Армандо Салинас - За годом год
Пепита жила в доме с коридорной системой. Двор дома был большой, прямоугольный, посреди стояла колонка с четырьмя кранами, из которых жильцы первого этажа брали воду.
Двор был вымощен крупным неровным булыжником. Со временем он закруглился и сгладился от множества стучавших по нему ног. Между камнями пробивалась трава.
— Зимой только шлепаешься! Ходить невмоготу! От дождя камни и трава такие скользкие, — говорила Пепита.
Галерея-коридор первого этажа покоилась на квадратных деревянных столбах, крашенных коричневой краской. Здесь парни оставляли любовные послания девушкам, писали непристойности и ругательства соседям.
В низу колоннады под каждым окном стояли вплотную к стене дома гипсовые скамьи, покрытые белой плиткой. Здесь обычно устраивались женщины, чтобы пошить и поштопать при дневном свете, сберегая тем самым электричество.
Во дворе под широким навесом располагалась общественная прачечная. В сарае с огромными воротами стояли повозки, в которые запрягали мулов.
Во всех квартирах, выходивших во двор, окна были забраны решеткой. На подоконниках красовались горшки и консервные банки с геранью и красной гвоздикой. Дом был четырехэтажный, с шестью десятками окон и дверей, выходивших во дворик, на галереи. Веранда была местом сплетен и пересудов. Здесь обсуждались все новости, касающиеся не только жильцов дома, но по крайней мере обитателей трех кварталов в округе. Передавались не только свежие сплетни, но и сообщения, услышанные по Парижскому радио и Радио Пиренайка[18].
Хоакин почти каждый день после работы шел к Пепите. Отношения их были одобрены не только родителями девушки, но и всеми кумушками двора. Это имело немаловажное значение, ибо в числе прочих привычек у кумушек была особенно развита «приятная» привычка перемывать косточки парню или девушке, которые заводили любовь с кем-нибудь из «их» дома.
В те вечера, когда из-за холода на улице, усталости или отсутствия денег жених с невестой оставались дома, Хоакину нравилось, опершись о деревянную балюстраду, слушать разговоры женщин, которые стирали и развешивали во дворе белье, протянув веревку между двумя галереями.
Пепита, пристроившись рядом в плетеном кресле, шила себе приданое.
Отец Пепиты, дон Лукас, старый приверженец анархистской партии, по профессии был сварщиком. Худой лицом, но крепкий телом. Лаура, жена Лукаса, часто говаривала, что муж ее смахивает на дрозда: нос тонкий, а зад толстый.
Дон Лукас вечно всех и вся поносил, всем был недоволен. Что бы ни происходило в Испании, во всем были виноваты священники. Вина за любые неприятности, по его мнению, лежала на длиннополых: шел ли дождь, было ли вёдро. Но, несмотря на его дикую ненависть к церкви и клерикалам, дон Лукас был добрым человеком. Любому нуждающемуся он без раздумья отдал бы последний кусок хлеба. Вот почему, когда родилась его младшая дочь, он назвал ее романтично и нежно: Акрасия.
Лаура, жена Лукаса, хоть и не слыла богомолкой, исправно исполняла католические обряды.
— Это все по привычке, Хоакин, уверяю тебя. Вот так и остальные испанцы. У Лауры когда какая проблема, она бежит в церковь, чтобы взвалить свою заботу на другие плечи, посильнее, чем у нее. Ей все едино, хоть на Будду, лишь бы переложить беду, — уверял дон Лукас.
— Я нахожу утешение в молитве, — возражала жена.
— Ну, сколько не молись, все равно бог тебе не поможет, как не поможет горбатому избавиться от горба.
Но жена не обращала внимания на упреки мужа и продолжала ходить в церковь. А в первый четверг каждого месяца она даже ставила две свечки Христу Мединасельскому, умоляя его переменить в стране правительство. В этом вопросе Лаура полностью поддерживала мужа: она тоже считала, что при теперешнем режиме жить никак нельзя.
Брат Пепиты, Марио, был здоровенным парнем, которого крепко продубил деревенский воздух. Он работал в разрушенных районах — на восстановлении городов и селений, пострадавших во время войны.
— Два года назад я только выпрямлял гвозди, а теперь вот работаю опалубщиком, — хвастался он.
Марио оставался дома только с субботы до понедельника. В остальные дни он ночевал в деревянных бараках, которые строила для своих рабочих организация, восстанавливающая города и селения.
По утверждению Марио, строительство многих объектов обходилось очень дешево. Ведь монтажная контора использовала на стройках политзаключенных, отбывающих наказание. За работу им платили два реала в день, как солдатам, кормежка была на казенный счет.
