Сергей Каледин - Записки гробокопателя
— Понимаю просто, и все!
— Тогда таким порядком. — Мороз снял фуражку, провел по волосам пятерней. — Рзаев, слушай сюда. В углу у Карамычева коечку застлать товарищу чистым, полотенец… Пусть отдыхает. Расход ему вечером принесешь — покушает.
Мороз протянул старику руку. Старик засуетился с костылями, хотел встать.
— Сиди, сиди, — остановил его старшина. — Может, обойдется… Как суд решит…
— Булды, — кивнул старик и приставил костыли к стене.
Старик расположился на Богдановой койке. Сейчас он рылся в своем вещмешке.
— Не мешаю? — буркнул Костя.
Старик не понял вопроса, достал из мешка большой белый платок, расстелил его на полу. Костя подобрал ноги. Старик снял халат, под халатом был пиджак с медалями.
Встав коленями на платок, старик стоймя поставил на тумбочку папаху, сложил перед собой на груди руки, закрыл глаза и сказал, как в кино:
— Аллаху акбар…
И начал тихо стонать по-своему — молился. В промежутках между бормотаниями он проводил руками по лицу и груди. Медали на пиджаке позвякивали, когда он нагибался.
— Аллаху акбар, — сказал старик и со скрипом стал подниматься.
Потом стащил на пол матрац и лег на него, укрывши голову платком. И тут же захрапел.
Костя принес из каптерки свою шинель и набросил на старика.
Заложив руки за спину, Мороз медленно брел по бетонке, Костя плелся за ним.
— Чего ты все ноешь?! — обернулся к нему старшина, хотя Костя молчал. Русский язык не понимаешь! Сказано: ступай в роту.
— Билеты у нас… Мне домой…
— Домой!.. — прошипел Мороз. — Ты ж на поверке торчал, дурень!.. Сводку в штаб дивизии послали, кто участвовал… пофамильно… Губарь-то помер!
— Не я же! — простонал Костя.
— А кто? Дед пихто?
Мороз остановился у входа в казарму, поднял с земли вырванную дверь. Костя дернулся помочь.
— Не лезь! — Мороз прислонил дверь к стене казармы. — Все равно не поедешь! Пока то-сё… Кто губаря, кто закоперщик… Ицкович-то поумней тебя, не светился. Так что билет свой Бурмистрову отдай, он пошлет кого, хоть деньги получишь.
— А Ицкович?
— А Ицкович пусть едет.
— Фишель?! — ахнул Костя. — Так ведь это же он…
— Что он? — Мороз обернулся.
— Он… губаря…
ХАРАКТЕРИСТИКА
на военного строителя Карамычева К.М., год призыва — 1968 (июнь), русский, б/п, 1949 года рождения.
За время службы в N-ском ВСО военный строитель рядовой Карамычев К.М. проявил себя как инициативный, исполнительный, выполняющий все уставные требования воин.
За отличный труд, высокую воинскую и производственную дисциплину рядовому Карамычеву К.М. было присвоено звание «Ударник коммунистического труда». Был назначен командиром отделения.
Карамычев принимал активное участие в общественной жизни роты, являлся редактором «Боевого листка» и членом совета библиотеки N-ского ВСО.
Военный строитель рядовой Карамычев К.М. пользовался авторитетом среди товарищей, морально устойчив, политически грамотен.
Характеристика дана для представления в Московский университет.
Командир подразделения: Дощинин, 1 апреля 1970 года.
«Согласен». ВРИО командира ВСО: Лысодор, 2 апреля 1970 года.
1987
На подлодке золотой
Мне с детства нравился роман-сказка Ремарка «Три товарища». Это во-первых. Во-вторых, мне давно не нравится, что творится в русском ПЕН-центре, членом которого я являюсь (ПЕН-центр — филиал международного Союза писателей с правозащитным уклоном) и который я вознамерился вывести на чистую воду. О чем и заявил в каком-то интервью. Стало быть, натрепался без острой необходимости. И в-третьих, давно хотел написать про себя сегодняшнего: довольно толстого, довольно лысого, довольно известного, довольно капризного и т. д. Чтобы все по-честному — в лучших русских литературных традициях.
Три вышеперечисленные задачи я постарался совокупить в небольшую автобиографическую повесть «На подлодке золотой».
«Золотая подлодка» — это «Желтая подводная лодка» Битлов в переводе моего свояка Виктора Лунина. Он намеренно опустил высокомерную субмарину до «подлодки», и более того до «посудины золотой», сразу сделав ее теплой, уютной, гостеприимной.
Вот и мне захотелось воспользоваться подсказками свояка и Эриха Марии Ремарка: и о дружбе поведать и о серьезном поразмышлять, но только просто, беспафосно, по-домашнему.
Итак, Роман Бадрецов — это я на девяносто процентов, но на десять лет моложе. Синяк — мой ветхозаветный друган из низов. Ванька Серов — товарищ интеллигентный. Как в сказке. Ну, а КСП — Клуб Свободных Писателей — русский ПЕН-центр.
