Сергей Алексеев - Игры с хищником
– Ты дома? – не поверил своим ушам.
– Да... Вы сказали дома сидеть.
На улице было темно, поэтому он непроизвольно переходил на крупную рысь и всякий раз сдерживал себя.
Она встречала его, как жена, в передничке, под которым было новое, из искристого крепдешина, платье с глубоким вырезом. В дверном проеме маячил накрытый стол...
И он спросил, как муж:
– Ты где была вчера?
– Брат приехал, вы же знаете... В общежитии.
– А платье?..
– Никита подарил... Сказал, ходишь в обносках, работаешь поломойкой.
Он устыдился, что не подумал купить ей что-либо из вещей или денег дать – текучка замордовала...
– Прости, – повинился и обнял ее. – Я переживал, искал...
Он улавливал ее дыхание и не ощущал того волнующего, ошеломляющего запаха ацетона.
Но теперь не радовался этому.
За столом, как жена, Антонина положила в тарелку какую-то пищу – он не обратил внимания, а достал из шкафа коньяк «Плиска» и два бокала. Ей налил немного, себе щедро.
– Давай выпьем?
Она что-то заподозрила, насторожилась, подчеркивая тем самым свою природную прозорливость, и одновременно попыталась скрыть это.
– Давайте, – отозвалась с интересом.
Он выпил до дна, клюнул что-то вилкой.
– Скажи мне... Ты помнишь, как вы жили в Коростах?
– Не помню... Мне года не было, когда уехали оттуда.
– А кто твой отец?
Она помялась, смутилась.
– Папа у меня очень старый... Вы не поверите – девяносто семь лет. Он поздно женился на маме.
– А маме?
– Пятидесяти нет...
– Они рассказывали, как поженились?
– Однажды я слышала... Мама сильно болела, и отец вылечил... Почему вы спрашиваете?
Сергей Борисович пропустил этот вопрос мимо ушей.
– Ты знаешь фамилию своей мамы?
– Махоркина...
– Другую никогда не называли? Например, Виктория Маркс?
– Даже не слышала... Вы так спрашиваете, как будто...
Он не дал договорить.
– Мама называла отца – Сыч?
Антонина вытянулась, удивленно расширила глаза.
– Называла... И сейчас иногда говорит: «Сыч старый, что бельма выкатил?..» Это шутя. Мама его до сих пор сильно любит.
Уходя от ее пытливого взгляда, Сергей Борисович еще выпил коньяка и взял руку Антонины.
– Я должен это сказать... Твой папа – это мой родной дед, по отцу. И получается, ты моя тетя. А я – твой племянник. Так что ты можешь говорить мне «ты».
Она выдернула руку и, качнувшись назад, чуть не опрокинулась вместе со стулом – Сергей Борисович удержал в последний момент.
– Что вы такое говорите?!
– Вчера Никита подтвердил. Мой папа – твой брат.
Антонина убежала в спальню, закрыла за собой дверь. Он же посидел с опущенной головой, выпил коньяка и пошел следом. Она лежала на кровати лицом вниз и плакала – дрожала узенькая спина под крепдешином, и в полумраке казалось, что волосы не разбросаны, а стоят дыбом. Сергей Борисович включил настольную лампу, присел рядом, погладил голову и ощутил приступ жалости, но утешить ничем не смог – не было слов.
– Ты меня хочешь бросить? – с каким-то вызовом, сквозь слезы спросила она. – А сказку обещал!
– Не получилось сказки...
Она вскочила – волосы растрепаны, мокрое лицо перекошено в неожиданном яростном гневе.
– Затащил на квартиру, изломал всю, как зверь голодный! Синяков наставил, изнасиловал... На, смотри! До сих пор не прошли!
Подняла подол и показала бедра с синими пятнами.
Это были его пальцы...
– На спине показать? Как ты когтями вцепился? – продолжала Антонина. – Не женишься на мне, да? Из-за родства?
– Ты знала? – обескураженный ее перевоплощением, спросил Сергей Борисович. – Неужели ты знала?..
