Анатолий Афанасьев - Командировка
На четвертом курсе Миша неожиданно женился, перевелся на вечернее отделение, и мы стали реже видеться. Да и когда встречались, это было уже не то.
Более всего Миша был озабочен теперь своими семейными делами.
К Мишиной жене Гете я относился с братской нежностью, а может быть, еще нежней. Гета была очень соблазнительной женщиной — с телом богини, современной Астарты, и с беспомощно-наивными русалочьими глазами. При этом она обладала хитрым, въедливым умом, и, разговаривая с ней, я часто испытывал ощущение, будто пытаюсь расстегнуть или застегнуть заевшую молнию. Чтобы привязать такую девицу к домашнему очагу, нужно ангельское терпение и, разумеется, время. Терпения у Миши было столько же, сколько у проголодавшейся гориллы, поэтому первые годы их супружества потрепали обоих, как двенадцатибалльный шторм две утлые лодчонки. Отъезд Миши в Новосибирск (он пробыл там год) был не самой его экстравагантной выходкой. Гета тоже не скупилась на выдумки, удовлетворяя мазохистское желание причинить мужу как можно больше зла. Но они любили друг друга и каким-то чудом сохранили хрупкое чувство среди адской путаницы своих отношений. Через пять лет у Геты родился сын, еще через два года — дочь, и на сегодняшний день это обыкновенная, я бы сказал, благополучная семья, которую изредка сотрясают слабые подземные толчки, но это всего лишь отголоски прежних вулканических извержений. Язвительность Геты со временем превратилась в милую добродушную ироничность, русалочий взгляд ее утратил злодейскую целенаправленность, она больше всего на свете любит возиться со своими, теперь уже почти взрослыми, детьми, беззлобно поругивает мужа за отсутствие тщеславия и умеет готовить бифштексы с кровинкой и шашлыки, которым могут позавидовать повара «Арагви»…
В Мишиной квартире царил непривычный беспорядок. В коридоре на полу валялись старые джинсы, рваные газеты. Из приоткрытой двери стенного шкафа выкатилось на пол несколько картофелин. Пахло горелой кашей. В комнате было не лучше. Постель не прибрана, на подоконнике, на столе и даже на диванной подушке — окурки. Книги разбросаны по стульям.
На одной из полок — груда немытой посуды. Едкий устоявшийся чад табака перешибал здесь запах горелой каши. Михаил — в затрапезном тренировочном костюме — встретил меня счастливой улыбкой, но я сразу заметил в его глазах нехороший лихорадочный блеск.
— Ты что, один? А где Гета?
— Гета с детьми на даче. Четвертый день. Представляешь, старина? Я свободный человек. Как вольный ветер. Ну, Витек, еще бы полчаса, и ты меня не застал. В гости еду. В одну замечательную компашку. Вместе поедем, Витька! Там какой-то поэт будет. В гости. В гости!.. Нет, ты сто раз прав, что не женился. Настоящий мужчина не имеет права жениться. Жениться — значит растоптать свою индивидуальность. Институт брака устарел тыщу лет назад, это паскудный атавизм. Возрази, а? Брак возник на заре цивилизации как способ защиты потомства. Иначе невозможно было сохранить детенышей. Человеческий детеныш слишком медленно развивается. Но это было давно. Теперь детям не грозит гибель, и брак превратился в способ уничтожения мужской индивидуальности. Это тяжеленная гиря на ногах прогресса. Возрази, а?
Я огорчился, увидев, что Миша находится в состоянии легкой житейской невменяемости. Я ведь ехал к нему за поддержкой.
— С Гетой повздорили?
— Мы с ней давно не вздорим, Витя, и ты это прекрасно знаешь. То-то и оно. Просто она уезжает на сколько хочет, и ни слуху ни духу.
— А ты, бедняжка, каждый день шлешь ей телеграммы.
Миша смотрел на меня с телячьей тоской. По его неряшливой щетине видно, что он не брился все эти четыре дня.
— Пива хочешь? У меня есть.
— Не хочу.
Я прошел к окну, сбросил весь мусор с подоконника на пол, распахнул рамы. Вместе с прогорклым, но несколько более прохладным, чем в помещении, воздухом в комнату ворвался предвечерний шум города, множество неопределенных, сосущих мозг звуков.
— Нельзя так опускаться, — упрекнул я. — Даже если тебя гложут кретинские подозрения.
— Подозрения не кретинские, — отозвался Михаил. — Самые обыкновенные. О времени и о себе. Такой у нас возраст, Витенька, хочется еще разик все хорошенько обмозговать.
— Гета тебя любит, успокойся! — Эти слова за годы нашей с ним дружбы я произносил несчетное количество раз. Они всегда действовали на Михаила благотворно, но сейчас прозвучали как-то фальшиво.
