход! Санаторий в Крыму, Минеральные Воды. Наш Внешбанк сам свяжется с его банком, вы узнайте номер счета. Поговорите с ним, у нас пенсионерам прекрасно.
Нет- нет, вынесли окончательный вердикт. Самое милое дело -пусть приедет, и мы оформим здесь, по всем законам, опекунство над ним.
«Он заболел, а не охренел!» - скачет истеричный анекдот из Симона.
Мы думаем, вы сами понимаете, что говорить о вашей поездке во Францию пока преждевременно. Да, когда составите приглашение вашему дяде, принесите нам показать… посоветоваться.
Тому полгода, и Симон валит дяде, что пока у него временные трудности.
- Я не понимаю, - нервничает дядя, - нужно что-нибудь еще? Ты от меня ничего не скрываешь?
И Симон нудно брешет, что очереди большие, что преимущества работникам со стажем, что документы сгорели во время войны, и что процедура это небыстрая!
- Может быть, я могу чем-нибудь помочь тебе? - печально спрашивает дядя.
- Чем тут поможешь, - вздыхает Симон и успокаивает: - ничего, даст бог все устроится. - И вспоминает рекомендации овировцев. - А не хочешь ли ты приехать в Москву и встретиться со мной там? - весьма фальшивым тоном спрашивает он.