Антонина примолкла и только всхлипывала, зажимая в себе слезы, дрожали прижатые к груди кулачки.
– Знала, – определил он. – Теперь все ясно.
– Ничего тебе не ясно! – задиристо воскликнула она. – Мне папа сказал!.. Когда уж поздно было! Что мне теперь делать? Ну что?!
Ее вопросы хлестали по ушам, словно бич, в голове звенело. Она же по-своему расценила его молчание.
– Возьми меня замуж? – попросила жалобно. – На это родство не смотри, уродов рожать не буду. Никто ведь не узнает? А папу мы в бане запрем.
– Зачем?
– Чтоб не ходил и не кричал.
– Почему он кричит?
– Из ума выжил, так и орет теперь на нас.
– Не хочет, чтобы выходила за меня?
Она пытливо взглянула и отвернулась.
– Больной, так что взять?.. Или в Архангельск отпустим. Он все туда рвется, к своему сыну Александру, так и пусть едет. А кроме него, никто не разболтает!
– Подумай, как мы с тобой жить станем? – обреченно спросил он.
– Очень хорошо станем! – засмеялась она, как Рита. – Мне понравилось. Ты такой сильный, страстный!.. Только синяков больше не оставляй, ладно? И запомни: меня зовут Антонина, Тоня, а не Рита. Я ревнивая. А какой ты Ритой меня называл?
Упоминание о Рите вдруг всколыхнуло в нем старое чувство и вместе с ним – решимость.
– Ты же меня не любишь? А хочешь замуж!
– А ты меня любил, когда делал предложение? – вновь взъярилась она. – Тебе надо было жениться, вот и предложил. И мне надо. Вырваться из этой грязи! С этих Выселок! Ты вон живешь как барин – на машинах возят, на самолетах. А мы?.. Ничего, любовь у нас будет!
– У нас ничего не будет! – отрезал он, хотя при этом вспомнил слова Героя, как следует расставаться с женщинами. – Все, вставай и уходи.
– Не будет? – переспросила она.
– Это кровосмешение, понимаешь? Нельзя этого делать. Твой отец прав!
– Ага, понимаю. – Она встала и пошла в переднюю. – Мне теперь жизни нет. Пойду и повешусь. Или утоплюсь...
Она говорила это так хладнокровно и трезво, что будто и не плакала несколько минут назад. Видимо, учеба в театре не прошла даром. Сергей Борисович стоял, смотрел, как она торопливо одевается, и молчал, поскольку это ее перевоплощение обезоруживало.
В тот момент он вспоминал Риту Жулину, которая тоже обещала утопиться, если Сыч не вернется к ней. И не утопилась.
Антонина заглянула в зеркало, вытерла платочком глаза и, горделиво вскинув голову, ушла, оставив дверь открытой...
8
С момента, как он сел писать предсмертную записку, прошло больше трех часов, однако за это время никто не побеспокоил его, не позвонил по внутренней связи, не постучал в дверь и вообще никак не проявился. Обычно в поздний час, тем более когда задерживался в кабинете, его так надолго не оставляли: чаще всего заходил дежурный доктор – приносил таблетки и измерял давление, повар, чтоб уточнить меню на завтра, и реже охранник. Они имели особые инструкции на этот счет, по которым обязаны были постоянно и незаметно контролировать экс-президента до его отхода ко сну и под самыми разными предлогами не позволять ему слишком долго работать по вечерам. С этой же целью ровно в десять отключалась телефонная связь, но бывший начальник охраны Горчаков предусмотрел все: перед тем как уйти, купил на разные подставные имена десяток трубок и спрятал их в условленных местах в квартире и на даче. Подобное он и раньше делал, когда Сергей Борисович был еще при власти, но для почетного пенсионера эти меры показались излишними. Однако после того, как закон о Госсовете не приняли, он несколько раз пользовался этими телефонами, в том числе и для разговора с женой. И в то же время подумал, что предусмотрительность Горчакова возникла не на пустом месте; он что-то знал, но, видимо, уверен не был в правдивости информации о будущем, поэтому и не поделился.
