Джо Данторн - Субмарина
Оставив машину у деревенской церкви, мы спустились по ступенькам к пляжу. По пути особо не разговаривали. Маме хватило такта не заговорить о сёрфинге и о том, хорошие или плохие сегодня волны.
Мы прошли мимо группы начинающих сёрферов, окруживших инструктора кольцом. Новичков сразу видно: у них огромные доски из голубого полистирола. Они тренировались стоять на доске, делая вид, что ловят волны на сухой земле.
Мы шагали по твердому влажному песку. На нем были сотни, тысячи крошечных прозрачных песчаных крабиков. Обычно они выползают, только если вырыть ямку, но сегодня они были повсюду — лежали на песке и грелись в солнечных лучах. С каждым нашим шагом крабики подпрыгивали.
Иногда крабики запрыгивали мне прямо в ботинок.
Потом мы взяли курс наверх, чтобы прогуляться в дюнах и взобраться на Россили-Даунс. Это гора, нависающая над пляжем, с таким крутым склоном, что, если вскарабкаться на него, вся шея взмокнет. Там мы и устроили пикник, у памятника с пулеметными орудиями.
— Кому только в голову придет атаковать Суонси? — спросил я.
— Суонси играл очень важную роль, — ответил папа.
Он доедает орешки и вытряхивает пакетик в рот: из него сыпется соленая пыль и ореховая крошка. Я смотрю, как он жует.
— Суонси был пятым городом в гитлеровском списке, — говорит мама. Она не историк.
— Круто, — отвечаю я.
От ветра мамины слезные протоки выделяют жидкость. Она вытирает слезы рукавом.
— Но орудия так и не использовали, — замечает папа.
Мама собирает наш мусор в пакет из «Сэйнсбери»: скомканная фольга, пустой пакетик из-под чипсов с солью и ячменным уксусом, три банановые шкурки и четыре обертки от шоколадных батончиков. Положив пакет в зеленый рюкзак, она вручает его папе, чтобы тот нес. Папа без возражений надевает рюкзак на спину.
Мои родители — как хорошо смазанный механизм.
Мы встаем и идем обратно в деревню.
— Смотри-ка, — со смехом произносит мама, — политический лозунг. — Она показывает на стену полуразвалившегося бункера. Какой-то мастер граффити и заодно поэт нарисовал на ней три слова красной краской: «Я ЕМ МЯСО».
Папа тоже смеется. У них момент взаимопонимания. Мне отчасти их жаль.
Сойдя с бетонной дорожки, мы ступаем на нестриженую траву. На пути попадается кротовый холмик, и я наступаю на него. Папа идет быстрее нас. Он всегда забегает вперед, а потом, примерно через каждые десять минут ждет, когда мы его догоним. Вот и сейчас ускоряет шаг.
— Джордану давно не видел? — спрашивает мама.
Все в порядке. Эта прогулка мне нравится. Я спокоен.
— Встретил ее в парке на днях.
На ветру наши голоса звучат очень нежно.
— Ясно. Ну и как она?
— Вроде ничего, — отвечаю я. — Нам до сих пор сложно общаться.
Мама кивает. Мы склоняемся под порывами ветра.
— Ее кожа стала хуже, — замечаю я.
— Может, от стресса перед экзаменами?
— Скорее, из-за собаки. Она завела новую собаку.
— Какой породы?
— Борзая.
— Хорошая порода, — произносит она.
— Но это вовсе не для того, чтобы заменить ей мать, — поясняю я. — Ее мать еще жива.
Я чувствую себя совсем взрослым. Мне кажется, я могу говорить со своей матерью о чем угодно. И спрашивать ее о чем угодно.
— Мам, у меня вопрос.
— Да.
— Мы с папой оказались в доме, когда тот загорелся.
— Да.
— Представь чисто гипотетически, что у тебя равные шансы спасти нас обоих. Кого бы ты вытащила первым?
— Тебя, — отвечает она.
— Круто.
— Но мне было бы жалко папу.
— Ну да.
Свернув в заросли утесника с фиолетовыми бутонами, тропинка сужается, и мы выстраиваемся в одну линию. Первым иду я. Папа ушел далеко вперед и уже спускается к деревне.
Я решаю поделиться еще некоторой информацией:
— Она все еще встречается с тем новым парнем. Его зовут Дэйфидд.
— Не переживай, — говорит мама и гладит меня по спине на ходу.
— Ненавижу его, хоть мы и не знакомы, — бросаю я через плечо.
— Я тебя понимаю, — отвечает она.
Тропинка снова становится шире. Группа людей сидит и смотрит на парапланеристов. Чуть ниже по склону двое ребят поднимают фиолетовый парашют, растянутый на земле — он вздувается, как медуза; его веревки закреплены на спине парня, на котором комбинезон и шлем.
