Салчак Тока - Слово арата
Что же я натворил?
Принял меня не ректор, а заведующий особым сектором и заместитель секретаря парткома Леонид Дмитриевич Покровский. Встретил с улыбкой. От сердца отлегло. Значит, ничего страшного не случилось.
Покровский пригладил маленькие усики, побарабанил пальцами по столу и сказал:
— В связи с празднованием Первого мая мы решили отправить тебя, товарищ Тока, в город Иваново. Будешь приветствовать ивановских ткачих от имени кутвян. Как ты смотришь на это?
— Не знаю.
— Ну-у! — укоризненно протянул Леонид Дмитриевич. — Это, брат, почетное поручение. Иваново — город ткачей. Первое место в СССР занимает по производству тканей. Вот ты и выступишь у них в День международной пролетарской солидарности как представитель тувинского народа. На торжественном заседании или на митинге — там договоритесь. Понимаешь теперь?
— А как туда добираться?
Покровский развел руками.
— За пять тысяч километров из Тувы в Москву приехал, а тут всей дороги десять часов! На поезде доберешься. На поезде.
— Ладно, — вздохнул я.
В двенадцать ночи на Казанско-Рязанском вокзале отыскал нужный поезд, сел в жесткий вагон и сразу задремал. Пытался бороться со сном, клевал носом, таращил глаза, но очнулся только от громкого голоса:
— Гражданин! Гражданин! Иваново!
Ничего не соображая, вскочил, взял маленький картонный чемоданчик и выскочил на платформу. Куда же теперь?
Вдоль поезда, от вагона к вагону, шел мужчина в полушубке и черном картузе. Остановился возле меня, оглядел.
— Вы, наверно, Токио, который из Москвы?
— Да, — сказал я. — Я из Москвы. Зовут меня Тока.
А самому смешно, что этот товарищ так мою фамилию перепутал.
— Иванов. Из горкома…
— Как же это столица Японии сюда перекочевала?
Иванов на шутку — шуткой:
— Буквы сходятся, и ладно. Сойдет и так: Тока, значит Тока! Ну, машина моя за вокзалом.
Подхватил мой чемоданчик — и в обход станции. Грязь — по колено. Некоторые разулись, шлепают прямо так.
Несколько старушонок наперебой кричали, как ламы на молении:
— Кому молоко?
— Вареная картошка! Вареная картошка!
— Рыба, курица! Рыба, курица!
Выбирая места посуше, обошли вокзальчик.
— Вот и наша «машина»!
Иванов взобрался в тарантас, помог мне сесть рядом. Кучер на облучке дремал и не слышал, как мы сели.
— Михаил Иваныч! — тронул его за плечо мой спутник. — Поехали!
Возница встрепенулся, взмахнул кнутом:
— Нно!
Рыжая кобыла, слегка прихрамывая, взяла с места галопом, но тут же сникла и, лениво перебирая ногами, побрела едва-едва.
— Вот какая у нас «машина»! Без кнута да без прута не везет, не едет… Вы там, откуда приехали, на автомобилях ездите?
— У нас не то что автомашины — телеги такой не увидишь, — усмехнулся я.
— Где же это такая страна? — удивился Иванов. — Неужто такая отсталая?
— Про реку Енисей в Сибири слышали? Вот в начале этой реки есть такое маленькое государство — Танну-Тува…
— Воо-аа! Это что за государство? — свесился с облучка кучер. — По какую сторону от Монголии?
— Между Танды и Саянами.
Михаил Иваныч сел вполоборота к нам.
— А какую, к примеру, власть имеете?
Так, беседуя, выбрались мы на главную улицу.
— Вот и приехали, товарищ Токио! — подмигнул Иванов.
На одноэтажном кирпичном доме висела непомерно большая вывеска: «Гостиница».
…Целый день я сочинял речь, которую мне предстояло произнести на первомайском митинге. Сколько ни ломал голову — ничего но выходило. И так и эдак пробовал. Какие-то чужие слова… Махнул рукой, оставил до следующего утра. Поднялся чуть свет, давай снова думать. Вроде бы пошло лучше.
В дверь постучали.
— Здравствуйте, товарищ Тока! — Иванов крепко пожал мне руку. — Как спали-ночевали?
— Хорошо.
— Минут через тридцать начнется митинг.
— Готов!
Пошли пешком. День солнечный. Улица в красных флагах. Площадь, окруженная соснами, была запружена народом. Больше всего людей стояло возле двухэтажного деревянного дома. Почти сплошь — женщины.