— Ты самый близкий мой друг, Витя, и тебе я могу сказать правду. Гета меня не любит и никогда не любила. Она меня жалеет. Впрочем, жалость ничем не хуже любви, и не в этом, собственно, дело. Дело в том — за что жалеют.
— И за что?
— Обычно — за слабость, за болезнь, за какое-то убожество, но меня она жалеет не за это. Она меня жалеет за безответственность.
— Ты бы побрился…
— Погоди, я объясню. Допустим, человек высказал какую-то оригинальную мысль, или нарисовал картину, или построил дом. Со всем этим он автоматически и непременно ощущает связь: чувствует, мысль — его, картина — его, дом — его. И соответственно радуется, гордится или огорчается, смотря по обстоятельствам.
Безответственный человек, такой, как я, не ощущает никакой связи с тем, что он говорит или делает…
Я осознаю это как врожденную неполноценность каких-то внутренних ресурсов… Однажды, только однажды, да и то в детстве, я смастерил деревянный кораблик, пустил его в ручей, а он поплыл и утонул. Как я плакал, Витя! Я почувствовал такую потерю, точно из меня самого что-то уплыло и утонуло. Полез в воду, ноги промочил… Я уверен, Виктор, чувство ответственности вытекает из чувства собственности… С возрастом я утратил и то и другое и совсем распустился.
Скажи, как по-твоему, я честный человек?
— По-моему, нет.
— Ты все шутишь, а мне не до шуток. Я ведь понятия не имею, честен я или пет, труслив или смел, добр или скотина последняя. Ты скажешь, конечно, чепуха, сходи к психиатру. Это ты так скажешь, здравомыслящий, ответственный человек. Но я не болен и не спятил. И все-таки мне нельзя доверить не то что чью-то жизнь, пятак денег мне нельзя дать. Я загублю жизнь и истрачу пятак. А вины не почувствую, только недоумение.
— Иди побрейся! — сказал я.
— Тебе смешно?
— Что уж тут смешного.
Миша сгорбился и пошел в ванную. Вскоре оттуда донесся плеск воды и бравурное пение. Он пел: «Вперед заре навстречу, товарищи в борьбе!»
Мне не впервой было выслушивать подобные его излияния. Михаил отличался склонностью к мелодраматическому самобичеванию. Его психика была восприимчива, как фотопленка. Все же, думаю, он порядком помучил Гету, выливая на нее ушаты доморощенного психоанализа.
Вернулся из ванной свежевыбритый, пахнущий одеколоном, аккуратно причесанный. Виновато улыбающийся.
— Я не спросил, как ты съездил. Все благополучно?
— Да, прекрасно.
— Должен признать, старина, на меня отсутствие Геты действует самым пагубным образом. Я становлюсь брюзгой и деградирую не по дням, а по часам.
Ладно, катим в гости.
— В какие гости?
Не хватало мне еще поехать в гости. Вот уж да.
Гости, театры, балы. Это то, что мне сейчас нужно больше всего. А Наталья мне не нужна. Слышишь, участковый доктор? Ты мною выдумана и мною уничтожена. Самостоятельно ты не существуешь.
— Я же тебе объяснял, Витек. Милая компанишка, с приглашением поэта. Мои приятели с работы.
Чудесная семейная пара. Очень любят собирать гостей.
— Меня не звали.
— Брось, Виктор. Не нуди!
И мы поехали в гости.
Небольшая однокомнатная квартира, и множество людей. Толпа, загнанная в малогабаритный куб. Посреди комнаты раздвинут стол, уставленный бутылками и закусками. Гости сидят кучно на стульях. Дым сигарет и ровный клекот голосов. Нас встретила хозяйка, женщина, удивительно похожая на крокодила Гену, любимца детворы. Михаил передал ей наши скромные букеты и бегло меня представил.
— Гордость отечественной электроники Виктор Семенов.
— Как же, как же, Семенов. Премного наслышаны.
Больше на нас никто не обратил внимания, и мы скромно притулились с краешку стола на одном стуле.
Михаил выискал две чистые рюмки, мы с ним выпили вина и закусили, ни к кому не обращаясь, точно пришли не к застолью, а в лес. Жуя подсохшую колбасу, я разглядывал собравшихся. Мужчины и женщины примерно нашего с Мишей возраста. Но попадаются и совсем юные особы. Рядом со мной как раз сидела симпатичная девчушка, совсем молоденькая. При каждом движении я волей-неволей прикасался к ее боку, она ежилась и бросала на меня из-под туманно сощуренных век вопросительные взгляды.
— Вы извините, — сказал я. — Такая теснотища, как в очереди за палтусом. И меня еще сбоку вот этот мужчина все время пихает.
— Ничего, — милостиво кивнула девушка, — А вас как зовут?