— Им туго приходится, да и нам несладко. Как отдашь в кабак недельную задолженность, так в карманах хоть шаром покати. Хозяин кабака двоюродный брат подрядчика. Этот кабак ему ничего не стоил. Достался почти даром. Рабочие руки и материал братец подкинул. Подрядчик делает с рабочими и материалом что захочет.
Нары для рабочих были точной копией нар, на которых спали солдаты в казармах. Двухэтажные деревянные топчаны, сбитые между собой. Сверху тюфяки из жесткого эспарто. Рабочие спали прямо в одежде.
Когда Марио возвращался по субботам в Мадрид, он первым делом отдавал остатки своего заработка матери и просил поесть чего-нибудь горячего. Хоакин обучал Марио арифметике и начаткам геометрии.
— Мне вот как нужны знания, — утверждал Марио. — Чтобы стать настоящим плотником, надо уметь размечать и определять объем древесины, знать, что такое консольная ферма, насадка, раскос…
На этих уроках присутствовала также Акрасия. Ей очень хотелось поступить ученицей в контору. Девушке исполнилось шестнадцать лет, она была неистощимо веселая, с огромными лучистыми глазами. Порой беззаботность дочери выводила из себя мать.
— У тебя один ветер в голове, — ворчала Лаура.
Солнце давно скрылось и, как видно, не собиралось возвращаться до следующего дня, но мальчишки, несмотря на призывы матерей немедленно идти домой, продолжали с гиканьем и шумом гонять по двору, играя в полицейских и воров, в салочки, в мяч, в «оседлай осла».
С наступлением вечерних сумерек жильцы расходились по своим квартирам. Когда зажигался свет в комнатах, двор начинал походить на освещенный улей. Галереи пустели, ребятишки прекращали свои игры во дворе и выбегали на улицу, чтобы прицепиться к белому трамваю, идущему в Фуэнкарраль.
Тогда сеньора Лаура приглашала всех в дом. Пепита с Хоакином усаживались за обеденный стол в столовой.
Наговорившись с невестой, Хоакин вставал из-за стола и шел на кухню поболтать с сеньорой Лаурой. У хозяйки дома была одна слабость — она очень любила, когда хвалили ее кулинарные способности: сеньора Лаура считала себя отменной поварихой. Хоакин, желая сделать ей приятное, принимался пробовать ее стряпню, отчего добрая женщина приходила в восторг. В благодарность она рассказывала Хоакину последние новости о соседях и жаловалась на дороговизну жизни.
Так он узнавал, что соседка, живущая этажом выше, в десятом номере, сдавала угол в кухне, как самое теплое в квартире место. Жиличкой была дешевенькая проститутка, занимавшаяся своим промыслом на склонах у Черного Отеля. Брала соседка по дуро в день.
А у квартирантки из восьмой квартиры (с выходом во двор) муж сидел в тюрьме Йесериас, и она играла в кошки-мышки с политической полицией, которая время от времени являлась к ней с обыском.
— По-моему, за ними охотятся. Вот найдут у них «Мундо обреро»[19], тогда им несдобровать.
Рассказывала и о том, что сеньора Фели — соседка через две двери справа — вступила в тайные переговоры с акушеркой, чтобы постараться исправить небрежность, которую они с мужем допустили два месяца назад.
— У Фели двое детей, сын и дочь, уже почти взрослые. Как только узнали о беременности матери, почти перестали с ней разговаривать. А я считаю, что ничего тут страшного нет. Правда, когда уже немолодая, надо быть поосторожней и уметь пользоваться разными средствами, — говорила сеньора Лаура Хоакину.
Словом, жена дона Лукаса утверждала, что все жильцы в доме сыты по горло иевзгодами и несчастьями. И при первом удобном случае не преминут выразить свое возмущение.
— Ох и заварится каша! Вот увидишь. Но вы, мужчины, все трусы, только и умеете, что языком чесать. Лукас первый такой.
Возвращаясь домой после работы, отец Пепиты доставал колоду карт из ящика комода и усаживался с Хоакином за партию туте, пока сеньора Лаура не звала их ужинать. Хоакин пришелся по душе своему будущему тестю.
— Ты, парень, ох как пригодился бы в нашем анархистском клубе!
— Меня анархизм не привлекает, я интересуюсь идеями социализма. Анархии и обреризм[20] были хороши для своего времени. Социализм и то, что последует за ним, — вот что теперь занимает людей. Но мы все находимся в одной траншее, — отвечал Хоакин.
