Роман Парисов - Стулик
Но я подхожу, и целую, и слышу «хум-хум-хум-хум», родное и далёкое, и чувствую набухшие соски…
– Р-р-рома, тр-р-рахай меня!! – Меж её ног открылась бездна. Я задеваю что-то там очень важное, а она вдруг поймала, нащупала свою лазейку в бесконечность – и сползает в неё, глубже и дальше, технично, глубже и дальше, с лицом, загашенным от удовольствия. Я бью как-то с оттяжкой, всё в одну точку, последовательно взвинчивая её крик до самых высоких нот, и нет этому конца. Вся сила её пружинящего тела на этой оси, она даже подняла голову, чтоб было видно, как входит член, она помогает ему лицом, она умоляет его искажённым лицом…
– Так и не кончила?.. – жалею я Светлану, когда мы отваливаемся друг от друга, мокрые, тяжело дыша. Жадно глотаем минералку из мини-бара… Она закуривает. Я ощущаю себя странно: вроде герой, а долг и не выполнил. Её и правда немножко жалко, а вообще-то всё немножко смешно: опять использовали девчонку. Два раза целых.
– Не кончила – не кончила. Я редко кончаю, Ром.
– Да-а?.. А сначала так не показалось.
– Да всё нормально. Непр-р-ринципиально.
– Ну… всё ещё впереди. Но хорошо-то было?
– Было, коне-е-ечно. Это… Р-р-ромик! Ты поиграешь со мною в карты? Ну, пять мину-у-ут!
Обе партии в подкидного я, естественно, проигрываю. Ромик бесхитростен и начисто лишён здорового соревновательного начала, особенно теперь, большой голой куклой распятый на кровати. Подвешенный за яйца в безвременье. Выбитый этой игрушечной паузой из череды многообещающих вечерних мероприятий, Ромик неспособен на просчёт нехитрых карточных комбинаций, которые так и роятся злорадными всполохами в Светиных глазах. Всё в той же неудобной позе лежит она, голая и сосредоточенная на игре…
Много бы я дал, чтобы проникнуть внутрь, узнать, что там на самом деле. Неужели подкидной?!
– В чём мне пойти?..
(О, понимание! О, доверие!!)
Пошли мы, конечно, в набедренной полоске, завязанной на самых трусиках. Город-курорт Айа-Напа визжал, галдел, глушил сигналами авто, обливался потом, тыкал пальцем, обмирал, глазел, балдел и оборачивался. Бедняга! И что видел он хорошего за свою недолгую жизнь?.. Курусьи окорочка-самоходы. Переспелые дыни, сгоревшие и обвисшие, в мешочках. Плотные утиные задки. (Краснокожих англичанок и всяких прочих шведок.) Пивные баварские бурдючки. Лапландские потешные ходули. Сочные отечественные формы.
Ну, можно себе представить.
Господи, за что ты сделал нас такими красивыми!!
Мы бродим по городку, бушующему и горящему. Сначала идём строго, в ногу, потом – обнявшись – виляя, от бедра. Заглядываем в витрины. Нам ничего в них не надо – мы ловим друг друга в стекле. Вдруг прыснем – ни с того, ни с сего. В руках у нас по виски-коле. Каждый шаг у нас – праздник.
Светик – игриво: а чего это они все смотрят?.. – О-у! Известно, чего. Ты, конечно, девочка на шаре, а я с тобою – староватый, но стильный Тарзан. Пара заводная, яркая. Неслыханная. Однако изюминка, Светик, не в твоей симпатичной мордашке и не в ладности наших силуэтов, и даже не в том волнительном единении хрупкого, полудетского – и массивного, зрелого. Есть в этой славной паре некий скандальный диссонанс, крикливый, почти безысходный и, в общем, разрушительный – но моментально притягивающий взгляд! Прямой наводкой шибает он мимо мозгов в подсознание – а там уж много всяких нюансов. До костей пронизывает он той обязательною задней мыслью, что завистью опаляет мужиков и ненавистью – дам. Ну, джентльменов – там понятно, с ними вообще всё проще. А дама: ага, мой муж на неё косится – значит, хочет; вот каких свеженьких и бесстыжих они все вожделеют; такие вот малолетние хищницы и уводят наших мужей! А мужья-то – это я, так что и мне достаётся: и как он её не раздавит… а интересно, сколько она с него снимает… да какие там у них могут быть отношения!.. козёл – как молодится, это же надо такую майку надеть… а ведь идёт ему!.. Конечно, дама даме рознь. Но – поверь мне, Светик: подсознание! Против него не попрёшь.
Короче: вся сила вызова общественным устоям воплотилась в нас. Мы образы собирательные, а потому – страдательные. Мы фланируем меж ресторанчиков, мы никого не трогаем…
То слева, то справа от нас прекращается приём пищи.
Ба-а, а вон тот красный филин с пузиком и огромной видеокамерой – так это ж Филя! Мендиков! В соломенной пиццерии в красно-белую клеточку выкармливает семейство, увековечивая процесс на плёнку для полноты архива. А ну пойдём-ка, Светик, прикольнёмся. Пойдём-пойдём. Заодно и поужинаем.
Филя красный неспроста. Обгореть-то все успели, но вот характерная припухлость взгляда… Отходить от самолёта – дело непростое. По себе знаю.
