Армандо Салинас - За годом год
— Уже одиннадцать, я пошел.
— Не уходи, Хоакин. Побудь еще немножко.
Акрасия ушла домой ужинать.
— Уже поздно, а мне добираться до Кеведо.
— Ну, не уходи, подожди еще капельку. Когда ты уходишь, мне становится так одиноко. Я сама не своя, пока опять тебя не увижу.
Они умолкли и в тишине смотрели на далекие звезды.
Снова попрощались. Хоакин отворил дверь в квартиру Пепиты, чтобы проститься с ее родственниками.
— До свидания, дон Лукас и все семейство.
— До завтра, сынок.
— Прощай, — сказала Акрасия.
— Прощай.
В воротах ом столкнулся с проституткой, живущей на третьем этаже. У несчастной на лине было написано отчаяние.
В субботу Хоакин, как договорился с Энрике, пошел к Аугусто.
Стоял теплый вечер начала весны. Лучи заходящего солнца заливали ровным светом улицы города. У дверей таверн мужчины потягивали вино, толковали о делах, проигрывали в карты последние медики.
Дом Аугусто находился довольно далеко от метро. Хоакин попотел, пока дошел. На лестнице было тихо, сюда едва доносился шум с улицы. Ребятишки разрисовали стены углем. На прохожих смотрели огромные уроды с непомерно длинными конечностями.
Хоакин постучал.
— Кто там? — спросил изнутри голос Элены.
— Это я, Хоакин.
— Проходи, — сказала Элена. — Тебя уже ждут.
Аугусто и Энрике разговаривали, сидя за столом. Чуть поодаль, у двери в спальню, стояла Роса.
Когда Хоакин вошел, Энрике поднялся и пододвинул ему стул.
— Давай, присаживайся.
— Я думаю, ты понимаешь, как важно, чтобы бойкот удался, — сказал Энрике, обращаясь к Аугусто. Он снова сел за стол.
— Да, это верная мысль.
— Придется как нельзя кстати.
— А в чем дело? — поинтересовался Хоакин.
— Мы хотим объявить бойкот. Для этого-то и пригласили тебя сюда, — отвечал Энрике.
— Думаешь, у вас получится? — спросила Роса, отойдя от двери и вставая за стулом Энрике.
— Не знаю, но попробовать обязательно надо.
— А что бойкотировать? — снова спросил Хоакин.
— Транспорт. Метро, трамвай.
— И автобусы тоже, — добавил Аугусто.
— Сейчас самые подходящие условия. Люди устали от непрерывно растущих цен. А зарплата остается прежней, без изменений, — сказал Энрике.
— А сколько времени будет продолжаться бойкот?
— Двадцать четыре часа, Хоакин.
— Это не много.
— Надо учитывать фактор внезапности. Не следует забывать, что в Мадриде уже много лет никто не устраивал демонстраций протеста. Бойкот транспорта захватит их врасплох.
На кухне в печке потрескивал уголь. За окном медленно сгущалась тьма.
— Кто-нибудь хочет немного хлеба с сыром?
— Ты не спрашивай, а возьми и принеси, — сказал Аугусто жене.
— Я сделаю бутерброды, Элена, — отозвалась Роса.
— Не ты один, Хоакин, — задумчиво сказал Энрике. — Не только ты и не только мы. Все постепенно начинают понимать, что назревают события, совершается то, что, казалось, никогда больше не произойдет. Люди видят, что коммунисты организовывают народ, видят, что мало-помалу напряжение спадает, хотя полиция по-прежнему продолжает делать свое черное дело. Власти прибегают к помощи полиции, потому что не хотят дать народу политические права. А других методов, чтобы сохранить прежний порядок, у них нет. Даже те силы, на которые они рассчитывали, теперь не с ними.
— А что можем сделать мы? — спросил Хоакин.
— Подготовить настроение на заводе.
— Ну, это теперь не так трудно.
— Ты считаешь? Верно, многие рабочие выскажутся за бойкот. Но одно дело то, что люди думают, и совсем иное то, как они действуют. Все будет зависеть от нас, сумеем ли мы разъяснить им их сомнения.
— На Гонсалеса можно рассчитывать? — спросил у Аугусто Хоакин.
— Да, можно.
— Он скоро придет, — сказал Энрике, посмотрев на Росу. Девушка промолчала. Она поставила на стол тарелку с хлебом и сыром, нарезанным тоненькими ломтиками. Потом отошла к окну и стала смотреть на улицу. Из окна виднелась часть улицы, примыкающая к Аточе, у входа на Медицинский факультет.
— Хотите немного вина к сыру? — спросила Элена, ставя на стол бутылку.
— Вино никогда не лишнее, а к сыру оно как раз, — ответил Аугусто.
— Все почти готово, — продолжал рассказывать Энрике. — Через две недели будет точно установлена дата. И сейчас, в эти дни, надо объяснять, говорить, чтобы все знали и были готовы.
