Сергей Каледин - Записки гробокопателя
— Сука старая!.. — всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет — вины меньше.
Женька хлопнул его по плечу:
— Чего ты?
— Ничего! — огрызнулся Костя, стряхивая его руку.
— Не бзди, мужики! — взвился под небеса истошный визг Куника.
И вдруг черная молчавшая казарма ожила. Вспыхнул свет. Кроме центральных дверей, распахнулись боковые. И из трех прорех казармы живыми потоками наружу ломанулись блатные.
— Глуши козлов!
— Сучье позорное!..
— Петушня помойная!..
— Мочи пидоров!..
Костя увидел, как Куник, метнувшись навстречу толпе, сливающейся из трех потоков, увернулся от вспорхнувшего над его головой лома, и пряжкой, под свист ремня, уложил одного и, обернувшись, ловко достал первого, с ломом, уже врывавшегося в чужую толпу. Оба подмялись, звякнул о бетон покатившийся лом.
— Минус два! — провопил Куник. — Мочи блатных!
Драка расползлась по всему плацу.
Костя сразу подался в тень трибуны, в темноту. Но и там было страшно: вдруг увидят, что прячется.
На мягких ногах вбежал он в тусующуюся толпу одетых и своих. Он крутил вокруг себя ремнем, надеясь, что никто к нему не сунется. Его и не трогали. И он снова отбежал в тень — передохнуть. Нуцо уделал одетого — лопатой плашмя.
— Луди вторую роту! — кричал Женька, молотя арматуриной по одетым.
Костя готов уже был в очередной раз ворваться в драку, уже ногу приготовил для толчка, но от удара в спину у него перехватило дух.
— А-а!.. Ма-а-ма!..
Пока он несколько мгновений ждал смерти, стриженый блатной, отоваривший его пряжкой, побежал дальше. Костя понял, что не умрет. За блатным рыпнулся Нуцо, оторванный от своей драки Костиным воплем, и успел приголубить блатного лопатой. Из прорвавшейся на спине гимнастерки потекла чернота. Блатной сунул руку за спину, глянул на нее и помчался к своей казарме.
— Назад! — прокричал кто-то.
Неожиданно, как по команде, вторая рота стала отступать к своей казарме. Четвертая навалилась на отступающих.
— Козлы! — орал Куник. Ремень он потерял и дрался просто так.
— Еще! — взвыл рядом с Костей Миша Попов, тыча рукой в сторону.
Костя повернул голову, и у него онемели ноги: от техкласса отвалилась толпа одетых и молча неслась на них.
И отступившая было вторая рота мощно подалась вперед. Блатные схитрили.
Полуодетые, придавленные сбоку свежими силами, заметались по плацу и, сбивая друг друга с ног, бросились домой, к казарме.
— Куда?! — заорал Куник. — Сто-ой! Стой, падлы!..
Костя бежал с зажмуренными глазами. Когда он открыл их, увидел, что в метре от него впереди несутся трое одетых с палками. Он обхватил голову руками и, споткнувшись, кубарем покатился по шершавому плацу. Одетый рыпнулся к нему с палкой над головой.
— Не бе-ей!.. — Голос Кости сорвался на писк.
— Удав гнутый! — Одетый с размаху ударил его сапогом. Хотел по голове, но Костя увернулся — попал по ребрам. И побежал дальше.
Костя потерял дыхание и на четвереньках уполз с плаца в темноту. И, заткнувшись за голый куст акации, скрючился. Потом с трудом вытолкнул накопившийся воздух и понял, что опять жив.
Вдалеке из толпы одетых с криками вырывались полуодетые и неслись к казарме.
Блатные лупили оставшихся.
Вдруг Костя услышал возле своей головы цокот подков, не стройбатовский цокот… Задевая за куст, на плац выносились губари, на бегу сдергивая с плеч автоматы.
Раздались короткие очереди.
Костя впервые в жизни слышал настоящие выстрелы.
Драка замерла.
— Губа-а!..
Все бросились врассыпную. Одетые бежали рядом с раздетыми. Куник с Мишей Поповым ломанулись во вторую. А одетые мчались к ним — в четвертую.
Костя отжался от земли, встал в несколько приемов, не сразу, и, наращивая ход, заковылял в роту.
На плацу, помыкивая, корячились подбитые.
Трещали выстрелы.
Костя споткнулся, налетев на сугроб, и, падая, увидел, как здоровенный длинный губарь с откляченной задницей гнал перед собой раздетого с лопатой и палил вверх из автомата.
И вдруг раздетый споткнулся, выронил лопату, свет прожектора мазнул его по лицу, блеснули зубы: Нуцо!
Губарь с разбегу налетел на него и стволом автомата ударил в спину.
Нуцо обернулся и застыл, уставившись на губаря.
— Ты-ы? — прошипел он. — Ты-ы?..
И пошел на губаря. Тот молча пятился, по-дурацки загораживаясь автоматом.
