Сергей Каледин - Записки гробокопателя
— При чем Лысодор, он без кэпа не решает, — ответил Старый и вернул Косте челим. — Не хочу. А Дощинин не отпустит.
Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.
— Констанц, оставь мне бушлат, — попросил Старый. — Тебе зачем?..
— О чем говорить! — кивнул Костя. — Заметано.
Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.
— Чего ты? — спросил Женька.
— Пойду помогу, ребята возятся. Фишка с Нуцо…
— Сиди! — Женька за ремень потянул его вниз. — Только кайф сломаешь. Сиди.
Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.
Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.
— Не надо, Жень… — вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.
— Егорка, Максимка!..
Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.
— Подъем, подъем! — повторял Женька, похлопывая их по плечам. — Задача: одеться по-быстрому — и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться — двадцать секунд.
Егорка и Максимка стали невесело одеваться.
— Не здесь, не здесь. — Женька вытолкал тех на проход.
— Торчит! — Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. Людмила Анатольевва!
— А-а… — донеслось из Люсеньки.
— Насосалась, кеша кожаная… — проскрипел Миша Попов. — Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.
— Ты давай, давай! — отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.
— Же-еня-я… — прошептала Люсенька.
— Что с тобой? Плохо?
— Тошнит…
— Сукой быть, ктой-то ползает под окнами — бухтел свое Миша Попов.
— Мам-ма… — простонала Люсенька. — Тошнит…
— Вкось пошло, — улыбнулся Эдик Штайц. — Точняк — блевать будет!
— Давай ее на улицу, — предложил не заснувший еще Старый. — На свежачок…
— Не надо… — стонала Люсенька. — Ма-ма.
Костя протянул руку к окну — из щели бил холодный воздух.
— Сюда ее, к стеклу, похолодней, — сказал он.
Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в колодное стекло.
— Ага-а… — простонала она. — Лучше-е…
— Блевать будет, — уверенно повторил Эдик. — Сейчас бу…
Эдик не успел договорить — Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.
— Тряпку! — рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.
— Богдан! — прорычал из дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец из второго взвода. — Кончай базар!
— Отдыхай лежи! — заорал Женька, ощерившись.
В ответ в углу звякнули пружины — Куник встал.
— Я кому сказал: тряпку! — Женька хлопнул в ладоши.
За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.
— А-а! — закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.
— Свет! — взвыл Женька на всю роту. — Бабай! Свет!
— Рота, подъем! — спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.
4
Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.
— Куда?! На место! — Куник затолкал Костю в проем между койками. Подъе-ем! — орал он тонким голосом, не соответствующим его огромному волосатому тулову. — Подъем!..
Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.
— Люся, Люся, — задыхаясь, бормотал Женька. — Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька… Давай посмотрим…
Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.
Бабай метался по роте.
— Чего такое?! — Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. — Чего?!
— Воды! — отшвырнул его Женька. — Воды дай!
Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.
— Вторая рота. Блатные, падла! — рычал он. — Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..
Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.
— Кому не касается?! — орал он. — Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!
— Рота, отставить! — всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника.
— Кыш, шушера! — Куник дал ему по башке.
— Дай ему, чтоб на гудок сел! — посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. — Раскомандовалась, сучка квелая…
— Холодно без хэбэ! — вякнул кто-то.
— Кому холодно?! — обернулся Куник. — Строиться! Рота, слушай мою команду!..
За окнами с одной стороны казармы стало светло — врубили прожектора на плацу.
— Уходят! — радостно заорал молодой у окна.
Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.
— Суки! — ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших. — Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..
Выход из казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.
Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый ночным ледком.
— Одесса! — заорал Куник. — Музыку вруби!
Коля Белошицкий вылущился из гудящей толпы и послушно полез по железной лестнице в кинорубку.
Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.
Белошицкий вниз не спустился.
Костя лихорадочно перебирал глазами роту. «Фиши нет, Нуцо нет, а я, я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!..» От зависти к отсутствующим Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное, о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша Попов. Только он, Костя, знает…
«Господи, — стонал про себя Костя, — ведь убьют!..» Анашовый кайф вылетел из его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они все передохнут: Куник, Богдан, Миша… Он же к ним не относится. Он же не с ними. Он другой! Другой!
А Нуцо был здесь. Выпорхнул из-под руки Куника и стал с ним рядом. С лопатой, к которой прилипла уже знакомая вонь. Он преданно смотрел на Куника, ожидая команды, и улыбался.
— Фиша где?! — крикнул ему Костя. — Где Фишка?
— За губарями побег! Валерка велел! — блеснул зубами цыган.
Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника.
— Пошли! Чего стоим? Холодно!
«Тебя кто звал?! — стонал про себя Костя. — У тебя ж отмазка!..»
Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей.
Над трибуной полоскался распяленный кумачовый транспарант: «Военный строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!»
— За мно-ой! — Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по диагонали плаца ко второй роте.
Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя, повалила за ним, пряжки мотались у колен.
— Не бзди, мужики! — орал Куник. — Главное, всей хеврой навалиться!..
— «О-о гё-ол!..» — стонали битлы.
Куник был уже на середине плаца, как вдруг перед ним оказался Бурят. В расстегнутом кителе, в тапочках, Бурят судорожно цеплял на рукав красную повязку дежурного.
— Четвертая рота! Стой на место!.. Приставить ногу к ноге! — Запутавшись в командах, он обеими руками уперся в волосатую Сашкину грудь.
— Мочи Бурята!
Куник, не останавливаясь, отгреб Бурята в сторону. Тот отлетел, упал, заверещал что-то, фуражка покатилась по плацу. Рота валила дальше, за Куником.
До казармы оставалось шагов тридцать. Вторая по-прежнему молчала. Становилось жутко. Видимо, это почувствовал и Куник.
— Не бзди, мужики! — снова заорал он и орал так через каждые два-три шага. Шел и орал, уже даже не оборачиваясь.
Женька со Старым рванулись вперед, чтобы не отстать от Куника. Костя тоже пошел быстрее. Женька держал в руке арматурину. Старый просто шел, шел без всего, ссутулившись по-пожилому, похожий на мастерового из фильма «Мать».
— Сука старая!.. — всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет — вины меньше.