Иванов пошутил:
— Женская республика! Ткачихи…
Не без труда протолкались сквозь веселую, поющую толпу. У многих в руках красные полотнища лозунгов, портреты. Ярко, пестро. Балкон на втором этаже дома превращен в трибуну. Туда мы и поднялись. К самому началу.
Кто-то из городских руководителей поднял руку и высоким голосом прокричал протяжно:
— Товарищи!
Площадь смолкла.
Выступавших было очень много — от горкома партии, от губернского Совета, от комсомола, от пионеров, от профсоюза, от женщин, от МОПРа, от военных… Я уже со счета сбился.
Вдруг объявили:
— От имени рабочего класса всего мира слово для приветствия рабочих и крестьян Ивановской губернии предоставляется товарищу Тока!
Все закричали, захлопали. Я встал впереди, уцепился в перила балкона. В глазах рябило, язык будто примерз.
То, что написал утром, сунул стоявшему рядом незнакомому человеку, сказал по-русски одно только слово:
— Товарищи!
А дальше — по-тувински.
Что говорил — не помню. Только в конце — снова по-русски:
— Да здравствует день Первого мая! Да здравствует Октябрьская революция, Коммунистическая партия и рабочие города Иванова!
После митинга меня обступила молодежь.
— Расскажите о своей стране!
Ну, это — не речи произносить.
— Раньше, — начал я, — Туву называли Урянхайским краем. Она вошла в состав России в девятьсот четырнадцатом году. А с двадцать первого стала Тувинской Аратской Республикой. Населения — меньше ста тысяч. Основное занятие — скотоводство. Кочевое скотоводство. Тувинцы кочуют зимой и летом. Не знают, что такое дома, живут в юртах… Неграмотная, отсталая страна.
Парни и девушки сбились плотнее, примолкли.
— Дда-а! — выдохнул кто-то. — Почему же такие отсталые?
Объяснил, что почти двести лет Тува была колонией маньчжурских ханов. За два века ханы ни одного колышка в стране не забили, держали народ под невыносимым гнетом, грабили.
— Вот вы здесь выучитесь, — спросила звонкоголосая девчушка в кумачовом платке, — к себе вернетесь, да? Что вы будете делать?
Ох, сколько мы об этом спорили с Шагдыром, Седип-оолом! Вернее, мы-то не спорили, мы вместе держались против Чамыяна и Анай-оола. Как только зайдет об этом разговор, — чуть не до драки. Вспомнил все это и сказал:
— Сегодня моя Тува — отсталая страна, но она не будет такой! С помощью советского народа, с вашей братской помощью мы изменим ее!
* * *
…После уроков побежал к Софье Владимировне. Почему к ней? Так это же ясно! Она нам как мать. Чего бы мы ни спросили, все расскажет, во всем поможет. Базанова — член партии с 1908 года. За свои сорок лет, как у нас говорят, чего она только не видела, каких только чайников не поднимала!..
— Что скажешь, Тока?
— У нас вчера Москвин выступал. Своими художественными словами так нас рассмешил — печень высохла! Пушкина потом читал, Толстого читал, Горького… А я даже не слышал про них…
— Молодец, что пришел. Завтра я вам расскажу, что надо читать.
На следующем занятии Софья Владимировна вручила мне «Мои университеты» и «Мать» Горького. Я испугался — такие большие книги!..
— Читай, читай! — поняла мое состояние Базанова. — Сначала, может, и трудно будет. Захочешь — разберешься. Зато, если упорства хватит, — не пожалеешь. А что понравится — в этом я уверена. Когда прочтешь, Александр Адольфович за тебя рад будет.
На всякий случай я оставил себе маленький мостик к спасению:
— Если что не пойму, к вам приду!
— Какой разговор!
«Мостик» не потребовался. Начал читать «Мать». Читал днем и ночью. Не мог оторваться. Каждую страницу перечитывал по нескольку раз.
Теперь у меня больше не оставалось свободного времени: книги, книги, книги… А занятия между тем становились все серьезнее, основательнее. Мы начали изучать марксизм-ленинизм, и теперь на все окружающее смотрели совсем другими глазами.
Не везло нам только с математикой, вернее, с преподавателем. Гумер Хасанов оказался случайным человеком в дружном коллективе КУТВа. Не было дня, чтобы он пришел на занятие вовремя. Обыкновенно он появлялся минут через пятнадцать — двадцать после звонка. Неторопливо, с помощью расчески и ладони старательно зачесывал на просторную плешь волосики.
Мы ждали, когда же начнется урок. Шептались между собой, угадывая, что сейчас сделает наш Гумер, что скажет. Если выходило по-нашему, — давились от смеха, толкая друг друга локтями.
Наконец Хасанов кончал приводить себя в порядок.