— Ты! — выкрикнул Нуцо. — Ты!
— Не подходи! — Губарь перехватил автомат. — Убью!
Сзади над губарем взметнулась лопата. Костя видел ее блестящий штык. Губарь выронил автомат и схватился за голову. Вскрик был совсем слабый, заглушенный остатками драки и редкими выстрелами.
Нуцо шагнул в темноту, куда упал губарь, и медленно выпятился обратно.
— Беги! — громко прошипел он, выдергивая у солдата из рук лопату. — Беги, Фиша!
…Деревянные подпорки-столбики у крыльца четвертой роты были выломаны. Женька Богданов метелил одетых, но те, не обращая внимания на удары, тупо перлись в чужую роту.
Костя долго втискивался в узкий дверной проем, заклиненный ошалелой толпой. Кто-то оттолкнул его, он снова втиснулся, его ударили по лицу, он не ощутил боли. Добравшись наконец до своей койки, Костя упал на нее и с головой накрылся одеялом.
Сколько времени прошло, он не знал. Кто-то сдернул с него одеяло. Костя открыл глаза. Быков.
За разбитыми окнами тормознул «Запорожец» Лысодора. Лысодор, в шапке пирожком, в коричневом драповом пальто, быстро вошел в казарму.
— Здравствуй, Петр Мироныч! — протянул ему руку Быков. — Кто дежурным сегодня?
— Буря… Младший лейтенант Шамшиев.
В роту влетел старшина Мороз. Дернул руку к козырьку.
— Твои, Остапыч, — с удовлетворением сказал Быков. — Молодцы ребятки… Ты им сухари суши, Остапыч. Рота молча стояла посреди казармы.
— Зачем сухари? — тупо спросил Миша Попов, пробуя зубы на шаткость.
— Кто спрашивает? — обернулся к нему Быков. — Ты, плановой? Ты зубки-то не трогай, опусти ручки… Вот так. Сухари зачем?.. Гры-ызть… Сидеть и грызть. Вот так вот, ребятки-козлятки. А вы как думали? Не хочете по-человечески служить, — голос Быкова набрал полную силу, — башкой к параше!.. Всю роту! На строгач! Роба в полоску!
— Вторая начала! — выкрикнул кто-то из строя.
— Кто сказал — шаг вперед!
Никто не вышел.
— Чего творят, падлы! — покачал толовой Мороз. — Два года и тех не могут… А я, мы все вот… — Мороз поочередно ткнул пальцем в Быкова, в Лысодора и в себя. — И до войны, и войну всю, и после…
— Ты им, Остапыч, больше не объясняй, — переходя на обычный свой красивый спокойный голос, сказал Быков. — Объяснять своим можно. А это… Р-рота-а! Слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Старшина! Поверку полным списком. Из роты никому. Где Дощинин?
— Поехали за ним.
— А кто «подъем» крикнул?
Строй молчал, но все как один невольно посмотрели на Бабая. Бабай вобрал башку в плечи и замер, вздрагивая, как от холода.
Брестель с журналом в руках начал поверку.
— Кто дневалил? — спросил Быков.
— Это не я… — заплакал Бабай.
— Что такое? — брезгливо поморщился Быков. — Старшина!
Мороз подался вперед.
— Да он сейчас… Пройдет у него… Керимов! — рявкнул он на Бабая. — Чего раньше времени?! Тебя никто ничего, а ты в сопли?!
— Кричал… — залопотал Бабай. — Я не знал… Мне кричали — я кричал.
— На КПП, — бросил Быков. — Потом будем разбираться. Начинайте поверку.
В роту вбежал Валерка Бурмистров со своими. Бабай стоял последним в строю. Слезы текли по его небритым щекам.
Мороз хлопнул по спине Валерку.
— Это… Сведи его, что ль. Чего он здесь? Тулуп дай. А то замерзнет. Тулуп, говорю, дай!
Валерка вытянулся:
— Есть!
— Понабрали армию… — бормотал Мороз. — Уводи, кому сказал!
Валерка потянул Бабая за рукав.
— Пошли…
Мороз заглянул в Ленинскую комнату, покачал головой.
— А здесь-то стекла кому мешали?.. Графин где?
— Разбили при наступлении, — усмехнулся Куник.
— Ты, верзила, молчал бы! С тебя первый спрос! — Мороз погрозил ему татуированным кулаком.
Брестель закончил поверку и с журналом подошел к Морозу. Мороз надел очки, взял журнал в руки.
— Все по списку? — спросил Быков Мороза.
— Никак нет, двое в больнице, один в бегах, трое насчет туалета, чистят. Их сюда без бани нельзя — в калу все…
— Карамычев здесь, — заложил Костю Брестель.
— Отбой, — скомандовал Быков и вышел из казармы. — Минута. Всем по койкам!
Строй распался, загудел.
— Слышь, Карамычев, твои не воевали, ясно? — сказал Мороз, подойдя к Костиной койке. — Ты-то сам накой хрен в казарме?