Джо Данторн - Субмарина
Думаю о том, что сейчас каникулы для подготовки к экзаменам, и в следующий раз я увижу Джордану только во время тестов. А после этого кто знает, куда она поступит. Она грозилась пойти в колледж Суонси на социологический. Мол, ее люди интересуют. А я, может, и не останусь в Дервен Фавр на последний год. Родители предложили пойти в Атлантик-колледж на международный бакалавриат.
Если бы Фред был еще жив, я мог бы подождать здесь пару дней и рано или поздно Джордана появилась бы. Мы могли бы поговорить на нейтральной территории.
Погружаюсь в свои мысли и начинаю фантазировать о некоем человеке — может, он собачник, может, мужчина, а может, женщина, — который заметил, что я выгляжу несчастным, сел рядом и стал рассказывать историю своей жизни. Эта история оказалась бы неправдоподобно ужасной. Например, он бы говорил о том, что кто-то из его родных умер. Прямо у него на глазах. Может, он видел, как умирает его сын-подросток или дочь. Или они ехали на машине, и его сын сидел на заднем сиденье. Он не пристегнулся, а родитель не проверил. Обычно он такие вещи не забывал, но в тот день опаздывал на йогу — не куда-нибудь, а именно на йогу — и потому ехал очень быстро. А спереди выскочила другая машина, и, хотя родитель был не виноват, он все равно знал, что ничего этого бы не случилось, если двигаться медленнее. Произошло сильное столкновение, но не настолько сильное — ремень бы спас. А поскольку на сыне не было ремня, он врезался головой прямо в пластиковый подголовник (у них был старый угловатый «вольво» с жесткими пластиковыми подголовниками). Ему расплющило нос, и он умер на заднем сиденье. Тем временем водитель другой машины вышел потирая ушибленную шею, пошатываясь, упал на траву у обочины, а рассказчик — отец или мать ребенка так и не мог выбраться. Его шея болела, она вся взмокла, лицо было прижато подушкой безопасности, и он повторял только одно: «Оливер?» О боже, сына зовут так же, как меня! «Оливер, с тобой все в порядке?»
Я сижу, уронив голову на руки, до тех пор пока небо не становится таким же черным, как мои мысли.
Пытаюсь сосредоточиться на чувстве голода. Представляю, как мой желудок пожирает сам себя. Откусываю кусочек кожи изнутри щеки. Я готов проглотить что угодно.
Думаю о Зоуи. О том, как сильно она изменилась к лучшему.
Где-то рядом раздается громкий лай. Поднимаю голову. Серая борзая злобно смотрит прямо на меня, натягивая поводок и сипло гавкая. Я могу заглянуть ей в рот и увидеть миндалины.
Собаку оттаскивают. Натянутый поводок исчезает за большим дубом. Собака упирается; на траве остаются следы ее когтей.
Я встаю и делаю несколько шагов — посмотреть, что там, за деревом. По лужайке идет девчонка; одна рука вытянута за спину и держит поводок. Собака лает и скачет, борясь с ошейником. Девчонка тянет поводок на себя, поворачиваясь, чтобы крепче стоять на ногах.
Уже смеркается, но я все равно вижу, что у нее каштановые волосы. Делаю шаг вперед. У нее каштановые волосы. И ошейник-рулетка.
Бросаюсь по траве ей навстречу.
— Джордана! — кричу я. — Джордана!
Наверное, уже темно, и я по ошибке принял кого-то за Джордану — девушку с такими же темными волосами и рулеткой. И когда она обернется, я увижу, что она совсем не похожа на Джордану. Она спросит, знает ли она меня, и я с потрясенным видом отвечу. «Нет, простите, вы меня не знаете; меня никто не знает».
Собака бежит рядом, тявкая мне вслед.
Девчонка не оборачивается. Она все еще держит руку за спиной, хотя поводок теперь висит свободно. На ее запястье следы расчесов и засохшая кровь. Я замираю. Пес тяжело дышит и смотрит на меня.
Она оборачивается. Я произношу очевидное:
— Джордана, это ты.
На ней черный свитер с красными полосками на рукавах и грязные штаны от спортивного костюма. В свободной руке она держит прозрачный пакетик с собачьим дерьмом. У нее сальные волосы.
Желудок пронизывает спазм. Я невольно морщусь. Джордана смотрит на меня — надеюсь, с сочувствием.
— Я хотел сказать кому-нибудь, что подумываю о самоубийстве, — объясняю я.
Она ничего не отвечает и нажимает кнопку на рулетке, чтобы скатать поводок. Шнур ползет в пластиковый футляр, как засасываемая в рот макаронина. По-прежнему глядя на меня, она подходит к борзой, садится на корточки и отстегивает поводок. Собака радостно отскакивает и убегает к пруду. Топот ее лап по траве напоминает мое сердцебиение.