Да, еще забыл сказать об очень важном. Почему посвящается Белле Ахмадулиной? Потому что моя соседка по дому Белла Ахатовна как-то высказала мне упрек: мол, давно ничего моего нового не читала. И я на лестнице возле лифта поклялся восполнить урон. Сел писать. Писал два года, переписывал пять раз. И вот что получилось.
Посвящается Белле Ахмадулиной
Быть или не быть?
Не знаю, не бывал.
Иван СеровСинь небес, простор морской
на посудине золотой…
Песня «Beatles» Перевод В.Лунина1
Посадили Ваню Серова на пятом курсе Иняза за перепечатку «Архипелага».
В лагере предложили выйти досрочно, но с условием — постучать.
Стучать не хотелось. Ванька мурыжил оперов изо всех сил, и, не добившись от него никакого толку, они сдали его солагерникам. Ночью его чуть не зарезали. Ванька башкой пробил верхнюю шпонку и, чудом живой, убежал на вахту.
Потом полежал в больничке, оклемался.
Выпустили его все-таки досрочно, по двум третям. Ваня вернулся на родину, но не в свой Новосибирск, а в деревню поодаль. Пристроился в клубе библиотекарем, решил отсидеться в тишке.
Конечно, он писал стихи. Все-таки из культурной семьи, мать преподавала в Академгородке. И в деревне он тоже сочинял, в основном эпитафии самому себе. «Когда священник отпоет псалом, когда меня сожгут или засыплют, когда друзья за памятным столом, не чокаясь, по первой выпьют, тогда…»
Что «тогда», Иван так и не придумал, а вот в Литинституте, куда он на арапа послал заупокойные стихи, эпитафии понравились. Его приняли на заочного поэта. Тогда же он второй раз перебрался в Москву, устроился пожарным в театре «Ромэн».
Новых знаний институт не добавил, зато свел с Романом Бадрецовым, а тот познакомил Ваню со своим школьным товарищем Синяком. Синяк как-то приперся в институт и утянул обоих в шашлычную по соседству, где поведал о своей печали: не смог достать билеты на любимого певца Сальваторе Адамо. Синяк, правда, до сих пор считал, что певец — все-таки женщина, исходя из голоса, а поскольку никто не мог его опровергнуть, хотел лично убедиться в своей правоте.
Иван тогда таинственно скрылся из шашлычной. Оказалось, съездил в Лужники, добыл корешок билета и на его основе сотворил роскошные подделки — Синяку, Роману и себе. Выяснилось, что вдобавок к прочим талантам он еще и художник-документалист, достойно поднаторевший на зоне.
И снова не дотянул Иван до диплома — отыскался след Тарасов. Надыбало Ваньку ГБ. Снова попросили постучать. Ванька отказался. В Литинституте о разговоре прознали. Перестали здороваться. Одна лирическая поэтесса прилюдно плюнула ему в лицо. Ванька пошел домой и повесился, да неудачно: сорвался, сломал копчик. От позора Иван бросил институт.
Друзья поддерживали его, как могли. Синяк, сам вразбивку насидевший семь лет по хулиганке, жалел интеллигентного Ивана, поил-кормил, давал деньжат. Роман безуспешно пытался пристроить Ванькины стихи по журналам, доставал ему переводы и внутренние рецензии.
Когда раскрутилась перестройка, Иван опубликовал в «Огоньке» статью «Как надо и не надо стучать». Его позвали на ТВ выступить в паре с демократическим генералом ГБ. И тот, раздухарившись, на весь эфир пообещал Ивану выдать его досье. И выдал. Оказалось, посадил Ивана сокурсник.
Потом Иван женился, родил ребенка. Кстати, женился на полуспившейся к тому времени поэтессе, некогда в него плюнувшей. Оборотясь в христианство, она раскаялась и простила ему долги его. А Ванька по слабости характера не смог отстоять даже дочку: жена придумала ей имя Николь. Иван тихо порыпался, смирился и стал звать дочку Коля. Иногда он роптал на свою незадавшуюся судьбу, рикошетом — на жену. Тогда жена резала вены, правда, не смертельно.
Таким образом, семья была. А денег не было.
И Ваня отмочил. Он задумал разбогатеть.
Занесло Ивана не куда-нибудь, а в наркобизнес. Добрые люди предложили отвезти пакетик носопыри в город Тверь. За очень хорошие бабки. Скрепя сердце Иван повез. Потом ждал заказчика в кафе, потягивая «шартрез» и наблюдая, как за окном полуторный низенький бассет вступил тяжелой кривой лапой в собственное ухо — и не мог сдвинуться с места… Объезжая обескураженного песика, на мокром асфальте заскользила машина — врезалась в бордюр, но выскочивший шофер не только не стал ругаться, но и помог уродцу освободиться. Иван от умиления даже набросал эту сцену в блокноте.