— Какой же это будет день? — задумчиво спросила Роса.
— Дата еще не назначена. Чтобы не сорвали.
— А не много ли вы требуете от людей? Страх еще велик.
— Необходимо разъяснять всем и каждому: за то, что люди будут ходить пешком, им никто ничего не сделает. Если ты идешь пешком, а не едешь, никто не может требовать у тебя объяснений.
Роса, стоя у окна, думала о том, сколько времени прошло, как она познакомилась с Энрике. С тех пор в ее жизни случились большие перемены. Она уже не испытывала такого тягостного одиночества, дни летели быстрей, легче было переносить неприятности. Надежда, которой жил Энрике, зажигала и ее сердце огнем, словно в нем вспыхивало горячее летнее солнце.
— Ой, как бы мне хотелось смотреть на жизнь, как ты, с надеждой, с радостью, — говорила она. — Когда я рядом с тобой, все кажется мне легко и просто. А когда остаюсь одна, я пытаюсь думать, как ты, но у меня ничего не получается. Все эти годы, всю свою жизнь я терзалась и страдала. Я почти ни во что не верю. Как бы я хотела обладать такой же верой, как ты!
— Не сочти меня сентиментальным, но, когда я думаю о будущем, о нашем будущем, о детях, которые у нас с тобой родятся, во мне что-то происходит. Сам не пойму что! Но это вдохновляет меня, побуждает к действию.
— Говори, говори! Рассказывай мне о чем-нибудь!
Роса отвернулась от окна. Кто-то позвонил у входной двери. Это пришел Гонсалес.
— Добрый вечер, — поздоровался он. — Я не опоздал?
— В самый раз.
— Ну, что скажете?
— Я уже тебе говорил, в чем дело.
— Да.
— Ну, так насчет подготовки на заводе мы договорились.
— Я мог бы побеседовать с фрезеровщиками, сами знаете, они меня уважают, я там пользуюсь влиянием. Они вроде меня. Социалисты.
— Было бы неплохо.
— А по-моему, — сказал Хоакин, — в первую очередь надо бы распространить на заводе листовки.
— В цехах?
— Зачем? Можно у стены, где мы обедаем. Там бы их наверняка все прочитали. И мы тоже. А потом, не вызывая никаких подозрений, могли бы начать и разъяснительную работу.
— Это опасно, Хоакин, — сказала Элена.
— А ты уже испугалась? — спросил Аугусто жену. Роса снова отвернулась от окна, прислушиваясь к разговору.
— Да, испугалась, — подтвердила Элена.
Аугусто поднялся из-за стола, поставил стакан и обнял жену.
— Не беспокойся.
— Кому же беспокоиться, как не мне?!
— Не думай, что я люблю рисковать попусту.
— Надеюсь, вы обсудите сначала все «за» и «против»?
— Я за предложение Хоакина, — сказал Гонсалес.
— Страх — плохой советчик. Если мы испугаемся, они воспользуются этим и зажмут нас в кулак, — сказал Энрике.
— Ты прав, но у Элены тоже есть свои причины так рассуждать. В течение многих лет нас держат в страхе. И от него не так легко избавиться. Был и нету, — возразила Роса.
— Я понимаю, вы не действуете сгоряча, вы все обдумали как следует. Но все же, по-моему, надо поразмыслить еще раз. Я советую это сделать ради всех нас.
— Когда будут готовы листовки? — спросил Гонсалес.
— Точно не известно, но ждать недолго.
— Необходимо достать денег. Мы можем попросить у рабочих на заводе.
— В субботу, у тех, кто внушает доверие.
— Надо поискать место, где можно будет спрятать листовки, — сказал Энрике.
— Как насчет твоего дома, Хоакин?
— Плохое место, ты же знаешь, у нас полно жильцов. А новый жилец, я тебе говорил, фалангист.
— Ты же сказал, что он хороший человек.
— Да. Он никому не проговорится.
— Тогда Хоакину лучше не давать, — сказал Аугусто.
— Рамиро неплохой человек, у него те же заботы, что у нас.
— Нет, лучше тебе не брать.
Мужчины замолчали. Хоакин рассеянно жевал кусочек сыра. В коридоре послышались голоса.
— Это соседи, — объяснила Элена.
— А где дети? — спросила Роса.
— Я отвела их после ужина к двоюродной сестре, она живет тут неподалеку. Нечего им вертеться под ногами да слушать разговоры взрослых. Они ведь несмышленыши, сболтнут лишнее. Хлопот потом не оберешься.
— Как они у тебя едят?
— Как кролики. Сколько ни дай, все мало.
Мужчины снова заговорили о своих делах.
— Ну так куда денем листовки, когда их напечатают?
— Можно спрятать у меня, — предложил фрезеровщик Гонсалес.
— Не уверен.
