Сергей Алексеев - Игры с хищником
– Мне-то что сейчас делать? – спросил Сергей Борисович, чтобы уйти от неприятной темы.
– А ты расти будешь!
– Какое тут расти?..
– Понятно. Переспал с техничкой, а она на тебе повисла?
– Еще хуже. Начался шантаж.
– Расстаться надо.
– Но как?
– Ласково, полюбовно, – со знанием дела стал учить Герой. – Запомни, Сережа: стоит тебе грубо обойтись с женщиной, резко отвергнуть ее, и ты сразу пропал. О, что с тобой сделают! Не с землей – с наземом смешают. С ними надо, как со старшими начальниками: вести себя предупредительно, нежно и даже прощаться навсегда с долгим и страстным поцелуем.
Он некоторое время брел самоуглубленным и каким-то потерянным, затем спохватился и сказал:
– Давай излагай суть, послушаю.
Потеплевшая пистолетная сталь в кармане делала мысли четкими, а язык кратким до афористичности. Гуляли около получаса, прежде чем Сергей Борисович закончил свою исповедь тем, как ушел от него Никита Махоркин.
Еще минут десять бывший командир полка молча маршировал по асфальту и – вот же свежая голова! – рассудил:
– Ну, изнасилование тебе пришить трудно. Инцест – не знаю, признают ли кровосмешение, если она всего-то тетка по отцу? Не сестра же и не мать. Помню, раньше старики подобных браков не разрешали, но нынче отбрехаться можно. Тем более вы оба не знали... Что у нас остается?
– Распустит слухи по области.
– Слухи о первом секретаре – дело худое. Лучше бы жениться тебе, брат. На ней, если нравится.
– Но мы же родственники!
– Тебя только это смущает? – как-то легкомысленно засмеялся Бажан. – Многие великие люди через это прошли, римские императоры, например, некоторые художники и вообще известные люди... Правда, говорят, от такого брака дети рождаются или уродами, или гениями. Надейся, что будут гении.
Он подивился легкости его рассуждений и спросил хмуро:
– А если уроды?
Герой долго шел молча – думал.
– На тормозах придется спускать это дело, – сказал наконец. – Сельсовет им отдавать нельзя, люди сразу заподозрят, вынюхивать станут, с чего это вдруг злостные тунеядцы получили казенное жилье?.. И председателем ставить этого Никиту никак нельзя. Попробуй поехать в гости, все-таки дед родной. Поговори с ним, денег дай, может, он приструнит своего сыночка.
– А если они все равно потребуют?
– Эх, брат, не обтерся ты еще, – вдруг посожалел он. – Или совестливый такой. Рано тебе всю власть отдали... Откровенно сказать, знаешь, как в таких случаях делают? Жестко ставят на место. Чтоб сидел, прижав задницу, и радовался, что в избенке своей сидит, а не на нарах.
– Да сейчас вроде не тридцать седьмой год, – словами Никиты заметил Сергей Борисович.
– Что-о? – изумился Бажан и на минуту остановился. – А какая разница, какой год? Ну ты, брат, даешь!.. Запомни: всякая власть и в любое время дает тебе право на насилие. Будто закон и капитализм, как в Америке, или коммунистическая идея, как у нас. Не будет насилия – не будет власти. И независимо как ты ее получил: по указу сверху или выбором снизу. Иначе власть становится чистой условностью и обеспечена всего лишь отношением того, кто тебя на нее посадил. И тогда это ребячья игра, а не власть. Ты будешь осязать ее, как воздух, и чтобы не утратить полномочий, придется постоянно выстраивать отношения с окружением. Что никому еще в мире не удавалось, независимо от режима. Сожмешь руки, там будет пусто. Власть, как денежная, бумажная купюра, которая ничего не стоит, если не обеспечена золотом, то есть реальной, жесткой силой. Если тебе станут говорить обратное – не верь, это ложь, досужие вымыслы или красивые слова...
Он некоторое время зло и молча маршировал по тротуару, после чего сбавил шаг и слегка отмяк.
– Ладно, так и быть, – заключил почти благодушно. – С Махоркиными детьми я сам разберусь. Чтоб больше никогда и в голову не приходило играть с властью. Ты с Никитой завтра поговори по-родственному, пообещай уладить дело и отправь домой с миром. Остальное я сделаю. Но впредь запомни: почуют слабину – сожрут с потрохами.
Герой некоторое время опять шел молча и вдруг заговорил совсем другим, надорванным, сдавленным голосом, словно тяжесть нес на плечах:
– Эх, да это разве враг тебе, дядя твой из колхоза?.. Сейчас о другом надо думать. Не завидую я тебе, брат. Вы пришли к власти уже смущенные, неуверенные, слабые. Леня кадры-то по себе подбирает, чтоб, не дай бог, кто не вырвался вперед, чтоб в любой момент подмять можно. Чую, увидите вы побольше, чем мы в войну увидели. При вас и рухнет Советская власть. Уж поверь мне, знаю я своего... однополчанина. Не удержать ему вожжей, а волки уже нагоняют, окружают со всех сторон. Они уже всюду, неуловимые, бесшумные, скалят зубы. Сдадут власть как по команде. И ни один коммунист не выйдет против них с пулеметом. Потому что ни один не знает, в кого стрелять. Партии уже нет, Сережа. Есть игра в нее...
От этих слов вдруг ознобило голову, и волосы шевельнулись под кепкой. Это напоминало бред нездорового человека, или, как раньше говорили о таких, дескать, заговариваться стал, когда вполне разумное соседствует с безумным. Должно быть, Герой сильно переживал свою отставку и нервы не выдержали...
На другое же утро Сергей Борисович послал за Никитой и, дабы тот не мелькал по коридорам и приемным, встретил на улице и сказал коротко:
– Езжай домой. В течение трех дней вопрос решим.
– Вижу, признаешь родню, – оценил тот.
– Где Антонина?
– Утром на работу ушла.
– Ладно, готовься, скоро в гости приеду.
Никаких заданий органам он не давал, но когда начальник УВД пришел на совещание, то показалось, смотрел как-то особенно – понятливо, что ли. Ближе к вечеру Сергей Борисович перешел в кабинет облисполкома, прождал Антонину до восьми, наудачу набрал свой домашний номер и услышал ее голос.
– Ты дома? – не поверил своим ушам.
– Да... Вы сказали дома сидеть.
На улице было темно, поэтому он непроизвольно переходил на крупную рысь и всякий раз сдерживал себя.
Она встречала его, как жена, в передничке, под которым было новое, из искристого крепдешина, платье с глубоким вырезом. В дверном проеме маячил накрытый стол...
И он спросил, как муж:
– Ты где была вчера?
– Брат приехал, вы же знаете... В общежитии.
– А платье?..
– Никита подарил... Сказал, ходишь в обносках, работаешь поломойкой.
Он устыдился, что не подумал купить ей что-либо из вещей или денег дать – текучка замордовала...
– Прости, – повинился и обнял ее. – Я переживал, искал...
Он улавливал ее дыхание и не ощущал того волнующего, ошеломляющего запаха ацетона.
Но теперь не радовался этому.
За столом, как жена, Антонина положила в тарелку какую-то пищу – он не обратил внимания, а достал из шкафа коньяк «Плиска» и два бокала. Ей налил немного, себе щедро.