Я жду, когда мама скажет, что эти отношения не будут значить для меня ровным счетом ничего, как только мне исполнится сорок три. Или отделается поговоркой, мол, что в море полно другой рыбы. А еще там куча китов, ракообразных, обломков кораблекрушения и около дюжины военных субмарин.
Но вместо этого она говорит:
— Мне нравилась Джордана.
Папа ждет нас у отеля «Голова Червя».
— Прогуляемся немножко, посмотрим на Червя? — предлагает он.
— Никогда не откажусь взглянуть на червя, — отвечаю я.
Папа ступает на тропинку, идущую вдоль утеса.
Я жду маму: она надевает свою ужасную фиолетовую махровую кофту.
Ветер завывает в ушах. Я представляю себя буквой наклонного шрифта: расстегнутая куртка на молнии развевается, как крылья, я склонился вперед, поддерживаемый только ветром.
Мама надела худшую в мире кофту. Она берет меня под руку, точно мы муж и жена. Стараюсь не чувствовать себя неловко.
Мы идем по гравийной дорожке. На вершине утеса овцы жуют траву. Они не страдают боязнью высоты, потому что их мозг недостаточно развит. Овца не в состоянии представить, как ее копыто вдруг поскальзывается, происходит внезапный выброс адреналина, вся жизнь прокручивается перед глазами, и нет даже времени пожалеть о ее бессмысленности.
Мы обгоняем семейство в одинаковых лимонно-желтых матросских куртках. У них азиатский разрез глаз. Дети позируют перед камерой рядом с бараном.
Мама встает на цыпочки и говорит мне на ухо (я совсем недавно ее перерос, и ей нравится заострять на этом внимание):
— Каждый год в этих скалах разбивается минимум три человека. Их просто сдувает ветром.
— Я буду осторожен.
— Я просто сообщаю тебе статистику.
Смотрю на нее. Короткие кудряшки на висках от ветра змеятся, как гады на голове горгоны Медузы.
— Не ври. Ты бы не вынесла, если бы я упал. Твое сердце было бы разбито.
— Я бы пережила, — с улыбкой говорит она.
Невероятно.
Тропинка выводит нас на равнину. Мы проходим мимо информационной будки Национального треста[37]. Папа уже сильно нас обогнал. Он дошел до хребта, и я отчетливо вижу его силуэт, обрезанный горизонтом по колено; его вельветовые брюки треплет ветер. Он пропадает за перевалом. С моего места кажется, будто папа шагнул в никуда, решив покончить со всем этим.
Небо окрасилось в более холодный и светлый оттенок голубого. Единственное облачко-лоскут раздулось до размеров одеяла. Солнце быстрее движется к горизонту. Притворяюсь, что время тоже идет быстрее.
Мы ступаем на вершину, испытывая на себе всю силу ветра. Это можно было бы сравнить с дракой, если бы я когда-нибудь дрался.
Под ногами низкие ступеньки, ведущие влево, к Голове Червя. До Червя можно дойти только в отлив. Сейчас прилив. Папа пошел направо, по более крутой тропке, вырубленной в скале; она зигзагом спускается к заброшенной хижине спасателя, приютившейся на краю утеса.
— Говорят, там водятся привидения, — произносит мама.
— Кто говорит?
— Просто говорят, и все.
Мы сворачиваем за папой вправо. Стоит перевалить через хребет, и ветер вдруг стихает.
— У тебя есть свидетельства очевидцев? — допытываюсь я.
Мамины волосы снова ложатся гладко. Ветра нет, и мы восстанавливаем равновесие. Все равно что ступить с корабля на твердую землю. Мама по-прежнему держит меня под руку.
— Говорят, старый спасатель хотел, чтобы и его сын стал спасателем, — отчетливо произносит она. — И как-то раз они отправились в море. Отец учил сына, как быть спасателем.
— Прежде чем рассказывать историю, нужно отрепетировать ее про себя, — поучаю я.
Мы вместе идем по ступенькам, ступая осторожно, в унисон.
— И вдруг разыгрался шторм, пришедший из Ирландии, — продолжает мама.
— Шторм не может прийти к нам из Ирландии. Эта история как твои анекдоты. Смотри не забудь самое смешное.
— Отец хотел тут же повернуть к берегу, но мальчик возразил, что если он хочет стать настоящим спасателем, то должен научиться вести себя в сложных ситуациях.
— Вот это похоже на правду, — говорю я.
— Но отец все же сомневался и сказал, что им лучше немедленно вернуться в хижину. Сын стал умолять. — Мама принимается говорить писклявым детским голоском: — «Папа, папа, я готов, клянусь, я готов быть спасателем». Но он не убедил отца.
— Мам, ты пересказываешь сюжет «Малыша-каратиста».
