Сергей Каледин - Записки гробокопателя
— Вы не говорили, — оторопел Костя.
— Сейчас говорю, — посерьезнел Лысодор. — Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь?
— Послезавтра хотим.
— Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе. — Лысодор открыл сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
— Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
Лысодор встал, надел фуражку.
— Ну так, Константин Михайлович. Держи! — Он протянул Косте пакет. — С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
Он развернулся, шагнул к двери и замер: «А четвертак?»
Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.
— Чего забыл? — не поднимая головы, спросил Лысодор.
— Тут вот… — Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик. Лысодор на весу расправил четвертак.
— Разменять, что ль?
— Да-а-а, — проблеял Костя.
3
Костя чихнул. Еще раз, еще… И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время — часов не было. След белый был, а часы — ёк.
— Сняли, — пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
Костя встал, поплевал на ладони — провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!
Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу «Время» хорошо помнит, «Братья Карамазовы» уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал…
Казарма храпела.
Запах плана шел из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.
Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
И тот заметил, свистнул тихонько:
— Ко-отик!..
Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банке горела свечка.
— Сколько времени, Котик? — улыбнулся Женька и протянул Косте часы. Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?
— Перед поездом. — Костя застегнул часы.
— Ты фосфор-то стери с циферблата, — посоветовал Коля Белошицкий. — Вредно для здоровья.
— Богдан, — простонал Миша Попов, — не мурыжь, кайф проходит.
— Садись, Москва. — Эдик Штайц подвинулся. Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина из кружки, стал раскуривать.
— Ты от Танюшки как добрался? — с подсвистом спросил он Костю.
— Марик Мильготин подвез.
— От какой Танюшки? — проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.
— Люся? — Костя смешался. — Вы?
— На, дембель! — Женька протянул ему раскочегаренный челим. — На посошок. Все сделали?
Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.
— Почти. К утру кончим — и отвал.
— А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?
Костя проверил в записной книжке: на месте.
— Колесико не желаешь? — Коля Белошицкий достал из кармана таблетку.
Костя помотал головой.
— По люксу пойдет.
— Дай! — рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.
— Тебе звездюлей надо, а не колесико! — мрачно изрек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал — бегал ото всех в одном сапоге и орал, змей.
— Tсc! — прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. — Показалось?..
— Менты на зоне, — вяло пошутил Миша Попов.
— Вя-язы, — гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.
На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.
— Проехали, — буркнул Миша Попов.
Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону следующему.
— Ништяк, — сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. — Заторчал.
Женька тем временем высвободил челим из вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.
— Богдан, — из сонного омрачения возник голос Миши Попова, — ты новье будешь брать на дембель?
Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.
— Покажи, как надо! — переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. — Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно… Богдан, покажи толком!..
Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.
— Дам в лоб — козла родишь, — с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Попов.
— Та-ащится! — радостно отметил Эдик Штайц. — Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло…
В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления, а главное — его замысла.
Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах — длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать. Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще… Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно — снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно — народ деревенский.
Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал — анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно — с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил — и торчи!..
— Богдан, — уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, — пихни колючего…
Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще — стихи посочинять. Свечка разгорелась вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом…
«Шарашится по роте свет голубой и таинственный… — сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. — Шарашится по роте свет голубой и таинственный… И я не совсем уверен, что я у тебя единственный…»
— Богда-ан! — угрожающе прорычал Миша Попов. Женька отлип от Люсеньки.
— Чего тебе?
— Пихни колючего…
— Завязывай, Мишель, понял? Сказал — нет, значит — нет. — И снова приобнял библиотекаршу.
Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка — деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся — вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: «Все, некуда».
Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: «Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!»
От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился — разбудили.
Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..
— Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? — спросил Костя.
— При чем Лысодор, он без кэпа не решает, — ответил Старый и вернул Косте челим. — Не хочу. А Дощинин не отпустит.
