Ирина Муравьева - День ангела
Машина была уже со всех сторон окружена перепуганными учащимися русской школы, которые находились в том общем, на редкость слаженном состоянии, возникающем среди людей, одинаково застигнутых врасплох огромным несчастьем и потому не успевших выработать своего, отдельного ото всех и глубоко личного к нему отношения. Тонкие, как травинки, девочки с растрепанными волосами и крепкие, как молодые деревья, мальчики в веревочных сандалиях стояли беспомощно и обреченно, оборотив к полицейской машине свои молодые, тревожные лица, и тот островок, на котором недавно – минуту назад – все они веселились, тот маленький остров, который был жизнью, а лучше сказать, представлялся им жизнью, как будто бы вдруг затопило водою, и он опустился на дно океана.
Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой
Лондон, 1937 г.
Лиза, прости, долго не писала тебе. Я много работаю, живу по-прежнему у тетки. Еще месяц назад я была уверена, что Патрик вот-вот позовет меня к себе, но эта надежда оборвалась. Опять он в самом пекле. Я рассказывала тебе, что после Германии он поехал в Маньчжурию, откуда вскоре перебрался в Китай, где идет жестокая и кровавая война. Слава богу, что он пишет мне довольно часто и, кажется, ничего от меня не скрывает. Сейчас он в Нанкине и работает там в составе интернациональной бригады, которая спасает китайцев. Все время молюсь за него и думаю о нем с нежностью и страхом за его жизнь. Я чувствую, что сейчас наступило какое-то особенное время для нас обоих, и Бог вновь соединяет нас. Но при этом я ощущаю, что все мы – не только мы с Патриком, но все мы, все люди, весь мир, – стоим на пороге чего-то ужасного.
Отрывок из письма
Патрика Беккета Анастасии Беккет
Нанкин, 1937 г.
Здесь ад. По улицам шляются толпы пьяных японских солдат, которые грабят дома, убивают и насилуют. Все это поощряется японским военным начальством. Полная, немыслимая безнаказанность. Город переполнен мертвыми. Дикое количество изнасилованных и убитых женщин, которые валяются голыми, с отрезанными грудями, на месте которых чернеют глубокие раны. Те, которые были беременными, лежат со вспоротыми животами, младенцы вырезаны изнутри и валяются тут же, со своими страдальческими стариковскими личиками. Этим не успевшим пожить на свете детям повезло, что они погибли, не родившись, потому что то, что происходит с живыми детьми, невозможно описать. Среди изнасилованных много совсем маленьких девочек, не старше шести-восьми лет, но много и глубоких старух, которым по виду должно быть за восемьдесят. Вчера я спросил у одного японского солдата, почему, изнасиловав, они убивают этих женщин, а не отпускают их. Солдат ответил так: «Когда я вхожу в китайскую женщину и начинаю с ней, я смотрю на нее как на женщину, а когда я убиваю ее, я перестаю смотреть на нее как на женщину, она для меня все равно что мертвая свинья. А кроме того, все эти убитые, включая женщин и детей, это ведь не люди, а наши побежденные враги».
Прости, что пишу тебе все это. Сначала я хотел пощадить тебя, ты и так достаточно насмотрелась, живя со мною в Москве и наслушавшись моих рассказов. Но потом я решил, что это было бы неправильным, что мой долг – делиться с тобою всем, что я вижу и через что я сейчас прохожу. Я хочу, чтобы ты была сильной и выносливой, понимала, что такое жизнь, и, если это возможно, не боялась ее, потому что случиться может все, что угодно. Раньше, когда мы только начали нашу с тобой жизнь, я думал, что моя задача – это уберечь тебя от трудностей и сделать твое существование как можно более праздничным и благополучным. Теперь я понимаю свой долг перед тобою совсем иначе.
Я сейчас работаю вместе с самыми замечательными людьми, которых когда-либо встречал. Наша так называемая «нейтральная зона», которую японское правительство обещало не бомбить, по крайней мере в ближайшие недели, переполнена беженцами. Они все идут и идут. Многие еле двигаются, таких волокут под руки или несут на носилках. Работаем в очень тяжелых условиях. Не хватает ни еды, ни медикаментов. Помощи ждать неоткуда. Не могу передать тебе, как на меня действуют те истории, которые я здесь со всех сторон слышу. Притом что китайская армия почти не оказывает японцам никакого сопротивления – там разброд и хаос, – люди иногда совершают чудеса мужества и благородства. Вчера мне рассказали, как одна монахиня спасала маленькую девочку, спрятав ее под грудой мертвых тел и сама пролежав рядом почти три дня, не открывая глаз и стараясь не двигаться, чтобы ничем не выдать себя. И только на четвертые сутки добралась к нам вместе с ребенком. Я видел обеих: два страшных серых скелета. Мой друг Джон Рабе, немец, который много лет живет в Китае и в доме которого сейчас размещаемся все мы, чуть не заплакал, услышав разговор двух совсем молоденьких девушек, которые чудом выжили, изуродовав свои лица серной кислотой и наголо сбрив волосы. Одна из девушек рассказала, как четверо японских солдат устроили соревнование, показывая друг другу, на какую глубину внутрь женского тела может войти мужская рука. «Там было нас несколько, разных возрастов, начиная от моей старой бабушки и кончая сестренкой. Ей только что исполнилось девять лет. Они раздели всех и заставили лечь на пол. Потом засучили рукава и начали это делать. Их руки были в крови почти по локоть».
Вермонт, наши дни
Счастье, охватившее Мэтью Смита (Матвея по-русски) в минуту, когда его кудрявая и светлая голова стукнулась об асфальт и тут же раздался тот запах духов, который был весь нежно-синим и сладким, – это счастье не только не покидало его, но усиливалось с каждой секундой и выросло в конце концов до немыслимых размеров сияющего океана, в котором Матвей, ставши легче пушинки, сейчас кувыркался, подобно дельфину. Ему так казалось. На самом деле он не кувыркался, а лежал, до подбородка накрытый простыней, в носу были трубки, во рту были трубки, и бесчисленные провода тянулись вдоль его молодого длинного тела, соединяя разные органы этого тела с голубыми, как озера, мониторами. Тут же в палате находилась его младшая сестра Сесилия, которая приехала еще вчера вечером на полицейской машине и ночь просидела под дверью операционной, глядя на эту дверь остановившимися несчастными глазами, кусая до крови губу, но не плача. Операция, перенесенная Матвеем, продолжалась больше шести часов и, как сказал хирург, прошла удачно. Тот же, впрочем, хирург сказал, что Матвей продолжает быть в опасности, поскольку перелом шейных позвонков, разрыв селезенки и тяжелое сотрясение мозга могут привести к любому исходу. Теперь он находился в реанимации, и Сесилия ждала родителей из Вашингтона. Родителей было, как водится, двое: и мать, и отец, но мать увлекалась карьерой, делами, отец же, домашний, заботливый, тихий, был весь до конца растворен в своих детях. Сидя с ногами на кресле и глядя на белое, странно счастливое лицо спящего брата, который не догадывался о том, что с ним произошло, Сесилия машинально прокручивала в памяти те картины детства, когда они ездили с папой на море, а мама моталась по северным штатам. Мама занималась политикой и очень хотела пробиться в Сенат, а папа был с ними, и однажды, когда девятилетний Мэтью, продетый в спасательный круг, валял дурака очень близко от берега, какой-то верзила вдруг крикнул «акула!», и папа поплыл в чем стоял. Все смеялись.