Сели за столик рядом, заказали пиццу, по салату, молодого кипрского вина… Мои шуточки и жажда диалога разбиваются о явную круговую поруку, сцепившую дружную семью. Филя, впрочем, туманно намекает на субботу, когда исчерпаются плановые экскурсии и будет готов полнометражный фильм. Дочка, открыв рот, буровит Светины ножульки, то и дело поглядывая на маму. Чего-то недопонимает. Мама натянуто улыбается время от времени в нашу сторону, но большей частью рассматривает заботливо вазочку с гвоздиками. Осуждение, неприятие витают в воздухе. Нет – не по пути нам.
…а с кем – по пути? Нужен ли нам вообще кто-нибудь – нам, самодостаточному, диковинному дуэту неразлучников?! Мне не нужен никто – я готов вывариваться в одном котле с нею до самого конца, но… варево уже вот-вот и потеряет вкус. Ведь никогда-то я не задумаюсь, а что вообще стоит за её признаниями, писульками, клятвами… Не то ли милое желание поиграть не понарошку в женихи-невесты, дочки-матери, кошки-мышки и делает меня пока безусловно интересным ей?! А мне – что она мне?!! Инструмент тщеславия – я же хожу и выё…ваюсь ею! Дразню совершенно незнакомых, скромных, достойных людей – и чем?! Да что мы, кто мы есть, чтоб залихватски разбрасывать этот пустейший вызов повсюду?! Никчёмный великовозрастный ланселот с претензиями и пустым карманом – и порченая, неуловимая, по верхам скользящая нимфетка?!
…стоп! – а как же, как же тогда то моё светлое, то моё искреннее, потаённое, моё ни от чего не зависящее отношение к ней – к любой?.. (Где мой психоаналитик?!!) Короче, всё опять запутано, и вот тоска проникает в меня, опять гложет меня, и я уже осажен, и чёрные свинцовые барабашки опять зашевелились в крови. (То покидает организм мой верный алкогольный взвод, построивший самооценку по стойке «смирно». Схватившись за голову и поясницу, самооценка расползалась. Срочно, срочно накатить!)
Поддержка явилась неожиданно. Небанально.
– Ромик, ну их на х.! – (Умница моя.) – У меня есть тост. За нас с тобой!.. Тусклые они, а эта их дочка – противный ботан. Нам что, делать с тобой нечего? Ты сейчас устанешь меня развлекать!..
Так незаметно и легко исчез из моей жизни Филя Мендиков, добрый институтский товарищ. Улетучились разом вместе с ним самокопания и сомнения…
А на носу у Светы появились новые очки – несколько сразу, цветные, стрекозьи, с камешками, как у Царевны-лягушки. И купаться завтра она будет верхом на несбывшейся мечте детства…
– Касатка, касатка!.. – горланит она, размахивая коробкой с надувным китом. Ну, знаете – чёрным таким, похожим на дельфина.
– Казатка, казатка!.. – вторят киприоты в дверях магазинчиков. Улыбаются.
19
Господа! Вы, конечно же, знаете, что такое на курорте – завтрак? Да-да, банальнейший шведский стол?! Когда ты, забывшись часика на три с половиной и вскочив так без двух десять – а потому что закалка армейская, внутренний будильник! – весь в прохладном поту, в шортах, на бегу натянутых, с рогами вместо волос и батальоном похмельных кошек во рту, сощурив (как бы от солнца) единственный глаз, что удалось открыть, возносишь на автопилоте потрёпанную, поруганную хоругвь своего торса – сквозь галерею настурций и аспарагусов – да наконец-то на заветную, безмятежную, полную сладких звуков и запахов антресоль, и по ходу выясняется, что ты в Светиных шлёпанцах, а шорты надеты наизнанку, но это не очень заметно и не совсем важно, потому что всё равно ты уже чужой на этом праздничке жизни, и что-то ухватить ещё можно, но скоро будет уже нельзя, и утренняя парадность равнодушно покидает помещение, и официанты нахохливаются, хотя ещё и столь любезны, что проводят натянуто за чистый столик (а то я и без тебя не сяду, гномик, иди, слушай, своей дорогой), однако уже кое-где и громыхнут предупредительно подносом, из-под носа сметя последнюю сосиску – ой, ой, а лебедя, лебедя-то глиняного на колеснице с соломенными поросятами куда потащили?!! (как бесприветно без них и безлико, без этих идолов казённого застолья!..) – а кругом свежие гусаки в штаниках все ещё накладывают бодро, чинно так и размеренно шербет, маслинку и тарталетку соответствующими ложечками да щипчиками (ну правильно – на дискотеке не скакали до шести!), да, улыбаясь всем подряд, отстаивают ещё и очередь за почему-то изготовляющимся тут же омлетом (нет чтоб так же его вывалить, как всё прочее, не затруднять движение и время не красть у отдыхающих!) – и милейший поварёнок, как назло, с надлежащей паузой испрашивает у каждого – вам, извините, со спаржей, со шпинатом или ветчиной?… короче!.. врываешься ты таким подбитым истребителем в это пышущее всё ещё неспешностью оранжевое утреннее царство, торпедируешь с ходу остывающие корытца, бомбишь графинчики, проходишься короткими очередями по фруктам, и соответственно, подносик твой буйно разрастается и разбухает безмерно – за секунды. (Ну, а ежели что уже убрали – так и на кухню пустите, и холодильник отопрёте…)
