Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7
— Да, теперь об этих обезболивающих средствах. Вы, конечно, знаете, что в порочащем вас утверждении ответчика говорится, будто вы не пользовались обезболивающими средствами.
— Это абсолютный вымысел.
— Вы можете рассказать, какими обезболивающими средствами вы пользовались и каким образом?
— Да. Для операций на нижней части тела я предпочитал ингаляционному наркозу инъекции в спинной мозг.
— Вы придерживались такого же мнения и в Варшаве, в Лондоне и в Сараваке?
— Да, безусловно. Такая инъекция эффективнее расслабляет мышцы и обычно вызывает меньшее кровотечение.
— Вы поручали кому-нибудь делать эти инъекции перед вашими операциями в лагере «Ядвига»?
— Я делал их сам, потому что квалифицированного персонала не хватало. Сначала я давал предварительный укол морфия для обезболивания места инъекции, а потом инъекцию в спинной мозг.
— Причиняет ли это пациенту сильную боль?
— Нет, когда это делает специалист, больной ощущает только укол.
— Где вы вводили обезболивающие средства?
— В операционной.
— А как насчет послеоперационного ухода?
— Я сказал Фоссу, что должен пролечивать этих пациентов до полного выздоровления, и он согласился.
— И вы продолжали их посещать.
— Да, каждый день.
— Вы не помните, случались ли какие-нибудь осложнения?
— Только обычное послеоперационное состояние плюс скверные жизненные условия лагеря. В данном случае дело обстояло несколько хуже из-за психологической травмы, связанной с утратой половых желез, но они были так счастливы, что остались в живых, что тепло меня встречали и были в хорошем настроении.
— И все они выжили, не так ли?
— Из-за этих немногих необходимых операций никто не умер.
— Благодаря вашему мастерству и послеоперационному уходу?
Томас Баннистер медленно поднялся с места.
— Вам не кажется, сэр Роберт, что вы задаете наводящие вопросы?
— Приношу извинения моему высокоученому другу. Позвольте мне сформулировать вопрос иначе. Делали ли вы что-нибудь особенное для этих двух десятков пациентов?
— Я приносил им лишние порции еды.
— Теперь, доктор Кельно, давайте на некоторое время обратимся к другой теме. Вы были членом подполья?
— Да, я был членом националистического подполья, не коммунистического. Я польский националист.
— Там было два подполья?
— Да. Националисты организовались, как только мы попали в лагерь «Ядвига». Мы устраивали побеги. Мы поддерживали контакты с националистическим подпольем в Варшаве и во всей Польше, Мы работали на ключевых постах — в больнице, на радиозаводе, в канцелярии, где могли добывать лишние пайки и лекарства. Мы делали собственные радиоприемники.
— Сотрудничали ли вы с коммунистическим подпольем?
— Мы знали, что коммунисты намерены после войны захватить Польшу, и много раз они выдавали наших эсэсовцам. С ними надо было вести себя очень осторожно, Тесслар принадлежал к коммунистическому подполью.
— Чего еще сумело добиться ваше подполье?
— Мы улучшали условия жизни, доставали дополнительные пайки и лекарства. Двадцать тысяч заключенных работали на заводах вне лагеря, и подполье, действовавшее на свободе, передавало им разные вещи, которые они проносили в лагерь. Таким способом мы получили вакцину, с помощью которой прекратили новую эпидемию тифа.
— Как по-вашему, это позволило спасти много жизней?
— Да.
— Тысячи?
— Не могу сказать.
— Кстати, сэр Адам, вы сказали, что у вас было радио для связи с внешним миром. Где его прятали?
— В моей операционной в двадцатом бараке.
— Хм-м-м… — Хайсмит немного подумал. — Сколько времени продолжался ваш рабочий день в лагере «Ядвига»?
— Двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю. После обычного приема больных, часы которого устанавливали эсэсовцы, мы работали в операционной и в палатах. Мне удавалось спать только урывками, по нескольку часов.
Абрахам наблюдал за присяжными, перед которыми сэр Роберт и Адам разворачивали картины героизма, мужества и самопожертвования. Он взглянул на О’Коннера, который был целиком погружен в свои бумаги, потом на Баннистера, совершенно спокойного и не сводившего глаз с Кельно. Внизу периодически сменялись стенографы, ведущие запись процесса. Два репортера «Таймса», оба — барристеры, занимали специальную ложу в зале суда, отдельно от переполненных мест для прессы, куда прибывали все новые и новые иностранные журналисты.