— Ты в порядке? — спрашивает она.
— Да.
— Ладно. Я видела тебя под деревом, но подумала, ты не захочешь со мной говорить.
— Мои пальцы только что были внутри одной девчонки.
Она никак не реагирует.
— Это была шутка, — говорю я.
Ее кожа опять стала хуже. Вокруг шеи красные пятна.
— Когда у тебя опять началась экзема?
Она вытирает руку о штаны. В руке у нее по-прежнему пакетик с собачьими экскрементами.
— Зачем ты завела собаку? — интересуюсь я, просто поддерживая разговор. — Я думал, у тебя аллергия.
— Оливер.
— Где твой дружок?
Она хлопает глазами.
— Твоя кожа выглядит неважно.
Она поджимает губы.
— Она стала просто ужасной. Наверное, из-за собаки.
Делаю маленький шажок ей навстречу. Она явно хочет отойти дальше.
— Мне плевать на мою кожу, — говорит она.
— Ничего, — говорю я. — Когда мы расстались, я понял, что в сорок три года наши отношения не будут значить для меня абсолютно ничего.
Джордана фыркает.
— Ты просто придурок, Оливер.
Она кидается в меня пакетиком с какашками. Замах у нее девчачий, но ей все же удается попасть мне в шею.
Я даже не вздрагиваю. Пакет мягкий; чувствую теплое прикосновение свежих экскрементов к шее.
Просто удивительно: ведь это она мне изменила, а теперь посмотрите, как легко у нее получается тереть глаза свободной рукой, пока веки не становятся похожими на переваренные макароны.
— Ты придурок, — повторяет она.
Глаза у нее тоже воспалились. Они красные и опухшие.
Мне хочется сказать: «Ты трешь глаза той рукой, в которой было собачье дерьмо».
Она на секунду поднимает глаза, и я уже думаю, что сейчас она подожжет меня или набросится с кулаками, но она просто убегает. Это выходит у нее не слишком быстро, потому что одна рука прижата к лицу и чешет глаз. Я бегу за ней по лужайке.
— Уходи! — кричит она.
Продолжаю ее преследовать.
— Убирайся! — Она вопит во всю мощь.
— Не будь дурой! — кричу я.
Она бежит по тропинке вдоль высокой каменной стены вокруг ботанического сада.
Я взволнован и улыбаюсь, потому что мне удалось заглянуть под панцирь и увидеть, что между нами с Джорданой действительно существовала эмоциональная связь.
Она наступает ботинками на штаны, и те спускаются все ниже; вижу самый верх ее голого зада. Короткий поводок тащится за ней, как хвостик. Добежав до большого помойного бака, выкрашенного зеленой краской она прячется за ним.
Замираю и прислушиваюсь. Слышу слабый звук ее дыхания.
Она свернулась в комочек в темноте за мусорным баком. Несколько прядей волос попало в рот. Она лежит на грязной голой земле. Собачий поводок как будто торчит из живота, как пуповина. Из помойки пахнет кислотой и пролитым пивом.
Размышляю, что бы сказать в данной ситуаций. Я знаю, что не должен извиняться, потому что она сама мне изменила и бросила меня, не говоря уж о том, что кинула мне в лицо собачье дерьмо.
— Извини, — говорю я. И еще раз: — Извини.
Становится только хуже: она начинает есть землю.
Ложусь рядом с ней: я — столовая ложка, она — чайная.
— Дай понюхать твои пальцы, — говорит она, хлюпая слюной.
Она берет мой указательный палец и принюхивается.
— Ничего не чувствую.
— Понюхай костяшки.
Она нюхает их по очереди.
— Я рада за тебя, — говорит она.
— Что случилось с твоим парнем?
— Ничего.
— Хм.
— Его зовут Дэйфидд. Он бы тебе не понравился.
— И долго он не кончает?
— Какая разница?
Он же марафонец, есть чертова разница.
— Долго он не кончает?
— Оливер, я не могу тебе сказать.
Она уважает его. У меня скручивается живот. Она подносит мою руку ко рту. Чувствую на костяшках ее зубы.
— И кто эта счастливица? — спрашивает она с завистью. Мне становится приятно.
— Жиртрестка.
— Что за жиртрестка?
— Не помнишь жиртрестку? Она раньше училась в нашей школе. Толстуха. Кулебяка.
— Зоуи?
— Ага.
— Фу, она и правда толстуха, — говорит Джордана и начинает смеяться и фыркать сквозь слезы. Я не слышал ее смех уже несколько месяцев.
— Она уже не толстая, — замечаю я.
— Ну да, конечно.
— Я серьезно.
— А почему она вообще ушла? — спрашивает Джордана.