— Ранее мы выяснили, что вы сами вводили обезболивающие средства в операционной, — повторил сэр Роберт, чтобы напомнить об этом присяжным. — А теперь скажите, испытывали ли вы некоторую гордость от того, что проводили операции быстро?
— Нет. В лагере постоянно приходилось так много оперировать, что я привык работать быстро, но не так быстро, чтобы это могло представлять опасность для пациента.
— Вы мыли руки перед каждой операцией?
— Конечно.
— И следили за тем, чтобы пациенты были как следует вымыты?
— Господи, конечно же.
— Каким образом производилось удаление яичников по приказу Фосса?
— Ну, после того, как начинала действовать инъекция в спинной мозг, пациентку снимали с каталки и привязывали к операционному столу.
— Привязывали? Насильно?
— Для ее собственной безопасности.
— И сегодня, в Лондоне, вы бы тоже привязали пациентку при проведении такой операции?
— Конечно. Это стандартный прием.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ну, потом надо было наклонить операционный стол.
— Насколько? На тридцать градусов?
— Пожалуй, нет. Когда делается полостная операция на нижней части тела, то стол наклоняют, чтобы внутренности сами по себе сдвинулись и освободили место для работы хирурга. Дальше я делал разрез брюшной стенки, с помощью зажима приподнимал матку, вводил другой зажим между маткой и яичником и удалял яичник.
— Что вы делали с удаленным яичником?
— Ну, держать его в руке я не мог. Обычно клал его в тазик или в какой-нибудь другой сосуд, который держал ассистент. Когда яичник удален, остается ножка, или культя. Ее зашивают, чтобы предотвратить кровотечение.
— Эта ножка, или культя, всегда зашивается?
— Да, всегда.
— Сколько времени продолжается такая операция?
— В обычных условиях пятнадцать — двадцать минут.
— И все это делается стерильными инструментами?
— Разумеется.
— И вы работали в резиновых перчатках?
— Я предпочитаю надевать поверх резиновых стерильные матерчатые перчатки, чтобы пальцы не скользили. Тут каждый хирург решает, как ему удобнее.
— Скажите, пожалуйста, милорду судье и господам присяжным, может ли пациентка, находящаяся в полусознании и не чувствующая боли, следить за ходом операции?
— Нет. Место разреза отгораживают стерильной простыней, так что она ничего не может видеть.
— А зачем это делается?
— Чтобы пациентка не могла кашлянуть или сплюнуть в открытую операционную рану.
— Значит, пациентка ничего не видит и не чувствует. Испытывает ли она большие страдания?
— Видите ли, сэр Роберт, пребывание на операционном столе никому не доставляет удовольствия, однако это никак нельзя назвать «большими страданиями».
— И даже когда эти операции проводились в условиях концлагеря «Ядвига», вы можете сказать, что соблюдались обычные правила хирургии?
— Там это было во многих отношениях гораздо труднее, но это была обычная хирургия.
После перерыва на обед сэр Адам Кельно, отвечая на вопросы сэра Роберта Хайсмита, рассказал о том, как еще студентом-медиком в Варшаве познакомился с Марком Тессларом. Они снова встретились в лагере «Ядвига», где Тесслар, по словам Кельно, оперировал эсэсовских проституток и впоследствии сотрудничал с немцами в их экспериментах.
— Лечил ли доктор Тесслар своих пациентов в общей медчасти?
— Он жил в третьем бараке, в отдельном помещении.
— Вы сказали — в отдельном помещении. Не так, как вы — в бараке, где размещалось еще шестьдесят человек?
— В третьем бараке держали многих жертв экспериментов. Вероятно, Тесслар лечил их, не знаю. Я избегал его, а когда приходилось встречаться, старался, чтобы эти встречи были как можно короче.
— Вы когда-нибудь хвастали ему, что сделали тысячи экспериментальных операций без обезболивания?
— Нет. Но я горжусь своей работой и мог сказать, что сделал в лагере тысячи операций.
— Нормальных операций.
— Да, нормальных. Но он исказил мои слова. Я предостерегал Тесслара по поводу его деятельности в лагере и сказал, что ему придется отвечать за свои преступления. Это было все равно что подписать себе самому смертный приговор: когда я вернулся в Варшаву, он был уже там и, чтобы скрыть свои преступления, стал обвинять меня, в результате чего мне пришлось бежать.
